Рам Ларсин - Девять кругов любви
Они стояли друг против друга, разные люди, разные миры: ее – большой, красивый и всегда правый, и их – вечно обиженный и жалкий. Странно, но в классически правильных чертах учительницы, в плавных движениях ее полного тела не было никакой неприязни к отцу, а Сенька… Сенька ненавидел его до боли в сжатых зубах.
– Пусть будет по-вашему, – произнесла Зоя Михайловна устало. – Вы получите новый табель.
Отец попятился назад, шаркая стоптанными, как у всякого сапожника, ботинками, и вдруг из его горла вырвалось что-то похожее на стон:
– Боже мой… Вы же интеллигентная женщина… Неужели вам не стыдно? – и не мог не добавить: – Я извиняюсь…
Он искал поддержки у сына, но тот не подошел к нему, чтобы учительница не увидела, как они оба похожи. Сенька хотел быть иным, русским… как эти археологи, допивавшие последние капли водки на свадьбе Андрея.
Внезапно Сенька заметил жену, стоящую возле группы студентов. Амос, Амос, – говорили девушки, приглашая танцевать стройного красивого парня, но он, улыбаясь, подошел к огненноволосой Кларе – и вот они оба кружатся в быстром танце, а Сенька стоит поодаль, одинокий и мрачный…
Деятельный Шмулик, сняв эту сцену, перешел к Рюмину-старшему и профессору, сидящим рядом.
– Так вы и есть тот знаменитый адвокат, на которого молятся все преступники? – громогласно спросил Георгий Аполлинарьевич.
– Комплимент весьма сомнительный, – покачал седой головой Дмитрий Павлович. – Не стану оправдываться, а просто расскажу вам об одном случае… Студент гулял по вечернему городу со своей подругой. Была весна, только что прошел легкий дождь, молодой человек мечтал о чем-то вслух. Дорогу им пересекла подвыпившая компания, которая стала издеваться над влюбленными. Наконец, их главарь пообещал отпустить парочку, если очкарик вычистит его сапоги, заляпанные грязью. Студент высокомерно отвернулся. Негодяй бросил его на землю, выхватил финку, и когда тот оттолкнул его, ударил острым лезвием. Смерть наступила через несколько минут…
Дмитрий Павлович помолчал.
– Бандитов нашли. Их родители предлагали мне большие деньги, чтобы я взял на себя защиту, но я отказался. Я ничего не мог сказать в пользу преступников, а кривить душой не хотел.
Эти слова вызвали бы у профессора ироническую усмешку, если бы не мягкий голос Рюмина, его искренняя, почти интимная манера выражать свои мысли.
– Вы не похожи на защитника из кинофильма, ловкого и агрессивного, – бесцеремонно заявил Георгий Аполлинарьевич.
– На самом же деле, – сказал тот, – многое решает сочувствие адвоката к обвиняемому, когда он, конечно, этого заслуживает… Однако причина моего отказа крылась не в преступлении, а его жертве, ваша честь, – проговорил Рюмин, словно и сейчас стоял в зале суда. – Убитый учился на астрофизическом факультете, и еще на первом курсе поражал всех оригинальными идеями о строении мироздания. Его ждала работа в лучших обсерваториях у нас и заграницей. И вот за какие-то туманные представления о человеческом достоинстве он пожертвовал необыкновенной жизнью, карьерой и этой девушкой, которая…
Дмитрий Павлович запнулся, не смея признаться собеседнику, что она напоминала ему ту, уже не существующую, и поэтому все это дело как бы касалось его лично…
– Знаете, я вдруг перестал что-либо понимать. Кому, как не ему, молодому астроному, было не знать, что наша Земля всего лишь микроскопическая точка в просторах Вселенной. Мириадам разумных существ, населяющих бесконечное пространство, – что им идеалы лучших из людей: Христа, принявшего смерть за грехи человеческие, Джордано Бруно, взошедшего на костер за свои убеждения, Татьяны Лариной, пожертвовавшей любовью из верности супругу?
А здесь, на собственной многострадальной планете, разве поступок студента оценит та половина землян, что пребывает в бреду язычества и фундаментального ислама? Даже в нашем узком, просвещенном мирке – кто не потешался порой над этими не повзрослевшими детьми, несостоявшимися пророками, а то и просто безумцами, которые зовут всех в какое-то иллюзорное будущее, губя свое собственное?..
Светлые усы Рюмина топорщились, выражая его недоумение и досаду.
– Знаете, меня тогда страшно возмутила легкость, с какой молодой человек подставил себя под нож. Ну, ладно, унизился бы перед этим подонком, ну, ушла бы от него любимая – можно ли это кинуть на весы против жизни! Но иногда я думаю о нем иначе – с завистью, что ли, к его готовности пожертвовать всем ради прекрасных, но абстрактных принципов, как один из героев, о которых мы сейчас можем читать только в старых романах… У меня все, ваша честь!
– Да, – кивнул профессор, – последний из могикан! – и вдруг поинтересовался: – А вы не помните, какой череп был у убийцы?
– Это важно? – улыбнулся Дмитрий Павлович.
– Чрезвычайно!
– Ну, голова как-то грубо обтесана, лоб узкий и скошен назад.
– Так я и думал! – захохотал Георгий Аполлинарьевич, довольно потирая ладони. – Понимаете, человек возник в борьбе двух первоначальных видов. Один, умственно более развитый, вытеснил другой, хотя последний превосходил его физической силой и отличался свирепой жестокостью. Все это было установлено учеными, обнаружившими скелеты и остатки нехитрой утвари в древнейших раскопах. До сих пор считалось, что наши предки, кроманьонцы, полностью уничтожили своих диких противников, неандертальцев, но сейчас кое-кто начал сомневаться в этом, находя среди современных людей такие явные признаки принадлежности к вымершему виду, как скошенную назад лобную часть черепа, массивное надбровье и неспровоцированную агрессивность. Возможно, в те древние времена какие-то группы побежденных ассимилировались с победителями. Вы не задумывались над тем, почему вместе с развитием цивилизации не уменьшается число бандитов, насильников, всякой мрази, сопротивляющейся прогрессу? А потому, что в наших генах осталось темное наследие неандертальцев!
Лысина профессора счастливо блестела, когда он делал такой пессимистический вывод.
– А вот среди этих маленьких существ нет ничего подобного! – улыбаясь, он наблюдал за легкой изящной бабочкой, которая беспечно порхала над ними. Она села на плечо Рюмина, потом полетела дальше и опустилась на камеру Шмулика. Тот досадливо прихлопнул ее ладонью.
– Неандерталец! – сокрушенно пробормотал профессор. – Quod erat demonstrandum…
– Андрюша, – спросила мачеха. – Тебе понятно, о чем говорит профессор твоему отцу? Кстати, папа привез тебе толстый пакет денег, а я – последний прижизненный сборник Блока. Я хотела приобрести его на аукционе для нашей библиотеки – у нас есть фонд для раритетных изданий – но схитрила и решила подарить тебе, на свои средства, конечно.
Она перелистывала пожелтевшие страницы с чувством, которое ей не позволялось выразить в отношениях с Андреем.
– Вот, мое любимое:
Так мчалась юность бесполезная,
В пустых мечтах изнемогая,
Тоска дорожная, железная
Свистела, сердце разрывая…
– читала Дарья, пряча влажные глаза. –
Да что, давно уж сердце вынуто!
Так много отдано поклонов,
Так много жадных взглядов кинуто
В пустынные глаза вагонов…
Андрея вдруг охватило чувство вины перед этой женщиной, к которой он так и не привязался душой, потому что для него, осиротевшего в семь лет, появление Дарьи было больно связано со смертью матери.
– Спасибо, – сказал он, одним этим словом осчастливив ее.
– А у тебя хороший вкус, – сказала мачеха, глядя на Юдит, проходящую мимо с Зивой. – Твоя невеста очень славная… – потом добавила жалобно: – И ничего, что она еврейка, правда?
– Ничего, – утешил ее он, улыбаясь…
Юдит стояла у круглой яркой клумбы, стараясь расправить покореженные цветы жасмина, как тогда, в сквере, при первой встрече с Андреем.
– Ты знаешь меня давно – говорила она Зиве, тощей и почти без признаков пола. – Я росла спокойной и беспечной девочкой, весь простой уклад жизни – навсегда установленные правила, чтение Танаха, молитвы – защищали меня, словно надежные стены. И вдруг я обнаружила дверь в какую-то другую реальность, красочную, пугающе свободную и не ограниченную ничем. Но у меня нет ни малейшего иммунитета к этой вседозволенности, и потому каждая новая встреча, слишком откровенное слово изматывают меня, как тяжелая болезнь. И вместе с тем я уже не могу вернуться назад, под защиту Бога…
Зива понимающе кивнула.
– Очень жарко, – сказала Юдит. – Давай выпьем чего-нибудь.
Они подошли к буфету, где высокий крепкий парень расставлял на полках всевозможные бутылки и коробки.
– Нельзя ли нам апельсинового сока?
– Желание невесты – закон! – тот открыл крышку большой бутыли. – Вот самый свежий.
Глаза его, цвета майского меда, тепло разглядывали Юдит:
