Чель Весте - Кристиан Ланг - человек без запаха

Чель Весте

Кристиан Ланг — человек без запаха

1

Однажды ноябрьской ночью, почти три года назад, у нас в прихожей зазвонил телефон. Моя жена Габриэлла, которая обычно спит более чутко, чем я, проснулась и стала изо всех сил трясти меня. Как мой друг и коллега Ланг, я люблю внезапные происшествия и случайные совпадения городской жизни. Но детство Габи прошло в сонной деревушке в шхерах, и, хотя вообще-то она сильный и волевой человек, всякие неожиданности до сих пор выводят ее из себя. А эта осень и так была полна для нас тревог и перемен. Сын Габи, Маттиас‚ которого она родила в девятнадцать лет, уехал в Обу[1]‚ учиться в Академии. А вскоре после этого у отца Габи случился микроинфаркт. Поэтому неудивительно, что, когда Габи разбудила меня той ноябрьской ночью, она была в ужасе. «Кто-то умер! — выпалила она. — Проснись, Конни! Кто-то умер — это папа или Магги, я точно знаю. В такую-то ночь!» Я с трудом открыл глаза и почувствовал себя персонажем старого фильма нуар: ветер рвал с крыши кровельное железо, в окно спальни колотил дождь, дверь в прихожую и гостиную была полуоткрыта, звонил телефон, и я слышал приближающийся звук мотора — по Топелиусгатан в сторону площади проехал ночной автобус, и по стене гостиной пробежала полоска света, которая исчезла, когда автобус нырнул в тоннель на Рунебергсгатан. «Раз уж проснулась, могла бы и подойти», — недовольно пробормотал я, но Габи словно оцепенела. Она сидела в постели, выпрямившись, с выражением ужаса на лице. Из-под одеяла, которое она накинула на себя, торчали босые ноги. Телефон продолжал трезвонить. Кое-как я добрался до прихожей и раздраженно ответил. Звонил Ланг, однако голос его на другом конце провода был не ленивый и ироничный, как всегда, а напряженный. Ланг сказал, что влип, прямо так и сказал: «Я влип. Я по уши в дерьме». Я не принял его слова всерьез — он и раньше иногда звонил далеко за полночь, не очень трезвый и с самыми что ни на есть дурацкими просьбами. Я спросил, знает ли он, который час, и добавил, что он до смерти напугал Габи, так как она решила, что умер ее отец. А потом язвительно прошипел, что если у него нет презервативов, то он ошибся номером: в Гельсингфорсе[2] полно баров и круглосуточных заправок, а на Шильнаден есть киоск «Селект». Это я так намекнул на тот образ жизни, который вел Ланг после очередного развода и которому я нередко завидовал. Но Ланг не обратил никакого внимания на мой сарказм. «Это не то, что ты думаешь, — произнес он все так же испуганно и возбужденно, — мне нужна помощь, я попал в беду, я совсем запутался, мне нужен разумный совет. Кстати, у тебя случайно нет лопаты? Только мне нужна крепкая, не пластмассовая, которая тут же сломается».

Мы с Лангом знакомы не один год, и я никогда ни в чем ему не отказывал. К тому же Ланг — человек сильный и харизматический, ему сложно сказать «нет», его трудно переубедить. Габи считает, что я слишком уж покладист и всегда позволяю Ланту и прочим друзьям детства себя эксплуатировать. Как бы то ни было, факт остается фактом: четверть часа спустя, одевшись и сходив на чердак, я стоял на площади Тэлё с большой железной лопатой в руке. Уже в ту минуту я почувствовал некоторое беспокойство. Хлестал дождь, площадь была пуста, но в «Тин-Тин Танго» и в «Баре мамы Розы» все еще сидели люди, и я видел, как посетители за столиками у окна с любопытством разглядывали меня и мою лопату. Еще Ланг сказал, что приедет на машине, и это показалось мне странным. Он был ночной птицей, однако редко садился за руль после полуночи и к тому же был не дурак выпить. Но довольно о том, как я ждал его; когда Ланг на большой скорости въехал на площадь, открыл правую переднюю дверь и я сел в машину, он сказал, что хочет как можно скорее уехать из города. Он был страшно бледен, зубы стиснуты, а руки сжимали руль «селики» так крепко, что костяшки пальцев побелели. Его внезапное появление на площади вызвало большой интерес скучающих посетителей баров. И вот тогда-то мне стало по-настоящему не по себе. Внутренний голос шепнул мне: «Берегись, тебя подстерегает опасность!»

Стараясь говорить как можно непринужденнее, я заявил, что не дам увезти себя к черту на рога, куда-нибудь в Эсбу или Сиббу, пока Ланг не объяснит мне, в чем дело. Мой желудок спросонья урчал, и я сказал, что готов угостить его пивом и гамбургером в каком-нибуль ночном кафе, а он мне тем временем расскажет все по порядку. Ланг согласился, и мы поехали по мокрой и скользкой от дождя Маннергеймвэген — я несколько раз просил его сбавить скорость — в Брюначерр, в кафе на заправочной станции. И тут оказалось, что Ланг настолько выбит из колеи, что ни о каком порядке не может быть и речи: он начал издалека и рассхваливал, путаясь в датах и мыслях. Казалось, будто предаваясь отрывочным воспоминаниям, он пытается объяснить мне, как медленно, но верно он шел к пониманию того, куда может завести его безумная влюбленность в Сариту. И куда она его в конце концов завела, подумалось мне. Потому что, несмотря на его несвязное повествование, я все же кое-что понял. Ланг часто поминал Сариту, Марко и Миро, и, когда, волнуясь, наконец добрался до сути, я уже знал: случилось что-то ужасное, и даже предположил что именно. На шее Ланга я увидел свежие кровоподтеки, которые он пытался скрыть, подняв воротник пальто. Полагаю, среднестатистический западный человек моего возраста достаточно насмотрелся полицейских сериалов и триллеров, чтобы научиться распознавать всякого рода криминал, — во всяком случае, так я объясняю, почему в ту ночь был столь догадлив.

Я не стал дожидаться, чем завершится рассказ Ланга. Я просто задал ему вопрос в лоб: почему он сел за руль посреди ночи и решил уехать из Гельсингфорса? Ланг тут же во всем сознался. Тогда я заявил ему, что умываю руки — здесь и сейчас — в кафе на заправке «Тебойл», в 2.50 ночи 15 ноября 2000 года. Что бы он там ни натворил из любви или ненависти, пусть отвечает за это сам. Мы дружили более тридцати лет, и дружба наша прошла через многие испытания, но это вовсе не значит, что я добровольно стану соучастником преступления — в чем бы ни заключалась вина Ланга. «Слушай, нельзя требовать такого от друзей», — сказал я и посоветовал ему немедленно поехать в полицию Бёле и сознаться. Ланг покачал головой и заплакал. Мы посидели еще немного, продолжая разговаривать полушепотом, ночь за окном была дождливой и черной, и я в конце концов сдался: разрешил ему все-таки воспользоваться моей лопатой.

Во время процесса и пока газеты писали об этом деле, я боялся, что всплывет эта моя лопата. Вечерние газеты пестрели броскими заголовками, а передача «Полиция-ТВ» просила откликнуться очевидцев, которые могли бы пролить свет на события той ночи. Нетрудно представить себе, как пострадала бы столь безукоризненная репутация финских писателей, если б выяснилось, что в деле замешан не один, а двое отечественных писателей-романистов.

Но Ланг оказался настоящим другом, он не выдал меня и упорно настаивал на том, что лопата его собственная. По непонятной причине не объявились и посетители «Мамы Розы» или «Тин-Тин Танго», которые могли рассказать, что на площади Тэлё в машину Ланга садился какой-то мужчина. Зато нашлись свидетели, видевшие Ланга в кафе на заправке — он якобы разговаривал с мужчиной, личность которого до сих пор не была установлена за недостатком примет: мужчину этого просили отклиниуться (в описании говорилось, что я лысый — полный бред; у меня, конечно, довольно высокий лоб, но, согласитесь, это не одно и то же). Ланг категорически отрицал эту встречу: да, он действительно сидел за одним столиком с мужчиной лет сорока, признался он на допросе, но человек этот ему совершенно незнаком, и они ни о чем не беседовали, разве что перекинулись парой слов о мерзкой осенней погоде и бессоннице.

Сколько себя помню, я всегда завидовал Кристиану Лангу. В тринадцать у него уже была девушка, в шестнадцать появились волосы на груди, он был капитаном двух школьных команд, хоккейной и футбольной, окончил школу с пятью отличными оценками и средним баллом выше девяти. В двадцать пять он получил штук шесть разных премий за свой первый роман, а спустя десять лет, написав еще несколько романов и сборник эссе, стал телеведущим, чья харизма собирала зрителей у телеэкранов и располагала гостей студии к острым и в то же время задушевным разговорам.

Теперь Ланг стал еще более знаменит, только такой знаменитости вряд ли можно позавидовать. Сам-то я отделался легким испугом и не оказался замешан в это дело главным образом благодаря своей неизвестности. У меня была внешность Джона Доу[3], к тому же в своей про фессии я всегда слыл неудачником, и потому мне удалось остаться на свободе с совершенно незапятнанной репутацией. Обо всем догадалась только Габи: на протяжении нескольких недель, пока шел процесс, она смотрела на меня так, как только может смотреть жена на мужа, лопатой которого темной ноябрьской ночью вырыли яму для трупа.