Сюзанна Камата - Теряя сына. Испорченное детство

Тот разговор на детской площадке. Это не было моментом истины. Не было никакого мгновенного прозрения, меня, что называется, не озаряло. Скорее это напоминало постепенное сгущение газа, превращение его во что-то твердое. Медленное насыщение серого, незаметная трансформация его в черный.

Несколько недель спустя мы сидели за столом и чистили мандарины. Мы уже пообедали – мандарины были на десерт. Кей слез со своего стула и забрался ко мне на колени. Его бабушка нахмурилась.

– Мне кажется, ты уже слишком большой для этого.

Кей никак не отреагировал. Я уже объяснила ему, что обатян не привыкла целоваться и обниматься, что она показывает свою любовь другими способами. Кей и сам это знал. Окасан потакала ему во всем. Но к телячьим нежностям она склонности не имела, это точно.

– Знаешь, – продолжила она. – Я тут подумала, что Кея пора отдать в детский сад. Ему необходимо общаться с другими детьми и следует завести друзей.

Мои руки, обнимавшие сына, непроизвольно напряглись. Он прижался теснее.

– У него есть друзья, – сказала я. – Он играет с детьми в парке.

Это, конечно, была неправда. Во-первых, там часто никого кроме нас не было. А во-вторых, Кей стеснялся подходить к другим малышам, которых в свою очередь отпугивал вид бледной иностранки, всегда кружащей неподалеку.

– Подумай, сколько у тебя появится свободного времени, – встрял Юсукэ. У него тоже появилась привычка хмуриться по любому поводу. – Ты сможешь опять начать рисовать.

Я не хотела рисовать и думала, что вряд ли легко переживу даже временную разлуку с моим мальчиком.

Но в то же время я понимала, что они правы. Кей должен играть и общаться с детьми его возраста. Он научится взаимодействовать в обществе, получит новые впечатления. Ничего этого я не могла ему дать. Узнает, в конце концов, что сладостями и игрушками принято делиться.

А то в этом доме его избаловали до невозможности. Он как какой-нибудь восточный правитель – каждый день новая игрушка, сладости за моей спиной, новые ботиночки сразу же, как на старых появится первая царапина.

– Ладно, – сказала я. И больше ничего не сказала – боялась, что расплачусь.

– Здесь неподалеку есть отличный детский сад, – каким-то чересчур сладким тоном продолжила свекровь. Как будто уговаривала ребенка отдать любимое одеяло. – Ты, наверно, видела детей в форме, проходящих мимо нашего дома.

Да. Видела. Как маленькие солдатики, в темно-синем, – а ведь детей следует одевать в одежду ярких и нежных цветов. А тут эти уродливые пиджачки с блестящими латунными пуговицами.

– Одна моя знакомая раньше была там директором, – с неприятной ужимкой сказала свекровь. – Я уверена, Кей легко пройдет вступительное собеседование.

Мне были неприятны эти закулисные интриги. Даже такая мелочь, как рекомендация от знакомой окасан, омрачит светлый ореол невинности, окружающий моего мальчика. Он идеален. И не нуждается в том, чтобы его пропихивали в какой-то там престижный детский сад.

– Лучше надень костюм, – сказала свекровь, разглядывая мое вязаное платье с высоким воротником.

Я даже накрасила губы. Мне казалось, не обязательно так серьезно готовиться к визиту в детский сад, но мать Юсукэ считала иначе.

Смех, да и только. Но я не стала спорить, а поднялась по лестнице и открыла дверцу шкафа. Художники костюмов особо не носят. Как и неработающие матери. У меня был черный траурный костюм, который я надевала в те дни, когда свекровь проводила церемонии поминовения ее покойного мужа. Он висел в самом углу, от него до сих пор пахло благовониями. Еще у меня был легкий брючный костюм из блестящей темно-синей ткани в полоску. Однозначно не подходит. Может, у нее на время одолжить?

Я спустилась вниз. Она стояла на коленях у котацу и внимательно читала газету.

– У меня нет нормального костюма. Один черный, второй блестящий. Я иду в этом платье.

У нее едва заметно затрепетали ноздри.

– Можно сходить купить костюм, – сказала она после короткого молчания. – Я дам тебе денег. Позвоним и перенесем собеседование на завтра.

Я покачала головой, сказала:

– Это не обязательно. – И по-английски позвала Кея, который был еще наверху.

Кей бегом спустился к нам. Он был в свитере и удобных вельветовых брюках.

– Почему ты его не принарядила хоть немного? – плаксиво сказала свекровь. – У него есть такой хороший галстучек. И отличный пиджачок, который я купила в «Сого».

– Он же идет на собеседование в детский сад, а не в «Сони», – сказала я.

Она фыркнула и посмотрела на меня почти с жалостью. «Какая же ты тупая, как все американцы», – наверно, думала она.

Ну и пусть. Если чтобы попасть в детский сад «Радуга» нужно лебезить, упрашивать и как-то по-особенному одеваться, тогда моему сыну там не место. Может быть, я подсознательно хотела, чтобы из этой затеи ничего не вышло и Кей остался бы со мной. Но не повезло.

Кей вошел в комнату, где сидели воспитатели и учителя, поклонился и сказал:

–  Охайо годзаймасу.

В первый понедельник апреля в комнате для занятий ритмикой расставили складные металлические стулья. На стульях сидело пятьдесят матерей, все как одна с фотоаппаратами или видеокамерами. Некоторые были в кимоно. Они часто дышали, стянутые жестким шелком, и шуршали по полу тапочками. Я наблюдала, как одна из них усаживалась на стул, и вдруг обнаружила, что вместе с ней задерживаю дыхание и прижимаю одну коленку к другой. Матери помоложе и те, у кого в волосах присутствовала цветная прядь, обычно желтая или цвета фуксии, были в костюмах «Ханэ Мори», «Шанель», «Ком де гарсон». Все были накрашены. От запаха лака для волос можно было задохнуться.

Я так увлеклась разглядыванием всего этого великолепия, что чуть не пропустила выход детей. На сцене справа стояло пианино, сидевшая за ним женщина – по-видимому, музыкальный руководитель – стала играть какой-то марш, который показался мне смутно знакомым. Дети выходили в колонну по два, один мальчик, самый маленький, не успевал. Другой приостановился и плюнул в девочку, с которой шел. Девочка отпрянула и начала плакать.

Кей шел примерно в середине. Глядя прямо перед собой, он маршировал под музыку. Я надеялась, что он помашет мне или хотя бы найдет меня глазами, но воспитатели хорошо его натаскали.

Женщина, сидевшая на соседнем стуле, высморкалась в вышитый платочек. У меня тоже было тяжело на сердце. А что, если они превратят Кея в робота? У меня возникло огромное желание выдернуть его из этого бездушного строя и отвести в парк. Свежий воздух, зелень, много места.

Но когда Кей оказался на сцене, он огляделся. Увидев меня, он широко улыбнулся.

В первый день, который Кей провел в детском саду, часы тикали гораздо громче, чем обычно. Шарканье свекрови скребло по нервам как наждак. До этого я никогда не замечала, насколько темные и мрачные в этом доме углы.

Я целый час только и делала, что вставала, ходила и опять садилась. Я бродила из комнаты в комнату, проводя пальцами по стенам. Я ощущала себя влюбленной девочкой-подростком, чей парень уехал в другой город. В конце концов я села пить чай с окасан, хотя она меня и не звала.

– Интересно, чем он сейчас занимается, – пробормотала я. В моей чашке медленно кружилась пара незатонувших листьев.

Окасан шумно отхлебнула из своей чашки.

– Может быть, ты порисуешь?

Я пожала плечами. Рисовать мне абсолютно не хотелось.

– Почему бы тебе не завести еще одного ребенка, – блеснув глазами, сказала свекровь.

Еще одного ребенка? Как я смогу полюбить кого-то, когда у меня есть Кей? И кроме того, следующий ребенок тоже быстро подрастет, и придется отдавать его в детский сад, чтобы его подготовили к школе.

Я резко отставила чашку.

– Пойду прогуляюсь. Посмотрю на цветущие вишни.

Она с глубокомысленным видом кивнула, и я ушла.

Я надела кроссовки и бродила, пока не заболели ноги. Стараясь поднять себе настроение, я разглядывала покрытые пенным цветом вишневые ветки, которые раскачивались от ветра. Но все бесполезно. Тяжесть ушла из сердца только тогда, когда я увидела Кея в воротах детского сада и обняла его.

Я надеялась, что со временем мне станет легче, я найду, чем занять время, и примирюсь с тем, что мир Кея становится все шире и шире. Он приходил домой с новыми словами, всякими поделками, маленькими подарками от друзей. Мы разговаривали о его воспитательнице, и я видела, что она ему нравится. Меня грызла ревность.

Но с каждым днем дом становился темнее, присутствие свекрови – все невыносимее.

Как-то я налила себе бокал вина, и день показался чуть светлее. Я выпила еще бокал, потом задремала. Когда я проснулась, Кей был в кухне и ел рисовое печенье. Его забрала бабушка.

– Ой, малыш, прости. Я проспала. – И, обращаясь к свекрови: – Вам следовало меня разбудить.