Вирджиния Вулф - По морю прочь
– Я тоже так думал когда-то, – сказал Хёрст. – Но теперь все люди распределились на типы. Не бери нас, возьми эту гостиницу. Всех здешних обитателей можно очертить кругами, за которые они никогда не выйдут.
(– Говорят, курицы от этого дохнут, – пробормотал Хьюит.)
– Мистер Хьюлинг Эллиот, миссис Хьюлинг Эллиот, мисс Аллан, мистер и миссис Торнбери – один круг, – продолжал Хёрст. – Мисс Уоррингтон, мистер Артур Веннинг, мистер Перротт, Эвелин М. – другой; затем – местные, наконец – мы.
– Мы в своем круге одиноки? – спросил Хьюит.
– Вполне, – сказал Хёрст. – Если и пытаться из него выйти, ничего не получится. Эти попытки лишь вносят неразбериху.
– Я не курица в круге, – сказал Хьюит. – Я голубь на вершине дерева.
– Интересно, не это ли называется вросшим ногтем? – сказал Хёрст, осматривая большой палец на левой ноге.
– Я перелетаю с ветки на ветку, – продолжил Хьюит. – Мир прекрасен. – Он лег на спину, подложив руки под затылок.
– Неужели действительно приятно жить с таким туманом в голове? – спросил Хёрст, посмотрев на друга. – Отсутствие цельности – вот что в тебе удивляет, – продолжал он. – К двадцати семи годам, а это почти тридцать, ты, похоже, не сделал никаких выводов. Компания старушенций воодушевляет тебя так, будто тебе три года.
Хьюит окинул взглядом костлявого юношу, который, замолкнув на минуту, аккуратно сметал обрезки ногтей в камин.
– Я тебя уважаю, Хёрст, – заметил Хьюит.
– А я тебе завидую – кое в чем, – сказал Хёрст. – Во-первых, завидую твоей способности не думать; во-вторых, ты нравишься людям больше, чем я. Женщины тебя любят, наверное.
– Вот это, наверное, самое главное, да? – спросил Хьюит. Теперь он лежал на спине, рукой чертя в воздухе неровные круги.
– Конечно, – сказал Хёрст. – Но трудность не в этом. Трудность в том, чтобы найти подходящий предмет.
– В твоем круге нет кур?
– Ни намека, – сказал Хёрст.
Хотя они были знакомы уже три года, Хёрст ни разу не слышал истинную историю любовных привязанностей Хьюита. В обычных разговорах само собой подразумевалось, что их было много, но в откровенных беседах молодые люди этой темы избегали. У Хьюита было достаточно денег, чтобы не работать, он оставил Кембридж после двух семестров – из-за разногласий с университетским начальством, после чего стал путешествовать, ничем особенно не занимаясь, – поэтому его жизнь во многом не походила на жизнь большинства его знакомых.
– Я не могу себе представить эти твои круги, не могу, – продолжал Хьюит. – Мне скорее видится крутящийся волчок для игры в «вертушку», который двигается туда-сюда, наталкивается на предметы, накреняется то на одну сторону, то на другую, набирает фишки – все больше и больше, пока стол не будет завален ими. А волчок все крутится и бегает и падает со стола, и вот уже нет его, он исчез из виду.
Он показал пальцами на покрывале, как волчки несутся по нему, падают с кровати и пропадают в бесконечности.
– Ты можешь вообразить три недели в этой гостинице? – спросил Хёрст после минутной паузы.
Хьюит продолжал размышлять вслух.
– Суть в том, что человек никогда не бывает один, но и никогда – с кем-то, – заключил он.
– В каком смысле?
– В каком смысле? В смысле таких оболочек, вроде пузырей, – кажется, их называют аурами. Ты мой пузырь не видишь, я твой тоже. Мы как фитильки посреди невидимого пламени. Это пламя сопровождает нас повсюду, но оно – это не мы сами, а то, что мы чувствуем. Вот, каков наш мир, точнее, люди – причем самые разные.
– Жирненький у тебя, наверное, пузырь! – сказал Хёрст.
– И если мой пузырь встретится с чьим-то еще…
– Оба лопнут? – вставил Хёрст.
– Тогда, тогда, тогда… – рассуждал Хьюит, как будто сам с собою, – мир получится ог-ром-ный. – Он широко развел руки в стороны, как бы пытаясь крепко обнять громадную Вселенную, потому что рядом с Хёрстом он всегда приходил в необычайно жизнерадостное и романтичное настроение.
– Раньше я думал, что ты совсем глуп, теперь – нет, – сказал Хёрст. – Ты не понимаешь, о чем говоришь, но хотя бы пытаешься что-то сказать.
– Разве тебе здесь не хорошо? – спросил Хьюит.
– В целом – хорошо. Я люблю наблюдать за людьми. Люблю смотреть на мир. Этот край удивительно красив. Ты заметил, что вершина горы вечером пожелтела? Нам очень стоило бы взять с собой закусок и провести день на природе. Ты ужасно растолстел. – Он указал на голую икру Хьюита.
– Мы устроим экспедицию, – энергично заявил Хьюит. – Пригласим всю гостиницу. Арендуем ослов и…
– О Господи! – воскликнул Хёрст. – Замолчи! Представляю: мисс Уоррингтон, мисс Аллан, миссис Эллиот и все остальные сидят на камнях и галдят: «Какая прелесть!»
– Мы позовем Веннинга, Перротта и мисс Мёргатройд – всех, кого найдем, – продолжал Хьюит. – Как фамилия этого старого кузнечика в очках? Пеппер? Пеппер нас поведет.
– Слава Богу, ослов вы раздобыть не сможете, – сказал Хёрст.
– Это надо записать, – сказал Хьюит, спуская ноги на пол. – Хёрст сопровождает мисс Уоррингтон, Пеппер выступает в одиночку на белом ишаке; провизия распределяется поровну… Или взять мула? Матроны – миссис Пейли, черт побери! – едут в повозке.
– Вот здесь ты не прав, – сказал Хёрст. – Девиц с матронами мешать нельзя.
– Сколько времени, по-твоему, займет такая экспедиция, Хёрст? – спросил Хьюит.
– Я думаю, часов двенадцать – шестнадцать. Обычно столько продолжаются первые роды.
– Потребуется серьезная организация, – сказал Хьюит. Походив по комнате мягкими шагами, он остановился у стола и переложил с места на место несколько книг, которые были сложены неровной стопкой. – А еще нам понадобятся поэты, – заметил он. – Не Гиббон, конечно. У тебя есть «Современная любовь» [28] или Джон Донн? Я предполагаю, что будут паузы, когда людям надоест наслаждаться пейзажем, и тогда хорошо бы почитать вслух что-нибудь потруднее.
– Миссис Пейли точно будет довольна, – сказал Хёрст.
– Миссис Пейли будет довольна несомненно, – подтвердил Хьюит. – Нет ничего печальнее, чем когда престарелая дама прочтет стихотворение и замолчит. И все же, как это было бы уместно:
Я говорю, как тот,
Кто жизни мрак прозрел,
Кто понял свой удел
И ясно видеть стал.
Любовь, сгорев, пройдет,
На сцене – мгла и тишь,
Тоска осталась лишь
И – занавес, финал [29] .
Осмелюсь утверждать, что одна только миссис Пейли способна понять это по-настоящему.
– Мы ее спросим, – сказал Хёрст. – Пожалуйста, Хьюит, если пойдешь спать, задерни мой занавес. Мало что терзает меня больше, чем лунный свет.
Хьюит удалился, зажав под мышкой книгу стихов Томаса Харди, и вскоре оба молодых человека уже спали в своих постелях, разделенных лишь одной стеной.
Всего несколько часов тишины отделяло момент, когда погасла свеча Хьюита, от момента, когда смуглый местный мальчик проснулся и первым прошел по оцепеневшей утренней гостинице. Было почти слышно глубокое дыхание сотни человек; в этом сонном царстве никакая бессонница, никакая тревога не смогли бы избавить от сна. За окнами была лишь тьма. В половине мира, погруженной в тень, люди лежали распростершись, и лишь редкие мерцающие огни пустых улиц отмечали места, где были построены их города. На Пикадилли собрались гурьбой красные и желтые омнибусы; разукрашенные женщины прохаживались без дела; а здесь во мраке сова перелетала с дерева на дерево, бриз шевелил ветви, и от этого луна мигала, как светильник. Покуда люди не проснулись, бездомные животные бродили свободно – олени, тигры и слоны спускались в темноте к водопою. Ветер, дувший над холмами и лесами, был чище и свежее, чем днем, и ночная земля, лишенная мелких деталей, заключала в себе больше тайны, чем дневная, разделенная дорогами и полями, окрашенная в разные цвета. Эта совершенная красота жила шесть часов, а затем, по мере того как на востоке становилось все светлее и светлее, дно пространства поднялось на поверхность, проступили дороги, полетел дым, люди зашевелились, и солнце ударило в окна гостиницы в Санта-Марине, после чего занавесы были раздвинуты и по всему дому пронесся звон гонга, возвестивший завтрак.
Сразу после завтрака дамы, как всегда, томно слонялись по холлу, подбирая газеты и кладя их обратно.
– А вы что сегодня собираетесь делать? – спросила миссис Эллиот, приближаясь к мисс Уоррингтон. Миссис Эллиот, жена Хьюлинга, оксфордского преподавателя, была невысокой женщиной с привычно-жалобным выражением лица. Ее взгляд перебегал с предмета на предмет, как будто не мог найти достаточно приятного зрелища, чтобы успокоиться хоть ненадолго.
– Попробую вытащить тетю Эмму из города, – сказала Сьюзен. – Она еще ничего не видела.
– В ее возрасте это подвиг, – сказала миссис Эллиот. – Уехать так далеко от родного очага.
– Да, мы всегда говорим ей, что она умрет на борту корабля, – отозвалась Сьюзен. – Она и родилась на корабле, – добавила она.
