Александра Коутс - Клуб юных вдов
– Это все? – спрашивает судья Фейнголд, указывая на сумку, которая каким-то образом оказалась на грязном линолеуме у моих ног. Вчера как раз здесь ее у меня отобрали – во всяком случае, я так думаю, потому что все это время я ее не видела.
– Ага, – отвечаю я и, медленно наклоняясь, подбираю сумку.
Судья идет к выходу и достает из кармана пару толстых шерстяных перчаток.
– Пошли, – говорит она, указывая кивком путь.
Молча перехожу улицу вслед за ней и иду к ее машине – зеленому, как мох, «Аутбэку». Она садится за руль и наклоняется, чтобы открыть мне дверцу. Осторожно забираюсь внутрь, кладу сумку на колени и заговариваю только после того, как мы трогаемся с места.
– Как вы здесь оказались? – спрашиваю я, когда мы выезжаем на шоссе.
– Думаю, это означает «спасибо», – говорит она, не отрывая взгляда от дороги.
Еще рано, машин почти нет, впереди ровное шоссе и пыльное утреннее небо.
– Спасибо, – тихо говорю я.
Судья включает радио, Эн-пи-ар[7], и всю дорогу до парома не произносит ни слова. Я вполуха слушаю истории о росте цен на газ, о вымирании ястребов-скоп и о политических баталиях в городах, которые я даже не смогу отыскать на карте. Я смотрю в окно на постепенно исчезающий вдали город и пытаюсь понять, что же пошло не так.
* * * * *Час спустя мы въезжаем в гавань, и по указаниям дежурного оператора судья Фейнголд ставит машину на полосу первоочередной загрузки, перед началом очереди. Судья куда-то уходит и возвращается с пассажирским билетом, который передает мне.
– Мне выйти? – спрашиваю я.
За окном терминала я вижу пассажиров, укрывающихся там от непогоды и холода.
Судья бросает ключи на колени и глядит в ветровое стекло. Перед нами расстилается море, белые барашки разбиваются о корпус гигантского парома, которому предстоит доставить нас на остров.
– Я раньше никогда так не делала, – говорит она. – Я хочу, чтобы ты кое-что уяснила. Обычно я не встаю на рассвете и не еду за сотню километров, чтобы разгребать завалы чьих-то проблем.
Я таращусь на свои голые коленки, на подол платья. То, что я все еще в платье, кажется мне худшим наказанием, я чувствую себя так, будто меня часами с позором водили по улицам, чтобы все увидели, что я неудачница, сплошное разочарование, проблема.
– Я приехала, чтобы сделать одолжение другу, – говорит она.
– Максу, – догадываюсь я.
Из-под ее шерстяной шапочки выбилось несколько темных прядей, и сейчас я могу разглядеть, что у судьи теплые карие глаза. Без мантии, без массивного письменного стола перед ней она выглядит не такой грозной, хотя низкий голос звучит отстраненно и холодно.
– Я пришла к одному чиновнику в Бостоне и договорилась, чтобы тебя отпустили под мою ответственность, – продолжает она. – Это означает, что мы вернемся к условиям нашего первоначального соглашения. Только на этот раз тебе не будет никаких поблажек.
На душе вдруг становится легко. А потом в голове появляются разные мысли, и они сбивают с толку. Еще один шанс? А почему кто-то решил, что я его заслужила?
Машины начинают двигаться, и судья заводит мотор. Я возвращаю ей свой билет, и она в окошко отдает его оператору. Мы заезжаем в трюм парома на место между трейлером для лошадей и фурой. Я жду, что сделает судья, выйдет из машины или нет – все проводят время на пароме по-разному, в зависимости от своих предпочтений. Путь от Вудс-Хоул занимает чуть меньше часа. Одним нравится сидеть в баре с порцией какой-нибудь дорогущей похлебки и таращиться на горизонт через грязное стекло. Другие считают, что нужно обязательно выйти на открытую палубу, постоять на сильном ветру под океанскими брызгами, независимо от погоды. Но те, кто часто переправляется через пролив, предпочитают оставаться в машинах, надеясь избежать неизбежного трепа с попутчиками или неловких встреч с теми, кого лучше бы не видеть. Когда судья Фейнголд берет сборник кроссвордов и откидывает спинку сиденья, я понимаю, что у нее-то как раз есть веские причины оставаться в машине.
Поплотнее запахиваю куртку и прижимаюсь лбом к стеклу. Паром вздрагивает и медленно выходит из гавани.
– Когда-то ты задавала кучу вопросов.
Я открываю глаза. Она крутит в пальцах карандаш, который завис над черными и белыми клеточками.
– Когда была маленькой, – добавляет она. – Кажется, я в жизни не встречала более любознательного ребенка. Ты сводила нас с ума.
Раньше на каждый день рождения папа дарил мне энциклопедию – по одному старому, потрепанному тому – и брал с меня слово, что я сначала прочту статью, прежде чем спрашивать его о чем-то, чего он не знает. К сожалению, каждый том охватывал всего несколько букв, а мне было трудно проявлять любопытство в алфавитном порядке.
Судья стучит по рулю ластиком карандаша.
– А вот твоя мама была святой, – с улыбкой продолжает она. – Она могла ответить на любой вопрос. Даже когда плохо представляла, о чем ты спрашиваешь. «Откуда берутся слова? Почему луна плывет за мной?». Она обязательно что-нибудь придумывала.
Судно качает, и фура рядом с нами дребезжит. Я закрываю глаза и пытаюсь увидеть маму. Когда-то у меня это получалось. Я могла закрыть глаза и выбирать воспоминания из бесконечной череды. Вот она дергает сорняки в общественном садике, и поля шляпки хлопают на ветру. Вот она танцует на кухне с папой, или с Максом, или с Дианой. Она всегда протягивает ко мне руки, усаживает на колени, всегда убирает волосы с моего лица.
– Тебе выпали крапленые карты, – говорит судья. – Я в этом не сомневаюсь. Никто не должен проходить через то, что успела познать ты. И избавиться от этого знания это ты уже не можешь. И не надо притворяться. Не надо подделывать свой путь.
Я судорожно сглатываю. Интересно, а она получает доклады от Банни? Неожиданно я слышу голос Колина. А действительно ли я мошенничала? Неужели я всегда мошенничала? Что еще я должна сделать?
– Все реально, – говорит судья. – Это твоя жизнь. Ты еще в самом ее начале, и от тебя зависит, что будет дальше. Я не так много знаю, чтобы советовать тебе, что делать или как делать. Но кое-что все же следует изменить. Других возможностей больше не будет. Ты меня понимаешь, Тэмсен?
Я закрываю глаза и жду ее, жду маму. Но она не приходит. Я не понимаю. Я не знаю, как меняться. Но я знаю, что должна измениться.
– Да, – тихо отвечаю я. Я берусь за ручку дверцы.
– Я приехала сюда не ради Макса, – неожиданно говорит судья, когда я вылезаю из машины, из тишины в гулкий рокот работающего двигателя. – Она была твоей матерью – и моей подругой.
Глава шестнадцатая
Судья Фейнголд высадила меня у школы, и я предположила, что сейчас она поедет к папе и расскажет ему о моих похождениях. Но вечером за ужином все вели себя как обычно. Папа спросил о проекте (о котором я ничего не знала, так как добралась до школы только в обед), и я осторожно соврала, рассказав, что все прошло хорошо и Лула была на высоте. После того, как я все это произнесла, мне показалось, что воздух наэлектризовался и в нем сгустилась угроза, как будто судья вдруг обрела способности Зевса и теперь могла в любой момент поразить меня молнией. Это последняя ложь, пообещала я себе и всем, кто меня слышал. Только правда, только истина, отныне и впредь.
Следующее собрание вдов проходит в Сельскохозяйственном павильоне, и папа с Джулиет подвозят меня туда по пути в ресторан. После моего возвращения домой четверги превратились в «романтические вечера»: сестра Джулиет приходит посидеть с детьми, а папа ведет Джулиет в один из пяти ресторанов со средиземноморской кухней, работающих в «мертвый сезон». Сегодня я говорю Джулиет, что у нее красивые волосы (и это так – наверное, покрасилась иначе), и вижу, как они с папой пораженно переглядываются.
В Павильоне полно народу и товаров – сейчас проходит ежегодная Пасхальная ярмарка, а вдобавок здесь еще и блошиный рынок. Все пространство длинного, похожего на пещеру амбара разделено проходами, вдоль которых стоят столы, заваленные всяческими поделками. Прохожу через тяжелые деревянные двери, останавливаюсь, чтобы размотать шарф и спрятать в карман перчатки, и оглядываю толпу в поисках Банни.
Я не догадываюсь, зачем мы сюда пришли. Мне трудно представить, как в альтернативной терапии можно использовать всякое барахло: давным-давно устаревшую бытовую технику, выцветшие гобелены, ношеную одежду, кустарные поделки и дешевые цацки. Но я уверена, что у Банни, как обычно, есть козырь в складках ее пончо.
Я вижу Лизу и библиотекаршу Карен, они стоят у стенда с шарфами и галстуками, разрисованными спринтом из комиксовых картинок. Подхожу к ним и тут замечаю, что к нам через толпу протискивается Банни в объемном пуховике.
– Вот вы где, – отдуваясь, говорит она. – Надо было назначить конкретное место встречи. Просто я подумала, что к вечеру народу будет поменьше, но, похоже, все любят поторговаться.
