Томас Пинчон - Край навылет
Прародители орут браво и щелкают снимки.
– Пойдем домой, – Элейн, глядя на Хорста обычным дурным глазом швигера, – кофе выпьем.
– Провожу вас всех до угла, – грит Хорст, – а потом мне по делам нужно.
– Мы слыхали, ты мальчиков на запад берешь? – грит Эрни.
– На Средний Запад, где я вырос.
– И вы собираетесь целыми днями торчать в залах игровых автоматов? – Элейн приторна, как пирожное.
– Ностальгия, – пытается объяснить Хорст. – У меня в детстве случился золотой век таких залов, а теперь я, наверное, не могу заставить себя признать, что все в прошлом. Все эти игры на домашних компьютерах, «Нинтендо 64», «ПлейСтейшн», а теперь еще эта штука «ЭксБокс», может, я просто хочу, чтобы мальчики увидели, каково в старину было фигачить по пришельцам.
– Но… это не похищение детей, говоря технически? Через границы штатов и что не?
– Ма, – Максин, сама себя тут удивляя, – он же… их папа?
– Мой желчный пузырь, Элейн, прошу тебя, – рекомендует Эрни.
Вот и, к счастью, угол. Хорст машет.
– До скорого, ребята.
– Позвони, если будешь задерживаться? – Максин, стараясь вспомнить, как звучит норма и замужем. Встретиться взглядами с Хорстом тоже было б мило, только фиг там.
– В такое время ночи? – недоумевает Элейн, когда Хорст отходит за пределы слышимости. – Что ж у него могут быть за «дела», напомни?
– Если б он пошел с нами, ты бы этим была недовольна, – Максин, спрашивая себя, чего ради она сейчас защищает Хорста. – Может, он стремится быть вежливым, слыхала такое?
– Ну, выпечки мы купили столько, что на армию хватит, может, я тогда лучше позвоню…
– Нет, – рычит Максин, – больше никого. Никаких тяжебных адвокатов, никаких заездов акушеров-гинекологов в харвардских беговых трусах, ничего такого. Пожалуйста.
– Она никогда от этого не отцепится, – грит Элейн, – один раз. Столько паранойи, клянусь.
– От кого это в ней, – не вполне спрашивает Эрни. Что есть пассаж из дуэта, который Максин могла уже слыхать в жизни разок-другой. Сегодня вечером, начиная со сдержанного обсуждения Фрэнка Лёссера как оперного композитора, разговор вскоре расфокусируется в общую оперную болтовню, включая воодушевленную дискуссию, кто лучше всех поет «Nessun Dorma»[44]. Эрни считает, что Юсси Бьёрлинг, Элейн – что Диэнна Дёрбин в «Сестре его дворецкого» (1943), который как-то вечером показывали по телевизору.
– Этот английский текст? – Эрни кривится. – Недо-Переулок-Луженых-Кастрюль. Ужас. А она миленькая девочка, только squillo[45] никакого.
– Она сопрано, Эрни. А Бьёрлинг этот, у него надо профсоюзную карточку отобрать, такую шведскую напевность подпускает на «Tramontate, stelle»[46], неприемлемо.
И тому подобное. Когда Максин была маленькой, они пытались затащить ее с собой в Мет, но так и не прижилось, она не совершила перехода к Оперной Личности, много лет считала, что «Юсси Бьёрлинг» – какой-то студгородок в Калифорнии. Даже сильно упрощенные детские утренники с телезнаменитостями, у которых рога на шлемах, не могли ее заинтересовать. К счастью, промахнуло лишь одно поколение, и теперь оба, и Зигги, и Отис, превратились в надежных оперных спутников своим прародителям, Зигги благоволит к Верди, Отис к Пуччини, и ни одного особо не прельщает Вагнер.
– Вообще-то, бабушка, дедушка, со всем должным, – взбредает на ум Отису, – это Арита Фрэнклин, когда замещала Паваротти на «Грэмми» еще в 98-м.
– «Еще в 98-м». Давным-давно. Иди-ка сюда, выгодная моя покупочка, – Элейн, тяня руку ущипнуть его за щеку, от чего ему удается ускользнуть.
Эрни и Элейн живут в довоенной классической шестикомнатной квартире с регулированной квартплатой и потолками, по высоте сопоставимыми с крытой спортивной ареной. Что и говорить, в шаговой доступности от Мета.
Элейн взмахивает палочкой, и материализуются кофе и выпечка.
– Мало! – У каждого пацана по тарелке, заваленной с нездоровой горкой плюшками, чизкейком, штруделем.
– Так, я вам сейчас такой фроск устрою… – а мальчишки меж тем убегают в другую комнату смотреть «Космический Призрак от моря до моря», все серии коего предусмотрительно записал их дедушка. – И чтоб никаких там крошек!
Рефлекторно Максин вынуждена заглянуть в ту комнату, которую они когда-то делили с сестрой Брук. Теперь там, кажется, мебель, шторы да и обои сплошь новье.
– Это что.
– Для Брук и Ави, когда они вернутся.
– И когда?
– Что, – Эрни с бесовской улыбочкой, – ты пропустила пресс-конференцию? Последнее известие – до Дня труда, хотя он, вероятно, называет его Днем Ликуда.
– Так, Эрни.
– Я что-то сказал? Она хочет замуж за зелота, ее дела, в жизни полно таких милых сюрпризов.
– Аврам приличный муж, – Элейн, качая головой, – и я должна сказать, он не особо политизирован.
– Софт для уничтожения арабов, прошу прощения, это не политика?
– Пытаюсь тут кофе пить, – мелодично вставляет Максин.
– Все в порядке, – Эрни, воздев ладони к небу, – из коробки для ботинок в снег всегда выпадает материнское сердце, об отце никто никогда не спрашивает, нет, у отцов нет сердец.
– Ох, Эрни. Он компьютерный нёрд, как и все в его поколении, он безобиден, так что не будь к нему слишком строг.
– Он так безобиден, чего ж тогда ФБР вечно приходит про него выспрашивать?
– Что приходит? – Гонг из доселе-не-выпущенного на экраны фильма про Фу Маньчу, внезапно и резко, раздается в не-слишком-глухой доле мозга, а Максин, у которой давно диагностировали Хронический Дефицит Шоколада, выпрямляется на стуле, вилка застыла на подлете, вперившись с вдруг перенаправленным интересом на пирожное с трехшоколадным муссом из «Сутэна».
– Ну, может, ЦРУ, – Эрни, жмя плечами, – АНБ[47], ККК, кто знает, «Просто еще немного данных для наших досье», как им нравится изъясняться. А потом часами эти очень неловкие вопросы.
– Когда началось?
– Как только Ави и Брук уехали в Израиль, – вполне уверена Элейн.
– Что за вопросы?
– Коллеги, места работы прошлое и нынешнее, семья, и да, раз ты все равно сейчас спросишь, твое имя тоже всплыло, о, и, – у Эрни теперь лукавый вид, который ей хорошо знаком, – если ты вон того пирожного не хочешь…
– Если только сумеешь объяснить колотые раны от вилки в «Ленокс-Хилле».
– Вот, один парень оставил тебе свою карточку, – Эрни, передавая, – хочет, чтоб ты ему позвонила, спешки нет, когда у тебя выпадет свободная минутка.
Она смотрит на карточку. Николас Виндуст, Сотрудник по Особым Делам, и номер с кодом города 202, это О.К.[48], прекрасно, только на карточке больше ничего нет, ни названия бюро или агентства, ни даже логотипа оного.
– Одет был очень симпатично, – припоминает Элейн, – не как они обычно одеваются. Очень симпатичные ботинки. Обручального кольца нет.
– Я ушам своим не верю, она пытается подсунуть меня под федерала? Но что это я, конечно, верю.
– Он о тебе много расспрашивал, – продолжает Элейн.
– Рррр…
– С другой стороны, – безмятежно, – может, ты и права, никто не должен ходить на свидания с агентом правительства, по крайней мере, пока не послушают «Тоску» хотя бы раз. На которую у нас были билеты, но ты в тот вечер построила другие планы.
– Ма, это случилось в 1985-м.
– Плачидо Доминго и Хильдегард Беренс, – Эрни, сияя. – Легендарно. У тебя нет неприятностей, нет?
– Ох, пап. У меня, наверно, десяток дел в каждый данный момент, и всегда какой-нибудь федеральный прихват – госзаказ, банковское предписание, обвинение по ВРИКО, просто лишняя бумажная волокита, а когда она пропадает, возникает что-нибудь еще. – Стараясь не слишком выглядеть при этом так, будто она тут о чьих-нибудь тревогах.
– Выглядел он… – Эрни, прищурившись, – не похож был на бумагомараку. Скорее полевой оперативник. Но, может, это у меня рефлексы уже не те. Он мне и мое досье показал, я говорил?
– Он что? Разматывал подследственного на доверие, несомненно.
– Это я? – сказал Эрни, когда увидел снимок. – Я похож на Сэма Джэффи.
– Ваш друг, мистер Тарнов?
– Киноактер. – Объясняя тут этому Ефрему Цимбалисту-мл., как в «Дне, когда замерла Земля» (1951) Сэм Джэффи, в роли профессора Барнхардта, умнейшего человека на свете, Эйнштейна, только другого, исписав всю доску у себя в кабинете сложнейшими уравнениями, выходит на минутку. Появляется инопланетянин Клаату, разыскивающий его, и видит эту доску, всю в символах, типа как на худшем уроке алгебры в жизни, замечает среди них, похоже, ошибку, стирает что-то и вписывает что-то другое, после чего уходит. Вернувшись, профессор тут же замечает перемену в своих уравнениях и стоит, как бы сияя доске улыбкой. Вот нечто похожее на это выражение проплыло по лицу Эрни, когда падает шторка у федерала под прикрытием.
– Я слышал об этом фильме, – припомнил этот тип Виндуст, – пацифистская пропаганда в глубинах холодной войны, полагаю, на него повесили ярлык, дескать потенциально вдохновлен коммунистами.
