Коллектив авторов - Театр теней. Новые рассказы в честь Рэя Брэдбери (сборник)

Она стояла, вглядываясь в туман над волнующейся, потревоженной водой. В боку кололо. Она никак не могла отдышаться. Когда волны отхлынули, она увидела глубокую борозду на гальке – там, где тело мертвого динозавра утащили в воду, домой. Словно кто-то проехал на тракторе и зарулил прямо в озеро.

– Джоэл!

Она кричала воде. Потом обернулась и стала кричать в сторону набережной, в деревья, в сторону дома Джоэла.

– Джоэл!

Она кружилась на месте, выкрикивая его имя. Она не хотела смотреть на озеро, но все равно повернулась к нему. Горло болело от криков, на глаза вновь навернулись слезы.

– Гейл! – позвала Хизер звенящим от страха голосом. – Иди домой, Гейл! Сейчас же!

– Гейл! – звала ее мама.

– Джоэл! – опять закричала Гейл и подумала, как это нелепо: все кого-то зовут.

Издалека, из тумана над озером, донесся горестный рев. Жалобный и печальный.

– Отдай его, – прошептала Гейл. – Отдай, пожалуйста.

Хизер бежала к ней сквозь туман. Но не по берегу, где тяжелые, холодные волны все еще бились о пляж, а поверху – по набережной. А потом рядом с Хизер оказалась и мама, бледная и встревоженная.

– Солнышко, – сказала мама, глядя на Гейл сверху вниз. – Иди сюда к нам. Иди к маме.

Гейл ее слышала, но не стала подниматься на набережную. Что-то плеснуло в воде совсем рядом, а потом ткнулось ей в ногу. Это был альбом Хизер, раскрытый на одном из пони. Зеленый пони в радужную полоску и с красными копытами. Зеленый, как рождественская елка. Гейл не знала, почему Хизер вечно рисует лошадок, совсем не похожих на лошадей – лошадок, которых не может быть. Они были как динозавры, эти лошадки. Возможности, отметающие себя сразу, как только они возникают.

Гейл выловила из воды альбом и уставилась на зеленого пони, борясь с подступающей дурнотой. Ей и вправду казалось, что ее сейчас вырвет. Она выдрала из альбома лист с пони, смяла его и швырнула в воду. Потом – еще один лист и еще. Смятые бумажные шарики качались на воде вокруг ее ног. Никто не кричал ей, чтобы она прекратила, и Хизер не сказала ни слова, когда Гейл уронила альбом обратно в озеро.

Гейл напряженно вглядывалась в туман над водой. Ей хотелось еще раз услышать этот печальный, протяжный рев, и она его все же услышала, только на этот раз он был внутри, в самых глубинах ее существа – беззвучный плач обо всем, чему уже никогда не случиться.

То, что на тебя повлияло сильнее всего, ты не носишь, подобно рубашке, которую можно надеть и снять, когда вздумается. Ты носишь это как кожу. Для меня такой «кожей» стал Рэй Брэдбери. От двенадцати до двадцати двух лет я прочел все романы Брэдбери и сотни его рассказов, причем многие по два-три раза. Учителя приходят и уходят; друзья появляются и исчезают; но Брэдбери всегда был со мной, как Артур Конан Дойл, как моя спальня, как мои родители. Когда я думаю об октябре, о призраках или о масках, о верных псах, о детях и их пугающих детских играх, все мои мысли окрашены тем, что я узнал обо всем этом из книг Рэя Брэдбери. В одном из самых известных сборников Брэдбери «Человек в картинках» говорится о человеке с татуировками, в которых оживают бессчетные истории Рэя; о человеке, который всю жизнь несет на себе эти истории. Я состою с ним в родстве.

Джо Хилл

Маленькая Америка[12] (Дэн Хаон)

Во-первых, вот хайвеи Америки. Вот штаты, раскрашенные в голубой, розовый и салатовый цвета, черные линии – границы между ними. Питер следит за их продвижением по детской версии карты. Города, через которые они проезжают, он помечает крестиками. Он рассматривает картинки, обозначающие предметы гордости каждого штата. Кукуруза. Нефтяные вышки. Коровы. Лыжники.

Во-вторых, вот сам мистер Бриз. Он ведет старый длинный «Кадиллак». У мистера Бриза худые, изящные руки, слегка покрасневшие, словно обветренные. На нем белая рубашка, застегнутая на все пуговицы – включая рукава и воротник. Его редеющие волосы аккуратно зачесаны, на костлявом лице – улыбка.

Он умен, вежлив и приветлив, как ведущий детской программы, которую Питер любил смотреть по телевизору. Когда он говорит, то округляет глаза и нарочито отчетливо выговаривает слова.

В-третьих, вот пистолет мистера Бриза. Полуавтоматический «Глок-19», калибр девять миллиметров, как говорит мистер Бриз. Пистолет лежит в бардачке прямо перед Питером, и Питер представляет себе, будто оружие спит. Дуло – отверстие, из которого вылетают пули – как закрытый глаз, способный открыться в любое мгновение.

Остановив машину у заброшенной заправки, мистер Бриз прислушивается к еле заметному скрипу петель старой вывески с рекламой сигарет. Он насторожен, но его лицо непроницаемо, как витрина магазина у заправки. Ее стекла давно разбиты, дыры залеплены кусками картона, а на пыльном асфальте между колонками кружатся в хороводе бумажные стаканчики, опавшие листья и прочий мусор. Колонки просто стоят, им на все наплевать.

– Эй! – громко кричит мистер Бриз после долгой паузы. – Есть кто живой?

Он вынимает из ниши сбоку колонки заправочный пистолет и проверяет его – жмет на крючок, который выпускает бензин из шланга. Пусто. Питер идет рядом с мистером Бризом, держится за его руку и разглядывает дорогу перед собой. Другой рукой он заслоняет глаза от солнца, катящегося к закату. Дальше по дороге видны несколько домов и высохшие деревья. Цепочка товарных вагонов на рельсах. Башня элеватора возвышается над голыми ветвями вязов.

В газетном автомате лежит выпуск «Ю-Эс-Эй тудэй» от 6 августа 2012 года. Сколько прошло с тех пор – два года? Питер не знает.

– Похоже, тут больше никто не живет, – произносит он наконец, и мистер Бриз долго смотрит на него, не произнося ни слова.

В мотеле Питер ложится на кровать лицом вниз, а мистер Бриз связывает ему руки за спиной пластмассовой стяжкой.

– Не очень туго? – спрашивает мистер Бриз. Он всегда спрашивает об этом, он вежливый и заботливый.

– Нет, – отвечает Питер.

Он чувствует, как мистер Бриз поправляет его лодыжки, чтобы они лежали параллельно, и не дергается, пока мистер Бриз связывает шнурки его теннисных туфель.

– Знаешь, я не хотел бы, чтобы все было вот так, – говорит мистер Бриз. Он всегда так говорит.

– Это для твоей же пользы, – добавляет он, но Питер лишь смотрит на него своим, как выражается мистер Бриз, «непробиваемым взглядом».

– Почитать тебе? – спрашивает мистер Бриз. – Что-нибудь перед сном?

– Нет, спасибо, – отвечает Питер.

Утром он просыпается от шума с улицы. Питер лежит на покрывале, все еще в джинсах, футболке и теннисных туфлях, он по-прежнему связан. Мистер Бриз – под покрывалом, его тоже разбудил гвалт. Похоже, за окном кого-то бьют или даже убивают. Вопли, рычание, злоба… Питер закрывает глаза, а мистер Бриз выбирается из-под покрывала и в два прыжка пересекает комнату, чтобы взять оружие.

– Тссс, – говорит он и беззвучно, одними губами, произносит: – Не. Шевелись.

И еще показывает пальцем «но-но-но». Потом улыбается, отвешивает небольшой поклон и выходит за дверь, сжимая в руке пистолет.

Питер остался один в номере мотеля. Его лицо прижато к дешевому постельному покрывалу из полиэстера, которое пропахло плесенью и застарелым табачным дымом.

Питер сгибает пальцы. Его ногти, когда-то длинные, черные и острые, теперь сточены до подушечек.

– Для твоей же пользы, – сказал мистер Бриз.

А что будет, если он не вернется? Что тогда? Комната станет для Питера западней. Он будет пытаться разорвать стяжки на запястьях, будет брыкаться связанными ногами, сползет с кровати, биться головой о дверь, но выйти не сможет. Это будет очень болезненная смерть – погибнуть от голода и жажды.

Через несколько минут Питер слышит выстрел – и моргает от неожиданности.

Мистер Бриз открывает дверь.

– Не о чем волноваться, – говорит он. – Все в полном порядке.

Какое-то время Питер носил ошейник с поводком. Заклепки на внутренней стороне ошейника касались его шеи, и мистер Бриз нажатием кнопки на маленьком пульте мог ударить его током.

– Знаешь, я не хотел бы, чтобы все было вот так, – говорил мистер Бриз. – Я хочу, чтобы мы были друзьями. Можешь считать меня учителем. Или дядей.

– Докажешь, что ты хороший мальчик, – сказал мистер Бриз, – и тебе больше не придется это носить.

Вначале Питер много плакал и хотел убежать, но мистер Бриз его не отпускал. Мистер Бриз держал Питера спеленатым и связанным в спальном мешке – так, что наружу торчала только голова, – и тот мог лишь извиваться, как червяк в коконе или плод в материнской утробе.

Даже когда Питеру было почти двенадцать лет, мистер Бриз укачивал его на руках и шептал:

– Шшш-шшш-шшш. Все хорошо, все хорошо, Питер. Не бойся, я о тебе позабочусь.