Эрик-Эмманюэль Шмитт - Мечтательница из Остенде (сборник)
В семь тридцать свежая, бодрая и радостная Стефани влетела в палату Карла:
– Доброе утро!
– Как? Вы, Стефани, так рано? – удивился мужчина с повязкой на глазах.
– А вот так. Одна медсестра заболела; знаю, знаю, всегда кажется странным, что медсестра или врач тоже могут заболеть. Я вышла в ее смену.
– Ну а я выйду в свою: буду изображать больного. Кажется, у меня неплохо выходит.
– У вас выходит отлично.
– Увы…
– Я хотела только сказать, что вы никогда не жалуетесь.
– А что бы это изменило?
За окнами еще стоял утренний туман.
Стефани записала температуру, сменила капельницу, сделала ему укол. Потом просунула голову в дверь, чтобы позвать санитарку:
– Мадам Гомес, помогите мне вымыть больного.
Карл у нее за спиной бурно запротестовал:
– Вы не можете мне это навязывать!
– Что?
– Умывание.
Недоумевающая Стефани подошла ближе.
– А что такое?
Он морщился, раздосадованный, мотая головой из стороны в сторону, словно искал помощи:
– Я… Мне это не нравится!
– Да вы не волнуйтесь, я привыкла.
Когда вошла мадам Гомес, он замолчал. Стефани, считая, что уговорила его, взяла губку и флакон жидкого мыла.
Откинув простыню, мадам Гомес выставила тело Карла на обозрение, и Стефани бросило и в жар и в холод сразу. Он был красив, весь целиком. Ничего не отталкивало ее в этом теле. И все волновало.
В результате аварии оно было парализовано, но выглядело здоровым.
Она отвела глаза. В первый раз за время работы ей пришло в голову, что она не имеет права смотреть на обнаженного мужчину без его согласия; жест мадам Гомес, безразличие, с которым она сдернула с его тела простыню, показалось ей жестокостью.
Откуда начать?
Все эти движения были у нее наработаны за сотни раз, но сейчас это был Карл, и она смутилась. Ей надо было прикасаться к его бедрам, туловищу, животу, плечам… Обычно она мыла пациентов, словно клеенку на столе протирала; с ним же все было по-другому, он ее зачаровывал. Без этой встречи в больнице ей бы никогда не увидеть его голым. Хотя он и наградил ее особым запахом, но в любовницы-то он бы ее не выбрал, ведь так?
Мадам Гомес без всяких колебаний принялась тереть со своей стороны.
Стефани не хотела, чтобы ее замешательство стало заметным, и тоже принялась за работу. Однако ее движения были нежнее, чем всегда, будто поглаживания.
«О чем ты только думаешь, идиотка! – одернула она себя. – Он же парализован. Парализован! Значит, он не чувствует твоей руки. Ущипнешь ты или погладишь, это не вызовет ровным счетом никакого эффекта».
Осмелев от этой мысли, она сосредоточилась на всяких мелочах и торопилась быстрее закончить, только по неосторожности взглянула на его лицо и заметила, что он сжал зубы, челюсти у него были сведены и подрагивали. Когда она протирала его шею, он еле слышно прошептал:
– Мне очень жаль.
Она почувствовала в этом шепоте такую тоску, что услала мадам Гомес разобраться с вызовом из 209-й палаты.
– А здесь я сама закончу, мадам Гомес, не беспокойтесь.
Как только они остались вдвоем, Стефани наклонилась и ласково спросила:
– Жаль? Почему?
– Мне очень жаль, – повторил он, мотая головой из стороны в сторону.
Она задумалась, о чем это он говорит, опустила глаза и поняла.
У него была эрекция.
Стефани не могла не восхититься его внушительным пенисом с тонкой кожей, который поднялся в ее честь и казался ей одновременно сильным и нежным; тут она вспомнила о работе, встряхнулась и сообразила, что должна успокоить Карла.
– Не волнуйтесь. Мы привыкли. Это автоматический рефлекс.
– Нет!
– Да-да, не тревожьтесь, я знаю, почему так происходит.
Он яростно воскликнул:
– Да нет же, вы не знаете! Ничего подобного! И не говорите чушь: автоматический рефлекс… Когда меня трогают ниже подбородка, я ничего не чувствую. Когда ваша напарница Антуанетта мной занимается, я не волнуюсь, мне не приходится сжимать зубы. Почему? Да потому, что у Антуанетты и мадам Гомес не такой запах, как у вас. Я пытался вас предупредить…
– Успокойтесь… это не имеет значения…
– Если это не имеет значения, то что тогда имеет? – Голос у него прервался.
– Не обращайте внимания, меня это не беспокоит, – соврала она.
– Вас это не беспокоит? Ну спасибо! Только сейчас понял, что теперь я просто калека.
Стефани заметила, что повязка у него на глазах промокла от слез. Ей хотелось прижать Карла к груди, утешить его, но она не имела права. Вдруг кто-то войдет: а тут голый пациент в объятиях медсестры, да еще в подобном состоянии… И потом, если она его окружит своим запахом, все станет только хуже.
– Что я наделала, господи, что же я наделала! – воскликнула она.
В Карле что-то изменилось. Его тело затряслось. Из горла раздался стон. Стефани хотела позвать на помощь и тут сообразила, что с ним.
– Вы… вы смеетесь?
Он кивнул, продолжая трястись от смеха.
Увидев, что, пока он смеется, эрекция спадает, Стефани успокоилась и тоже хихикнула за компанию.
Она прикрыла Карла простыней, села рядом и ждала, пока он переведет дух.
Когда он наконец отсмеялся, Стефани спросила:
– Что вас так развеселило?
– То, что вы кричали: «Что я наделала!» – а наделали вы то, что у меня случилась эрекция. Разве не дурацкая история?
Еще несколько секунд они хохотали как ненормальные.
– Теперь давайте серьезно. Больше, пожалуйста, меня не мучайте. Никаких умываний с вашим участием. Понятно?
– Понятно.
На самом деле Стефани было не совсем понятно; все, что она осознала, – это ее способность, новая и ошеломляющая способность вызывать у мужчины желание. Да не у какого попало! У этого мужчины, вот у этого мужчины, потрясающего, обвешанного женщинами, у мужчины, за которого дерутся невероятные любовницы! Это она-то, толстуха, уродина!
В тот день она больше не заходила в палату 221: ей казалось, что коллеги догадываются, что там произошло, – так странно они на нее поглядывали. И сама она, помимо своей воли, чувствовала себя другой, стала более разговорчивой, возбужденной, по малейшему поводу на щеках у нее проступал румянец.
– Слушай, Стефани, а ты, случайно, не влюбилась? – спросила Мари-Тереза своим милым певучим акцентом: она проглатывала «л» и сладко растягивала гласные.
Почувствовав, что ее бросает в жар, Стефани не стала возражать, а улыбнулась и пошла за лекарствами.
– Влюбилась, – заключила Мари-Тереза, качая головой.
Однако она ошиблась: Стефани не влюбилась, она просто почувствовала себя женщиной.
В тот вечер она разделась и не шарахнулась от зеркала, как всегда, а встала прямо перед ним.
– Ты нравишься. Ты можешь нравиться!
Она объявила это своему телу, как благую весть или даже похвалу.
– Это тело возбуждает мужчину, – сообщила она своему отражению.
Но вид у отражения был не слишком уверенный.
– Да-да! – настаивала она. – Не далее как сегодня утром…
И она рассказала своему отражению, что случилось сегодня утром, какая привлекательность кроется в аромате ее тела…
После этого рассказа она накинула пеньюар, поужинала и юркнула в постель, чтобы прокрутить все это в голове еще и еще раз.
С утра во вторник, еще в раздевалке, Стефани поговорила с мадам Гомес, и она, за несколько мелких услуг, согласилась заниматься туалетом пациента из 221-й палаты одна, ни о чем не догадавшись.
Потом, когда Карл уже был вымыт, Стефани заглянула к нему.
– Спасибо, что не приходили, – шепнул он.
– Первый раз слышу, чтобы за это благодарили!
– Странно, правда? Есть люди, при которых забавно говорить непристойности, а при других как-то не решаешься. Может, потому что хочешь им понравиться.
– Вы хотите мне понравиться? – К горлу у нее подкатился ком.
Дожидаясь ответа, она чуть не потеряла сознание.
– Да, хотелось бы. Мне это было бы приятно.
– Вам удалось! Вы мне нравитесь.
Она наклонилась и коснулась его губ.
– Я брежу или вы меня поцеловали?
– Бредите!
Весь день она чувствовала на губах отпечаток этого прикосновения. Даже странно, насколько это было приятно.
Хотя она и заставляла себя заниматься другими больными, но все-таки проводила больше времени в палате Карла, а может, там просто время пролетало быстрее. Перешагнув порог 221-й, она словно переступала невидимый барьер и оказывалась в ином мире.
Днем, когда разговор у них шел о каких-то невинных вещах, Карл вдруг сменил тему:
– А как вы одеваетесь, когда не на работе?
Она решительно отбросила мысль ответить правду – о тех бесформенных тряпках, которые ждали ее в раздевалке и в шкафу дома, – и начала врать:
– Ношу юбки…
– О, вот хорошо.
– Ну да, юбки, блузки. Обычно шелковые… Иногда юбку с пиджаком. Летом – легкие платья…
– Прекрасно. А зимой?
Стефани аж покраснела от той невероятной лжи, которую собралась произнести:
– Я люблю кожаные вещи. Не такие, как у рокеров, а что-нибудь поизящнее, стильное, ну, знаете, всякие модные кожаные штучки?
