Чимаманда Адичи - Американха
В следующие годы, даже после того как связь с ним оборвалась, Ифемелу вспоминала слова его матери – «всегда держите в голове план», – и ее это утешало.
Глава 9
Мариама вернулась с запятнанными маслом бурыми бумажными пакетами из китайского ресторана, таща за собой в душную парикмахерскую запах жира и специй.
– Кино кончилось? – Она глянула на пустой экран телевизора, покопалась в стопке дисков и извлекла еще один.
– Извините, пожалуйста, поем, – сказала Аиша Ифемелу. Присела на краешек стула в углу и принялась есть руками жареные куриные крылышки, уперев взгляд в телевизор. Новый фильм начался с трейлеров – грубо нарезанных сцен, перемежавшихся вспышками света. Каждой вдогонку звучал мужской голос нигерийца, нарочитый и громкий: «Срочно берите себе!» Мариама ела стоя. Сказала что-то Халиме.
– Я сначала закончу и ем, – ответила Халима по-английски.
– Если хотите – поешьте, – сказала клиентка Халимы, молодая женщина с высоким голосом и приятными манерами.
– Нет, я закончу. Мало-мало еще, – сказала Халима. На голове ее клиентки остался лишь клочок волос спереди, торчал, как звериный мех, а все остальное уже было заплетено опрятными микрокосичками, что ниспадали по шее.
– У меня еще час, а потом надо ехать за дочками, – сказала клиентка.
– У вас сколько? – спросила Халима.
– Две, – ответила клиентка. На вид – лет семнадцать. – Две красотки.
Началось новое кино. Экран заняло широко улыбавшееся лицо актрисы средних лет.
– О-о, да! Мне нравится она! – сказала Халима. – Погоди! С ней шуток плохо!
– Вы ее знаете? – спросила Мариама у Ифемелу, показывая на экран.
– Нет, – ответила Ифемелу. Чего они заладили спрашивать, знает ли она нолливудских актрис? В парикмахерской слишком воняло едой. Душный воздух смердел жиром, и все же из-за этого Ифемелу немного захотелось есть. Она погрызла свою морковку.
Клиентка Халимы покрутила головой перед зеркалом и сказала:
– Большое вам спасибо, роскошно!
Когда она ушла, Мариама сказала:
– Очень маленькая девочка, и уже двое детей.
– Ой-ой-ой эти люди, – сказала Халима. – Когда девочке тринадцать, она уже все позы знает. То ли дело в Африкь!
– То ли дело! – согласилась Мариама.
Обе обратились взглядами к Ифемелу – за согласием, одобрением. Ждали его, в этом общем пространстве африканскости, но Ифемелу ничего не сказала и перелистнула страницу своего романа. Они и ее обсудят, несомненно, когда она уйдет. Эта нигерийская девица вся из себя важная из-за Принстона. Гляньте на ее пищевой батончик, настоящую еду уже не употребляет. Посмеются ехидно – однако насмешка будет мягкой: она же все равно им сестра-африканка, пусть и чуть заблудшая. Новая волна жирной вони затопила зал: Халима открыла свой пластиковый контейнер с едой. Она ела и разговаривала с телевизором:
– Ох, тупой человек! Она заберет твои деньги!
Ифемелу смахнула с шеи липкие волоски. В зале кипел жар.
– Можно дверь не закрывать? – спросила она.
Мариама открыла дверь, подперла ее стулом.
– Жара эта ужас дурная.
* * *Каждый приход жары напоминал Ифемелу тот, первый, в лето ее приезда. В Америке лето, Ифемелу про это было известно, однако всю свою жизнь она думала, что «за рубежом» – холодное место шерстяных пальто и снега, а раз Америка – это «за рубежом», а заблуждения Ифемелу – сильнее некуда, никаким здравым смыслом их не развеешь, и потому она купила в поездку самую толстую кофту, какую смогла найти в «Теджуошо-маркете».[83] Надела ее в дорогу и, под гул моторов, застегнула ее в салоне самолета до самого горла, а расстегнула, когда они с тетей Уджу выбрались из здания аэропорта. Раскаленный зной смутил ее – смутила и старая пятидверная «тойота» тети Уджу с пятном ржавчины на боку и полопавшейся тканью сидений. Ифемелу таращилась по сторонам, мимо летели дома, автомобили и рекламные щиты, все блеклые, разочаровывающе блеклые: в пейзажах ее воображения все будничное в Америке было покрыто глянцевым лаком. Но больше всего ее потрясло, когда она увидела у кирпичной стены подростка в бейсболке – голова склонена, тело подалось вперед, руки между ног. Обернулась глянуть еще раз.
– Ты видела того мальчишку! – воскликнула она. – Я не знала, что в Америке люди так делают.
– Ты не знала, что люди в Америке писают? – переспросила тетя Уджу, едва покосившись на мальчика, и продолжила смотреть на светофор.
– А, а, тетя! В смысле, что они на улице это делают. Вот так.
– Нет, не делают. Тут не как у нас дома, где все так поступают. Его за это арестовать могут, но тут и район не лучший, – коротко пояснила тетя Уджу.
Что-то в ней было иначе. Ифемелу заметила это сразу, еще в аэропорту: грубо заплетенные волосы, в ушах никаких серег, объятия быстрые, между делом, словно с их расставания не годы прошли, а неделя.
– Мне надо срочно к книгам, – сказала тетя Уджу, уперев взгляд в дорогу. – Экзамены на носу, сама понимаешь.
Ифемелу не знала, что впереди еще один экзамен, – думала, что тетя Уджу ждет результатов. Но сказала:
– Да, понимаю.
Их молчание весило немало. Ифемелу казалось, что ей надо извиниться, хотя не вполне понимала за что. Быть может, тетя Уджу жалела, что Ифемелу уже здесь, у нее в машине, приехала.
У тети зазвонил телефон.
– Да, это Юджу. – Она произнесла свое имя так, а не «Уджу».
– Ты теперь так себя называешь? – спросила Ифемелу погодя.
– Они меня так называют.
Ифемелу проглотила слова «Ну так это же не твое имя». Сказала вместо этого на игбо:
– Я не знала, что здесь так жарко.
– У нас волна жары, первая за лето, – сказала тетя Уджу, будто Ифемелу должно быть понятно, что это такое – «волна жары».
Никогда прежде зной не казался ей таким жарким. Обволакивающий, безжалостный зной. Ручка двери, когда они прибыли на место, оказалась теплой на ощупь. Дике вскочил с ковра в гостиной, заваленного игрушечными машинками и солдатиками, и обнял ее, будто помнил.
– Альма, это моя двоюродная сестра! – сказал он нянечке, бледнокожей женщине с усталым лицом, черные волосы стянуты в хвост на затылке.
Если б Ифемелу повстречала Альму в Лагосе, решила бы, что та белая, но позднее узнала, что Альма – из латиноамериканцев, что в Америке, как ни странно, одновременно есть и этническая, и расовая принадлежность, и через много лет она вспомнила Альму, когда сочиняла для своего блога текст под названием «Как черному неамериканцу понять Америку: что такое “латиноамериканец”».
Латиноамериканцы – частые спутники черных американцев в рейтингах нищеты; они чуть выше черных американцев на расовой лестнице Америки. Это шоколаднокожая женщина из Перу, коренной житель Мексики. Это народ из Доминиканской Республики, на вид – принадлежащий к двум расам сразу. Это люди из Пуэрто-Рико, посветлее. Это и светлый голубоглазый парень из Аргентины. Достаточно быть испаноговорящим, но не из Испании, – и вуаля, твоя раса называется «латиноамериканец».
Но в тот вечер она почти не заметила ни Альму, ни гостиную, меблированную лишь диваном и телевизором, ни велосипед, прислоненный в углу, – ее захватил Дике. Последний раз она видела его в день поспешного отбытия тети Уджу из Лагоса, он тогда был годовалым малышом, беспрестанно ревел в аэропорту, словно понимал, какой переворот только что произошел в его жизни, и вот он, первоклассник, с безукоризненным американским выговором, бодрый донельзя: такой ребенок не усидит спокойно и минуты – и ему никогда не грустно.
– А чего ты в кофте? Тут слишком жарко! – сказал он, хихикнув, все еще держа ее в объятиях.
Она рассмеялась. Он такой кроха, такой невинный, и все же была в нем и зрелость не по годам, пусть и солнечная: никаких темных замыслов против взрослых в его мире он не вынашивал. В ту ночь, после того как он с тетей Уджу отправился спать, а Ифемелу устроилась на одеяле на полу, он сказал:
– Почему она спит на полу, мам? Мы все тут поместимся, – будто чувствовал, каково ей. Ничего плохого в такой договоренности не было – спала же Ифемелу на циновках, когда навещала бабушку в деревне, – но здесь наконец-то Америка, достославная Америка наконец-то, и Ифемелу не ожидала, что спать будет на полу.
– Все в порядке, Дике, – сказала она.
Он встал и принес ей свою подушку:
– Вот. Она мягкая и удобная.
Тетя Уджу сказала:
– Дике, иди сюда, ложись. Дай тете поспать.
Но Ифемелу не спалось, ум слишком бодрила новизна всего, и она дождалась, пока тетя Уджу не засопела, после чего выскользнула из комнаты и включила свет в кухне. Толстый таракан сидел на стене рядом со шкафчиками и слегка подрагивал, точно переводил дух. Будь она в кухне у них дома в Лагосе, она бы нашла веник и прибила его, но американского таракана трогать не стала, замерла у кухонного окна. Эта часть Бруклина называлась Флэтлендз, сказала тетя Уджу. Улицы внизу скверно освещены, по обочинам не деревья с густой листвой, а близко наставленные машины, совсем не как миленькие улочки в «Шоу Козби». Ифемелу простояла долго, тело не уверено в себе, напитано новизной. Но ощутила Ифемелу и трепет предвкушения, жажду открыть Америку.
