Орхан Памук - Снег

– Я не жалею тебя.

– Жалеешь. Я не чувствую, что я смешнее тебя. Но я не чувствую себя и выше тебя, знай это.

– Что твой отец говорит обо всем этом?

– Мы пока справляемся с ситуацией. Но делать это все труднее, и мы очень боимся, потому что очень любим друг друга. Отец сначала гордился мной: в тот день, когда я пошла в институт с покрытой головой, он держал себя так, будто думает, что это такой весьма своеобразный метод борьбы. Глядя вместе со мной в зеркало в латунной раме, оставшееся от мамы, он посмотрел, как сидит на моей голове платок, и поцеловал меня. Мы очень мало говорили, но было ясно: то, что я делала, заслуживало уважения не потому, что было поступком исламистки, а потому, что было поступком, направленным против власти. Мой отец был уверен, что такой поступок достоин его дочери, но втайне боялся так же, как и я. Я знаю, что, когда нас арестовали, он был испуган и раскаивался. Он заявил, что политическую полицию интересую не я, а все еще он. Когда-то сотрудники НРУ заносили в картотеку имена крикливых левых и демократов, а сейчас они занимаются учетом сторонников шариата; так что было вполне объяснимо, что они начали с дочери старого вояки. Из-за этого мне было сложнее отступить, а отец вынужден был меня поддерживать в каждом моем шаге, но постепенно это стало невозможно. Знаешь, есть старики, которые слышать-то слышат – звуки в доме, треск огня в печи, нескончаемую болтовню жены, скрип дверных петель, но на самом деле слушают только то, что хотят. Мой отец теперь так же реагирует на нашу борьбу. Если кто-нибудь из девушек приходит к нам домой, то он срывает на них злобу, ведет себя по-свински, начинает говорить, что Бога нет, но в конце концов они сходятся на нелюбви к властям. Так как я считаю проявлением зрелости то, что девушки, не оставаясь в долгу, могут ответить моему отцу, я провожу собрания у нас дома. Сегодня вечером тоже придет одна из них, Ханде. После самоубийства Теслиме Ханде решила уступить давлению семьи и снять платок, но у нее не получается выполнить свое решение. Отец иногда говорит, что все это напоминает ему дни его былой коммунистической борьбы. Коммунисты бывают двух видов: гордецы, которые начинают заниматься политикой для того, чтобы превратить народ в настоящих людей и направить страну по пути прогресса, и праведники, которыми движет желание добиться справедливости и равенства. Первые помешаны на власти, всех поучают, от них исходит только вред. А вторые вредят только себе, но именно этого-то они и хотят. И когда они из чувства вины хотят разделить с бедными их страдания, то начинают жить еще хуже их. Мой папа был учителем, со службы его выгнали, пытали и содрали один ноготь, посадили в тюрьму. Многие годы они с мамой держали магазин канцелярских товаров, делали ксерокопии, и даже случалось, что он переводил с французского романы и торговал энциклопедией в рассрочку, ходя от двери к двери. В те дни, когда мы страдаем, когда мы терпим нужду, а иногда и без всякой причины, он вдруг внезапно обнимает нас и плачет. Он очень боится, что с нами случится что-нибудь плохое. Когда после убийства директора педагогического института в отель пришла полиция, он испугался. Он лепетал перед ними. До меня дошел слух, что вы виделись с Ладживертом. Не говорите этого моему отцу.

– Я не скажу, – ответил Ка. Он остановился и стряхнул снежинки с головы. – Разве мы шли не в эту сторону, к отелю?

– Можно пройти и здесь. Ни снег не кончается, ни темы для разговора. Я покажу вам улицу Касаплар[40]. Что хотел от вас Ладживерт?

– Ничего.

– Он ничего не говорил о нас, об отце, о сестре?

По лицу Кадифе Ка понял, что та волнуется.

– Я не помню, – сказал он.

– Все его боятся. Мы тоже боимся. Все эти магазины – это все известные здешние мясные лавки.

– Как ваш отец проводит свой день? – спросил Ка. – Он никогда не выходит из дому, то есть из отеля?

– Отелем управляет он. Он командует всеми: управляющим, уборщиком, прачкой, горничными. Мы с сестрой тоже занимаемся отелем. Отец очень редко выходит на улицу. Вы кто по знаку зодиака?

– Близнецы, – сказал Ка. – Говорят, что Близнецы много обманывают, но я не уверен.

– В чем? В том, правда ли это, или в том, что обманываете?

– Если вы верите звездам, то сразу должны были понять, что у меня сегодня особенный день.

– Да, сестра сказала, что вы сегодня написали стихотворение.

– Ваша сестра вам обо всем говорит?

– Здесь у нас только два развлечения. Рассказывать обо всем и смотреть телевизор. И, включив телевизор, мы разговариваем. Моя сестра очень красивая, правда?

– Да, очень красивая, – почтительно ответил Ка. – Но вы тоже красивая, – учтиво добавил он. – Сейчас вы ей и это расскажете?

– Не расскажу, – ответила Кадифе. – Пусть это будет нашей тайной. Тайна – лучшее начало для хорошей дружбы.

Она стряхнула снег, скопившийся на ее длинном лиловом плаще.

14

Как вы пишете стихи?

Они увидели толпу, ожидавшую перед Национальным театром «представления», которое вскоре должно было начаться. Несмотря на непрекращающийся снег, молодые люди в пиджаках и рубашках, пришедшие из дому, общежитий, безработные тунеядцы, собравшиеся, чтобы развлечься во что бы то ни стало, и сбежавшие из дому дети – все стояли на тротуаре перед дверью здания, построенного сто десять лет назад. Были и семьи, пришедшие в полном составе. Ка впервые увидел в Карсе раскрытый черный зонт. Кадифе знала, что в программе запланировано выступление Ка, но он не стал говорить об этом, сказав, что не пойдет туда, да и времени у него нет.

Он почувствовал, что подступает новое стихотворение. Он быстро шел к отелю, стараясь не разговаривать. Перед ужином он быстро поднялся в свою комнату, сказав, что хочет привести себя в порядок, снял пальто, сел за маленький стол и начал быстро записывать. Главной темой стихотворения была дружба и общие тайны. Мотивы снега, звезд и особенно счастливого дня и некоторые слова, сказанные Кадифе, входили в стихотворение без изменений, и Ка с волнением и удовольствием, будто глядя на картину, наблюдал, как строчки выстраиваются одна под другой. Его разум, движимый скрытой логикой, развил то, о чем они говорили с Кадифе, в стихотворении под названием «Дружба звезд», где говорилось, что у каждого человека есть звезда, у каждой звезды есть подруга-звезда, и что у каждого человека есть двойник, звезда которого похожа на его звезду, и что этого двойника человек хранит внутри себя, как посвященного в его тайны. Позднее он объяснит отсутствие некоторых строк и слов в стихотворении тем, что хоть он и слышал музыку стихотворения и понял все его совершенство, но думал об Ипек и об ужине, на который опаздывал, и от этого был несказанно счастлив.

Закончив стихотворение, он торопливо прошел через вестибюль отеля в маленькую квартиру хозяев. Тут во главе стола, накрытого посреди широкой комнаты с высоким потолком, сидел Тургут-бей, а по обе стороны от него дочери – Ипек и Кадифе. С другого края стола сидела третья девушка, и по элегантному лиловому платку на ее голове Ка сразу же понял, что это подруга Кадифе, Ханде. Напротив нее он увидел журналиста Сердар-бея. По странной красоте и неубранности стола, за которым сидела эта маленькая компания, которая выглядела счастливой оттого, что все собрались вместе, по ловким и радостным движениям курдской служанки Захиде, которая за их спинами быстро ходила в кухню и обратно, он сразу же почувствовал, что у Тургут-бея и его дочерей вошло в привычку долго сидеть по вечерам за этим столом.

– Я думал о вас целый день, я беспокоился о вас целый день, где вы были? – произнес Тургут-бей, поднимаясь. Внезапно он подошел к Ка и так его обнял, что Ка решил, что тот заплачет. – В любой момент может случиться что-нибудь плохое, – сказал Тургут-бей трагическим голосом.

Ка сел туда, куда ему указал Тургут-бей, как раз напротив него самого, и с аппетитом принялся за поставленный перед ним горячий чечевичный суп. Когда он доел, а двое других мужчин за столом начали пить ракы, интерес всех собравшихся переключился на экран телевизора, стоявшего у него за спиной, а Ка сделал то, что хотел сделать уже давно: вдоволь насмотрелся на прекрасное лицо Ипек.

Так как он впоследствии во всех подробностях написал в своей тетради о необъятном, безграничном счастье, которое ощущал в тот момент, я совершенно точно знаю, что он чувствовал: он постоянно шевелил руками и ногами, как счастливый ребенок, и дрожал он нетерпения, словно они с Ипек должны были сесть на ближайший поезд, который увезет их во Франкфурт. Он представил, как свет, похожий на тот, что падал от лампы с абажуром, стоявшей на рабочем столе Тургут-бея, на котором лежали вперемешку книги, газеты, гостиничные книги регистрации и счета, в ближайшем будущем будет падать на лицо Ипек от лампы с абажуром на его рабочем столе в маленькой квартире во Франкфурте, где они будут жить вместе.