Янн Мартел - Высокие Горы Португалии
Он встает, сокрушаясь и сокрушая стопку бумаг. Обходит стол кругом, берется за дверную ручку – и открывает дверь.
Перед ним стоит женщина лет пятидесяти, приятной наружности, с большими карими глазами. В одной руке у нее сумка. При виде женщины он удивляется. Она смотрит на него. И рассерженным низким голосом начинает выговаривать:
– Отчего далеки от спасения моего слова вопля моего? Я вопию днем, – и Ты не внемлешь мне, ночью, – и нет мне успокоения. Я пролилась, как вода, сердце мое сделалось, как воск, растаяло посреди внутренности моей. Сила моя иссохла, как черепок… Сила моя! Поспеши на помощь мне.
Эузебью вздыхает – отчасти, а по большей части улыбается. Женщина в дверях – его жена. Иногда она имеет обыкновение заглядывать к нему в кабинет, чтобы проведать, но не в столь неурочный час. Зовут ее Мария Луиза Мотал Лозора, и стенания ее знакомы ему. Они позаимствованы почти целиком из 21-го псалма, самого ее любимого. По правде говоря, у нее нет особых причин страдать. Она крепка духом и телом, у нее хороший дом, она не собирается бросать ни мужа, ни городок, где они живут, у нее добрые подруги, и ей никогда не бывает по-настоящему скучно, у них с мужем трое взрослых детей, и все они здоровы и счастливы – словом, у нее есть все для благополучной жизни. Только его жена, дорогая его жена – богослов-любитель, несостоявшийся священник, и к таким вещам, как преходящесть жизни, терпеливое перенесение скорбей и бренность мира, она относится серьезно.
Она любит цитировать из псалма 21, особенно вторую строку: «Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня?» Однако мысли его в ответ обращаются к первым словам стенания: «Боже мой! Боже мой!» Предполагается, что их кто-то выслушивает, хотя ничего не делает.
Он все это выслушивает от жены, но ничего не делает. Сила ее, возможно, и впрямь иссохла, как черепок, да только она никогда не приводит следующую строку из псалма 21: «Язык мой прильнул к гортани моей», – потому что это была бы неправда. Язык ее никогда не льнет к гортани ее. Мария горячо верит в произносимые слова. По ее разумению, писание – это заготовка про запас, а чтение сродни потягиванию бульона, и только лишь произносимые слова походят на хорошо прожаренного цыпленка. Вот она и говорит. Болтает без умолку. Разговаривает сама с собой, когда бредет одна по улице, – так же неумолчно она трещала с того дня, когда они впервые повстречались, тридцать восемь лет назад. Его жена – неугомонная говорунья, она действительно не знает, когда остановиться, а если что и может, то только приумолкнуть. Но она никогда не пустомелит, потому что терпеть не может пустословие. Бывает, что пустая болтовня ее раздражает – особенно разговоры с подругами. Она потчует их кофе с пирожными, выслушивает их трескотню, а потом ходит и бурчит: «Морские свинки… кругом одни морские свинки».
Он допускает, что его жена читала про морских свинок и кое-что в них вполне может вызывать ее неприязнь: их мелковатость, полная безобидность и беззащитность, боязливость, равно как довольство тем, что можно пожевать одно-два зернышка, благо от жизни им больше ничего не нужно. Он же, как патологоанатом, отнюдь не гнушается морских свинок. Конечно, они во всех отношениях мелковаты, особенно когда сталкиваются с неумолимой, случайной жестокостью жизни. И каждое тело, которое он собирается вскрывать, взывает к нему: «Я морская свинка. Согрей меня у себя на груди!» Чепуха, сказала бы его жена. Она терпеть не может смерти. В молодости Мария еще терпела его любовные воркования, которым он предавался с большой охотой. Невзирая на внешнюю черствость его профессии, сердце у него было мягкое. Когда он повстречал ее первый раз – в университетском кафетерии, – она показалась ему самой очаровательной девушкой на свете, и ее строгая красота воспламенила его сердце. При виде ее в ушах у него зазвучала песня, мир засверкал яркими красками. А сердце забилось с благодарностью. Но она тут же завела глаза и велела ему прикусить язык. Тогда он понял, что его предназначение – внимать ей, уместно отвечать и не докучать всякой пустой болтовней. Она была плодоносной землей и солнцем, и дождем, а он был всего лишь земледельцем, собирающим с нее урожай. Он был необходимым, но не главным игроком. И ему это нравилось. Он любил ее тогда и любит сейчас. Она для него все-все. Она – все такая же плодоносная земля и солнце, и дождь, а он – все такой же счастливый земледелец, собирающий с нее урожай.
Вот только этой ночью он надеялся поработать. Ан нет, не тут-то было. Его ждет Разговор.
– Здравствуй, ангел мой! – говорит он. – Рад тебя видеть, хоть это несколько неожиданно. Что там у тебя в сумке? Ты же не из магазина. Ведь все магазины в это время закрыты. – Он подается вперед и целует ее.
Мария оставляет вопрос без ответа. И проходит к нему в кабинет.
– Что случилось, Эузебью? – удивляется она. – У тебя в кабинете полный кавардак. Как не совестно! Где тут сесть посетителю, если таковой к тебе пожалует?
Он обводит взглядом кабинет. И всюду замечает бессовестный кавардак. Патологоанатом в рабочее время обычно не принимает посетителей, которым нужно где-то сесть или проследить за порядком. Его посетители обычно лежат на секционном столе там, через коридор, и ни на что не жалуются. Он берет стул у лабораторного столика и пододвигает к своему рабочему столу.
– Я не ждал тебя нынче ночью, ангел мой. Вот, присядь сюда, – говорит он.
– Благодарю.
Она присаживается и ставит на пол сумку, которая у нее с собой.
Он собирает со стола бумаги, складывает их в ближайшую папку поверх других – тут же роняет ее на пол. Заталкивает всю эту кипу ногой под стол, с глаз долой. Потом рвет в клочья отдельные бумажки и вместе с бессовестным скопищем пыли смахивает их ребром ладони в корзину, орудуя одной рукой как совком для мусора. Вот, так-то лучше. Он садится и смотрит через стол на сидящую напротив женщину. Муж и жена.
– Наконец-то я нашла решение, сейчас все расскажу, – говорит она.
Решение? Неужели возникла какая-то проблема?
– Ну что ж, давай, – отвечает он.
Она кивает.
– Сперва я пыталась смеяться, ведь ты и сам не прочь повеселиться, – говорит она без тени веселья. – Ты же видел, какие книги я читала.
Он задумывается. Да, возможно, теперь понятно, почему в последние месяцы она заказывала в своей любимой книжной лавке в Коимбре именно эти книги. Какие-то пьесы Аристофана, Шекспира, Лопе де Вега, Мольера, Жоржа Фейдо[28], несколько увесистых томов Боккаччо, Рабле, Сервантеса, Свифта, Вольтера. И все это она читала с довольно мрачной миной на лице. Сам он далеко не искушенный книгочей. И не знал, почему она читала именно эти книги, но, как всегда, решил: пусть себе читает.
– Юмор плохо вяжется с религией, – продолжает она. – Юмор иной раз выявляет многочисленные огрехи религии – всяких там богомерзких, безнравственных священников или извергов, проливающих кровь от имени Христа, – но юмор не проливает свет на истинную религию. Юмор – он сам по себе. Хуже того, юмор неверно воспринимает религию, поскольку религия не терпит легкомыслия – и нам не стоит заблуждаться, ставя знак равенства между легкомыслием и радостью. Религия сама по себе исполнена радости. Религия и есть радость. А смеяться над религией, исполнившись легкомыслия, – ненормально, и это есть истинная правда, если человек настроен на смех, но это есть истинное заблуждение, если он настроен на понимание. Тебе ясно?
– Как будто, несмотря на поздний час, – отвечает он.
– Потом, Эузебью, я взялась за детские книжки. Разве Иисус не говорил, что мы должны принять Царство Божье, как дитя?[29] И я перечитала книжки, которые мы обыкновенно читали Ренату, Луизе и Антонью.
В памяти у него всплывают образы их детишек, когда те были еще малышами. Крохи жили под словесными потоками своей матери, как живут дети в дождливом климате: они с криками и смехом бросались играть в лужах, не обращая внимания на проливной дождь. И она никогда не обижалась на эти веселые заминки. Не без труда он снова сосредотачивает внимание на жене.
– Так вот, те книжки вызвали у меня кучу счастливых воспоминаний – и вместе с тем немного грустных, оттого что все наши дети повзрослели, – но они не дали мне религиозного озарения. Я стала искать дальше. И тут решение само возникло у меня перед глазами – и все благодаря твоей любимой писательнице.
– Правда? Как интересно. А я-то, глядя, как ты с головой ушла в Агату Кристи, подумал, что тебе просто захотелось отвлечься от своих кропотливых изысканий.
Оба они – преданные почитатели Агаты Кристи. И прочли все ее книги начиная с самой первой – «Загадочного происшествия в Стайлзе». Благодаря исправной работе Португальского общества тайн они получают очередную ее новую историю о каком-нибудь таинственном убийстве сразу, как только ее успевают перевести, а переводят Агату Кристи очень быстро, поскольку португальцы – книгочеи требовательные. Муж с женой, прекрасно ладящие меж собой, не подгоняют друг дружку, когда один из них с аппетитом заглатывает последнее поступление. Дочитав вдвоем книгу до конца, они берутся за дело вместе – начинают заново распутывать клубок нити, ведущей к разгадке тайны, и в конце концов неизменно заходят в тупик. Знаменитый сыщик Агаты Кристи – Эркюль Пуаро, самовлюбленный, чудаковатый, приземистый бельгиец. Но в яйцевидной голове Пуаро помещается самый быстрый и наблюдательный ум. Его «серые клеточки» – как он сам называет свой мозг – работают слаженно и методично, и эти самые клеточки способны постичь то, что недоступно другим.
