Андре Моруа - Земля обетованная
– Вполне согласен. Что касается самого Верье, это я беру на себя. Сегодня же утром поеду в Сен-Дени и за сутки улажу этот вопрос. Надеюсь, Верье не станет сердиться на меня за то, что я возвращаю ему жену.
– Кто знает, – ответил Ларивьер. – Пути мужей неисповедимы.
– Что же касается малышки, – продолжал патрон, – этим займешься ты. На меня она наводит робость своими светлыми глазами. И потом, откровенно говоря, мне некогда заниматься любовным воркованием. Сибилла и ты, вы оба, уладите этот вопрос до моего приезда, так чтобы завтра мне осталось только сделать предложение.
– А вам не кажется, – сказал Ларивьер, – что она будет разочарована и даже обижена, если вы предварительно не поухаживаете за ней, как положено?
– Старина, я ведь часто говорил тебе: залог победы – неожиданность и скорость. В любви это так же верно, как в бою. Если я начну ухаживать – что у меня всегда плохо получается, – она попросит время на раздумье, на то, чтобы узнать меня получше… А я в данный момент, со всеми моими проблемами, просто не могу жить в подвешенном состоянии. Более того, лучше мне не видеться с ней до отъезда в Париж. Через четверть часа я потихоньку уеду на машине. Лишь бы только Роланда об этом не узнала: она попросит захватить ее с собой, в пути попытается снова обольстить меня… и вполне способна преуспеть в этом.
Около одиннадцати часов утра Роланда спустилась на пляж, чтобы попрощаться с Сибиллой и Клер. Она полностью владела собой, даже была весела:
– Представьте себе, дорогие мои, я должна вернуться в Париж. Билли позвонил мне сегодня утром; он неважно себя чувствует: жара и работа совсем его доконали. Словом, ему необходимо мое присутствие, а когда дело идет о моем муже, для меня нет ничего важнее. И потом, есть еще одна причина: английское посольство просит, чтобы я взяла на себя должность председателя общества по приему британских солдат. Один бог знает, как мне ненавистны почести и церемонии, но я никогда не отказываюсь выполнять свой долг. Разумеется, мне очень жаль расставаться с вами. Здесь было так приятно. We were a happy family…[61] Но я довольна, что увижу моего Билли-Вилли. И к тому же я обожаю Париж летом!
Она расцеловалась с Сибиллой и Клер. Ларивьер проводил ее на вокзал. Во время обеда Сибилла спросила мажордома:
– Оноре, сегодня утром мадам Верье звонили из Парижа или мадам Верье сама звонила в Париж?
– Мадам Верье сама звонила в Париж, мадам. Два раза.
– Благодарю, Оноре.
XXII
Разговор Ларивьера с Клер напомнил девушке о послах, которые в старину от имени и по поручению своего короля венчались с какой-нибудь иноземной принцессой. Казалось, ему даже в голову не приходило, что она может отказаться, но больше всего Клер удивляло то, что и сама она не думала всерьез о возможности отрицательного ответа. Однако она попыталась объяснить Ларивьеру, почему сомневается и хорошо ли поступит, приняв это предложение.
– Я знаю, – сказала она, – что мне будет нелегко описать вам мои чувства, для этого нужно рассказать, как я провела детство. В те времена я жила под гнетом строгих родителей – или, может быть, мне только так казалось; сейчас я понимаю, что ко всему этому примешивалась большая доля фантазий и мелодрамы; однако было это фантазией или реальностью, я страдала – или воображала себя страдающей – от некой несправедливости и считала себя второй Золушкой. Отсюда во мне родилось – и я отдаю себе в этом отчет – стремление к реваншу, которое неодолимо заставляет меня хвататься за любой подвернувшийся шанс. Но наряду с этим я была еще и девочкой, воспитанной на романах, на поэзии; любовь одновременно и пугала, и завораживала меня. Я росла в одиночестве, почти ничего не зная о реальной жизни – такой, какую я увидела в Париже за последние несколько месяцев; я знала мужчин лишь по книгам, по оперным ариям. Я хранила себя для героя, который будет прекрасным принцем, и щедрым, и отважным, и образованным. Иногда мне казалось, что я смогу обрести счастье только в браке с поэтом… или с музыкантом. Вы, наверное, считаете меня дурочкой?
– Вовсе нет, – ответил Ларивьер, – но я полагаю, что патрон – тоже поэт, на свой манер. Я, так же как и вы, вырос на чтении книг и в двадцать лет возмутился бы, если бы мне описали мою теперешнюю жизнь. И все-таки, уверяю вас, со временем я привык уподоблять этот гигантский завод поэме, действующей поэме. Ее создал патрон, и я преклоняюсь перед ним. Более того, я им восхищаюсь.
– Я тоже, – сказала Клер. – Я нахожу его привлекательным и в каком-то смысле понимаю, что́ могла бы сделать для него, а главное, благодаря ему. Но только я его не люблю. И потом, признаюсь вам, мне никогда и в голову не приходило, что человек с его достоинствами, с его положением, с его обязанностями, может связать свою жизнь с жизнью какой-нибудь Роланды Верье. Вероятно, я кажусь вам старомодной, но я бесконечно презираю женщин, меняющих любовников как перчатки, чаще всего без всякой любви, только ради престижа или карьеры. Они внушают мне отвращение, я таких ненавижу.
– Не будьте слишком строги, – ответил Ларивьер, удивленный ее горячностью. – Я хорошо знаю Роланду. У нее есть свои достоинства. Но все же я счастлив, что патрон расстался с ней и решил создать семейный очаг. Вы преобразите его жизнь. И это очень важно. Не забывайте, что от него зависит существование тридцати тысяч рабочих. Так вот, подумайте, сколько хорошего вы сможете сделать для них!
В конце концов ему удалось убедить Клер – не столько словами, сколько своей твердой убежденностью, которую, разумеется, разделяла с ним Сибилла, – в невозможности отказа. По их мнению, предложение патрона вступить с ним в брак было подобно «любовной» мобилизации. Солдат-призывник может одобрять или порицать войну, но он все же идет на фронт. И Клер была побеждена этим заразительным примером. Вечером, оставшись втроем с Ларивьером и Сибиллой, она уже сама заговорила о том, что еще утром было всего лишь проектом, как о принятом ею плане, готовом к исполнению.
Ларрак приехал на следующий день к ужину; он явно был в ударе и за столом описал им политическую обстановку в Париже:
– Нам все-таки придется рано или поздно призвать Клемансо. У него мерзкий характер, но у других характера нет вовсе. На мой вкус, Бриан в сто раз лучше, но интуиция подсказывает мне, что только Клемансо способен выиграть для нас войну. Бриан возьмет свое немного позже. Ему суждено установить прочный мир.
– К сожалению, – возразил Ларивьер, – человек, который выиграет войну, пожелает и установить мир.
– Вчера я ужинал у Ларю вместе с Брианом и Лушером, – сказал Ларрак. – Разумеется, когда слушаешь Бриана, хочется верить, что мирный договор, основанный на компромиссах, но заключенный сейчас же, обеспечит Европе большее благополучие, нежели долгая война. Однако ни парламент, ни страна, ни англичане на это не пойдут.
– А как с Верье, патрон, – никаких трудностей?
– Никаких. Ему только нужно несколько дней отдыха. Когда мы вернемся на следующей неделе, я пошлю его в отпуск… вместе с женой.
После ужина Сибилла и Ларивьер тактично исчезли еще до вечернего кофе на террасе. Клер ждала, больше с любопытством, чем с волнением, неизбежного объяснения. В сумерках, под навесом из плетистых роз, она смутно различала твердое, усталое лицо с глубокими впадинами глазниц, с морщинистым лбом, казавшимся еще выше от редких, зачесанных назад волос.
– Вы знаете, – произнес теперь уже знакомый голос, – о чем я собираюсь вас просить?
– Да, – просто ответила она.
– Я восхищался вами с первой же нашей встречи, Клер. С тех пор я долго наблюдал за вами, изучал вас и считаю, что вы способны стать идеальной спутницей человека, который, как я, несет на своих плечах груз тяжелой ответственности. Конечно, я намного старше вас, и это препятствие…
– Нет, – возразила Клер. – Мне никогда не нравились молодые люди. Но я должна признаться, что немного боюсь…
– Чего?
– Разочаровать вас. И все-таки я принимаю ваше предложение. И постараюсь приложить все усилия… Вот только я не могу дать вам согласие, не обсудив это с моей матерью, а она живет в Лимузене.
– Завтра вас будет ждать мой автомобиль, он отвезет вас туда, – сказал Ларрак. – Я распоряжусь. Мне хочется, чтобы это произошло как можно скорее. Я очень счастлив, Клер. Мы с вами будем счастливы.
Он встал и подошел к ней. Она тоже поднялась, и внезапно ей безумно захотелось убежать. Но он взял ее руку, поцеловал ее пальцы, потом чуть ниже локтя, и все. Клер мысленно поблагодарила его за то, что он не стал повторять сцену, после которой бедный Клод Паран утратил свой шанс на звание жениха.
На следующий день один из величественных белых «ларраков», что стояли в гараже патрона, вез Клер в Лимузен. Она долго колебалась, не взять ли ей с собой Сибиллу, которая жаждала увидеть, какой эффект произведет на тетушку Анриетту эта потрясающая новость. Но, поразмыслив, Клер решила побыть наедине с матерью, и Сибилле пришлось отказаться от поездки. Клер была поражена тем неожиданным, неосознанным почтением, с которым вдруг стали относиться к ней ее кузина и Ларивьер. За несколько минут до отъезда этот последний вручил Клер бумажник и письмо.
