Энн Тайлер - Катушка синих ниток
– Да, точно, котлетку, а еще картонную коробку риса из китайского ресторана и один несчастный огурец в банке с маринадом, который уже запенился.
– Надо связать ее с Хью, – сказал Денни.
– С Хью? – удивилась Эбби.
– Мужем Аманды. «Не проходите старт». Как раз для таких, как Меррик.
– Ой, верно, – обрадовалась Эбби, – они просто созданы друг для друга!
– Он сообщит, что знает бесплатную столовую, где отчаянно нуждаются в ее объедках, а потом все заберет и выкинет в помойку.
Все засмеялись – даже Нора, чуть-чуть.
Ред упрекнул:
– Ну, ребята! Как не стыдно. – Но и он смеялся.
– Чего тут? – спросил Томми, сунув голову в дверь. – Чего вы смеетесь?
Никто не захотел объяснить, все только посмеивались и мотали головами. Ребенку они, наверное, казались каким-то особым, уютным, счастливым клубом, куда есть доступ одним лишь взрослым.
Чтобы перебраться на море, им понадобилось пять машин. Справились бы и меньшим количеством, но Ред, по обыкновению, настоял, что без его пикапа не обойтись. Куда же еще, неизменно вопрошал он, поместится все необходимое: надувные матрацы и бодиборды[26], ведерки и совки для песка, воздушные змеи, ракетки, мячики и гигантский брезентовый шатер со складным металлическим каркасом? (В докомпьютерную эпоху он брал и энциклопедию «Британика».) Итак, он и Эбби три часа ехали в пикапе, Денни – в машине Эбби, со Сьюзен на переднем сиденье и корзинами еды на заднем, Стем и Нора с сыновьями – в машине Норы, а Джинни со своим Хью и двумя детьми – отдельно, из своего дома. Мать Хью на пляжную неделю всегда отправлялась в Калифорнию навещать сестру Аманда, ее Хью и Элиза выбрали для переезда утро субботы, а не вечер пятницы – Аманде в рабочий день трудно было вырваться из ее адвокатской конторы, – и они поселились в другом коттедже: Хью, выражаясь его же словами, претила «куча-мала».
Собак не взяли, оставили в гостинице для животных.
Дом, который Уитшенки снимали каждое лето, стоял прямо на пляже, на довольно безлюдном участке побережья штата Делавер, но выглядел отнюдь не шикарно. Шпунтовые стены, унылые, цвета горохового супа; дощатый пол – до того занозистый, что босиком не походишь; кухня еще из сороковых годов. Но просторный, всем места хватало, и гораздо уютнее великолепных новых особняков с огромными венецианскими окнами, что успели понастроить вдоль моря. Да и Реду не вредило чем-то заняться, что-то починить, подправить. Его угнетала праздность, и не успели Эбби с Норой распаковать еду, как он уже радостно перечислил с десяток мелких поломок, требовавших срочного внимания.
– Вы только гляньте на эту розетку! Буквально на ниточке болтается, – заявил он и пошел к пикапу за инструментами; Хью, муж Джинни, последовал за ним.
– Соседи приехали! – крикнула Джинни, открывая сетчатую дверь.
Дом по соседству, единственный, был так же скромен, как их собственный, и люди, о которых говорила Джинни, снимали его примерно столько же, сколько Уитшенки свой. Но, как ни странно, семьи не общались. Улыбались друг другу, если случалось оказаться на пляже в одно время, но даже словом не перекидывались. И хотя Эбби пару раз думала пригласить их в гости, Ред ее отговаривал. Пусть идет как идет, говорил он, меньше шансов, что сядут на шею. Даже Аманда и Джинни в детстве, когда искали, с кем поиграть, робели и не решались приблизиться: две дочки соседей всегда привозили с собой друзей, а кроме того, были старше.
Все эти годы – ни много ни мало, тридцать шесть – Уитшенки издалека наблюдали, как стройные молодые соседи плотнеют в талии, волосы их седеют, а дочери из девочек превращаются в молодых женщин. Летом в конце девяностых (дочери еще не пересекли двадцатилетний рубеж) они заметили, что отец семейства больше не подходит к воде. Он всю неделю пролежал под одеялом в шезлонге на веранде, а на следующее лето уже не приехал. В тот год соседи жались друг к другу тихой печальной стайкой, а ведь раньше всегда шумели и веселились. Но приехали, и продолжали приезжать, и мать теперь рано утром гуляла по пляжу одна, а дочери – в компании кавалеров, которые со временем стали мужьями, и вскоре с ними появился маленький мальчик, а позже и маленькая девочка.
– Внук в этом году привез приятеля, – отрапортовала Джинни. – Ой, ужас, я сейчас заплачу
– Заплачешь? Почему? – удивился Хью.
– Потому что… это такой… круговорот. Когда мы их впервые увидели, дочки привозили друзей, а теперь – внук. Все повторяется.
– Слишком много ты о них думаешь, – сказал Хью.
– Да ведь они – это мы в своем роде, – ответила Джинни.
Хью, похоже, не очень-то ее понял.
В пятницу, когда они только прибыли, на пляж отправились мужчины и дети. Женщины распаковывали вещи, заправляли постели, готовили ужин. Но в субботу появилась Аманда с семьей, и все перешли на обычное отпускное расписание: утро на пляже, ланч дома в купальных костюмах, полных песка, и опять пляж до самого вечера. Брезентовый тент прикрывал от солнца белокожих взрослых Уитшенков, но их супруги бесстрашно подставлялись жгучим лучам. Сыновья Стема будто бы ждали, пока их перевернет волной, но в последний миг с визгом и хохотом убегали, а их отец, сложив на груди руки, стоял у кромки воды и следил за детьми. Элиза, дочь Аманды, похожая на аиста, бледная, в купальнике с юбочкой, одиноко сидела на одеяле под тентом, зато Сьюзен и Деб не вылезали из моря и бесконечно ныряли. Сьюзен недавно исполнилось четырнадцать – ровесница Элизы, – но казалось, что у нее больше общего с тринадцатилетней Деб. Они обе, в сущности, были еще детьми, правда, Деб худышка, а Сьюзен покрепче, без талии и почти без груди, но с большими карими глазами и пухлыми, странно чувственными губами. В этом году они жили в комнате вдвоем. Элиза бросила их, предпочла жить в коттедже родителей. (Стала воображалой, по мнению Деб и Сьюзен.) Александр тоже почти всегда бродил один – слишком маленький для девочек и слишком неповоротливый для мальчиков Стема. Сидел на берегу и подставлял волнам свои мягкие белые ноги, лишь изредка отцу удавалось уговорить его поиграть в мяч или поплавать на матраце.
А по всему пляжу подростки возводили огромные песчаные замки, матери окунали младенцев ножками в прибрежную пену, отцы играли с детьми во фрисби, над головами кричали чайки, и небольшой самолет летал с плакатом, рекламируя заведение, где можно «поесть крабов от пуза».
Аманда и ее муж Хью, кажется, были в ссоре. Точнее, она была с ним в ссоре, а Хью наслаждался отдыхом и, по видимости, ни о чем не подозревал. Но на все, что бы он ни сказал, Аманда отвечала очень коротко, а на предложение прогуляться вдоль моря фыркнула:
– Нет уж, спасибо! – И потом смотрела ему в спину, недовольно поджав губы.
Эбби – она сидела рядом с Амандой, но не под тентом, а на солнце – расстроилась:
– Бедный Хью, может, тебе стоило пойти с ним?
Она неустанно следила, все ли в порядке в семейной жизни ее дочерей. Но Аманда не ответила, и Эбби, махнув рукой, вернулась к чтению. Под телевизором нашлась целая стопка дурацких журналов – их, видимо, оставили прежние жильцы. Читали сначала внучки, потом дочки, а потом и сама Эбби. Сейчас она листала одно такое издание и цокала языком: какая глупость.
– Столько суеты вокруг того, беременна такая-то растакая-то или нет, – возмутилась она, поворачиваясь к дочерям. – А я даже знать не знаю, кто это, слыхом о ней не слыхивала!
В розовом купальнике с юбочкой, с пухлыми плечами, блестящими от лосьона для загара, и ногами, чуть припорошенными песком, она походила на капкейк. Они с Редом еще ни разу не заходили в воду Ред вообще был в рабочих ботинках и темных носках. Видно, в этом году они решили официально признать себя стариками.
– Помню, когда я с ним только познакомилась, подумала, что он полный придурок, – сказала Аманда Денни – должно быть, о Хью. – Я тогда жила в квартире на Чейз-стрит, и там в конце коридора у мусоропровода вечно валялись мешки с мусором – кто-то их не выкидывал, как положено, а бросал так. Причем из мешков торчали пивные бутылки и банки из-под чили, то есть то, что надо класть в контейнер для переработки. Как же меня это возмущало! И вот однажды я клейкой лентой прилепила к мешку записку: «Кто так делает – свинья».
– Аманда, ну право слово, – укорила Эбби, но Аманда словно не услышала.
– Понятия не имею, как он узнал, что это я, – продолжила она свой рассказ, не отводя глаз от Денни, – но как-то узнал. Постучал ко мне в дверь с моей запиской в руках. «Это вы написали?» – спрашивает. Я говорю: «Да, конечно, это я». Ну, он включил шарм на полную катушку: мне, мол, ужасно стыдно, больше не повторится, я не знал, что класть в переработку, а что нет, а мешок в мусоропровод не пролезал… Всякое такое – как будто это оправдание. Но, признаюсь, он меня очаровал. Вот только знаешь что? Мне следовало сразу задуматься. Потому что мне с самого начала ясно показали: этот человек считает, что он пуп земли. Казалось бы, куда уж яснее?
