Карл-Йоганн Вальгрен - Это Вам для брошюры, господин Бахманн!
Чистая, нетронутая природа – всего-навсего еще одна ложь в бесконечной паутине лжи, составляющей основу жизни в этой стране, написал я Бахманну совершенно вне себя от ненависти, купаться в их озерах опасно для жизни, берега заросли ядовитыми водорослями, лес, вернее то, что у них хватает наглости называть лесом, на девяносто процентов состоит из искусственных посадок, это не что иное, как концентрационный лагерь для хвойных, они там все выстроены по шнурку, написал я Бахманну, отойдите только чуть в сторону от шоссе, где государство и лесные магнаты создают видимость дикой природы, отойдите и увидите, как несчастные сосны и ели стоят по струнке, какое циничное манипулирование правдой, и мало того, насквозь изолгавшись, они делают всё, чтобы доказать, что они не такие, как все. Мы не такие, как вы там на континенте, с вашими дымовыми трубами, восклицают они со злорадством, у нас природа принадлежит народу, задирают они нос, хотя их право народа на пользование природой ничем не отличается от права других стран, например, вашей, Бахманн. Тем более это право, которым они постоянно похваляются, содержит множество оговорок, исключений и обязанностей. Да, вы имеете право поставить палатку в лесу, кому бы этот лес ни принадлежал, но в какой другой стране нет этого права? Вы, разумеется, не имеете права развести костер, сломать ветку, поставить силки, мусорить, убить товарища по палатке, но в какой стране это все поощряется? – задал я риторический вопрос Бахманну. Да, вы можете ловить отравленную рыбу, если только водоем не частный и у вас есть рыболовная карточка, но в какой стране это запрещено? Они пытаются доказать свою исключительность во всем, даже в том, что ничем не отличается от принятых в других странах установлений, да, впрочем, что за разница, та рыба, что они ловят, с рыболовной картой или без, все равно опасна для жизни, она в лучшем случае пригодна для онкологических исследований – так я и написал Бахманну. Или, может быть, они считают, что права, как таковые, существуют только на их собственных широтах, поскольку только там они первые во всем, в том числе и по части прав?
А города? Как они могут утверждать, что влюблены в красоту природы, когда все указывает на полное отсутствие интереса к красоте, даже презрение к красоте, да просто-напросто универсальную ненависть к красоте. Давайте возьмем для сравнения городской пейзаж, предложил я Бахманну, потому что это представляет безусловный интерес для вас с вашей странной брошюрой. Городской пейзаж на этих градусах северной широты чрезвычайно красноречив, написал я Бахманну. Собственно говоря, нет никакой необходимости в этом моем непомерно разросшемся письме, мне следовало бы просто послать вам открытку, изображающую центр одного из городов моего так называемого отечества. Такая открытка скажет вам больше, чем тысяча слов. Такая открытка скажет вам больше, чем все непомерно разросшиеся письма и все брошюры на земном шаре. Одного взгляда на городской центр в одном из городов моего так называемого отечества достаточно, чтобы объяснить вам все. Вы, должно быть, никогда не видели городских центров в моем отечестве, Бахманн, потому что, если бы вы их видели, вам не пришла бы в голову эта затея с брошюрой, вы просто оставили бы ее в самом начале, вы бы сняли с себя всякую ответственность, вы бы молили Бога о прощении за совершенное вами непростительное преступление – взяться за этот извращенный проект, он противоречит не только здравому смыслу, но и всей гуманистической концепции, вы даже, скорее всего, в отчаянной попытке примириться с собственной совестью, сделали бы то, что я сам должен был сделать давным-давно… но, как ни странно, мысль эта пришла мне в голову только сейчас, когда я сижу, полузадушенный конвульсиями ненависти, и опять пишу на машинке, которую они своими преследованиями заставили замолчать, вы бы сделали это, вы наверняка бы начали войну против этой страны, этого средоточия зла… для начала бросили бы бомбу в их консульство, провели бы демонстрацию, предложили бы исключить их из мирового сообщества, предложили бы бойкотировать их, уморить голодом, ввести санкции вроде тех, что ввели против Ирака, а потом выйти из подполья и вести всеми доступными средствами партизанскую войну, освободительную войну, совершить революцию, и если мы с вами решим взяться за это дело, Бахманн, то борьбу надо начать с того, чтобы превратить в руины все их городские центры.
Как я уже писал, написал я Бахманну, вы, скорее всего, никогда и не видели городские центры в этой стране, иначе бы вы не затеяли ваш проект, а я не сидел бы сейчас за машинкой. А вообразить себе этот феномен просто-напросто невозможно, фантазии не хватит, даже гениальной фантазии не хватит, никакой фантазии не хватит, даже фантазии шизофреника не хватит, потому что мысль с такой задачей не справится, произойдет коллапс, короткое замыкание, эту мысль засосет в черную дыру с бог весть какими последствиями для остальных мыслей; боюсь, что возможна полная остановка мыслительной деятельности, настолько пошлы и оскорбительны для глаза городские центры моего так называемого отечества. Ваши городские центры тоже не образцовы, но это зависит от войны, наследства диктатора, а тот в свою очередь получил наследство от императора, который получил наследство от Бисмарка. Война и ваш помешанный диктатор – вот объяснение. В моей же стране никакой войны не понадобилось, они сами изуродовали свои города. Думаю, что если бы там была война, вроде той, что разрушила ваши города, их городские центры были бы куда более привлекательными, написал я без тени сомнения. Руины, например, куда более привлекательны, воронки от снарядов куда более привлекательны, вот до какой степени так называемым архитекторам в моем так называемом отечестве удалось изуродовать города. Вы даже и представить не можете, Бахманн, там, где раньше стояли красивые деревянные дома, теперь воцарилось тотальное уродство, вместо величественных столетних срубов – настоящее гетто. И в какой части страны вы бы ни находились – все выглядит совершенно одинаково.
Монотонность просто пугающая, написал я Бахманну, если кого-то усыпить и во сне перевезти в другой город, он и не заметит разницы, он найдет все то же самое, что и в своем городе, он так и будет жить в убеждении, что все так, как надо, что история с переносом его в бессознательном состоянии в другой город ему просто приснилась, он будет бродить по тем же улицам, посещать те же безобразные конторы в безобразных зданиях, расположенных так же безобразно вокруг обязательной главной площади с ее обязательным колбасным киоском и газетным киоском, с точно таким же колбасником и точно такой же газетчицей.
Он будет заходить в точно такой же «Консум»[5] и покупать точно такую же копченую грудинку, его будет обслуживать точно такой же мясник, и платить он будет в точно такую же кассу, как и в своем городе, разве что диалект у кассирши немного другой, она, может быть, говорит с западным акцентом, а там, у него дома, – с восточным, северным или южным; или переставьте все местами, это никакой роли не играет, все равно, даже если он и обратил бы на это внимание – ну и что, наверное, приехала откуда-нибудь, решит он, в конце концов, физиономия у нее такая же кислая, так что, наверное, это она и есть. Потом он двинется дальше, будет бродить по этому в мельчайших деталях идентичному городу, где даже расстояние между мусорными корзинами такое же, как у него дома, где даже выбоины в асфальте такие же, где у алкоголиков такие же мертвые глаза, а видеопрокат рекламирует те же фильмы – порнография и насилие. Потом он зайдет в «Систембулагет»[6], расположенный в точно таком же безобразном здании, и там столкнется с кем-нибудь… наверное, подумает наш герой, я с ним где-то встречался, или он просто выглядит так же, как тот, с кем я где-то встречался, во всяком случае, дурацкие шутки насчет жены и детей точно такие же, как у того, с кем я где-то встречался, только почему-то он говорит на другом диалекте, чем в последний раз, когда я с ним, как мне кажется, где-то встречался, наверное, у меня что-то со слухом, решит бедняга, сжимая в руке номерок в очереди, точно такой же, как дома, а скорее всего, и номер тот же самый, и станет терпеливо ждать, пока через пару часов не подойдет его очередь, два часа – это довольно быстро, если дело происходит в пятницу после обеда… и наверняка не раньше, чем он выйдет из автобуса и откроет дверь в одном из этих жутких коттеджей, дверь, как ему покажется, своего дома, и вдруг обнаружит своего двойника, тупо глазеющего в телевизор, не в состоянии оторваться от одной из этих глубоко враждебных человечеству программ, двойника, потирающего руки в ожидании ужина, состоящего из той самой копченой грудинки, которую наш герой только что, как ему казалось, купил в «Консуме», том самом, что показался ему «Консумом» в его родном городе… наверняка не раньше, а только тогда он, к своему ужасу, поймет, что история с переносом его в другой город в бессознательном состоянии ему не приснилась.
