Вирджиния Вулф - По морю прочь
– На Пикадилли? Проститутки, – сказала Хелен.
– Это ужасно, это мерзко! – заявила Рэчел, как будто ее отвращение относилось и к Хелен.
– Да, – сказала Хелен, – но…
– Он мне правда нравился, – тихо и задумчиво, будто сама себе, сказала Рэчел. – Мне хотелось говорить с ним, хотелось узнать о его делах. Женщины в Ланкашире…
Она вспомнила ту беседу, и ей показалось, что в Ричарде было что-то милое, в попытке их дружбы – что-то хорошее, а в расставании – что-то странно-печальное.
Настроение Рэчел явно смягчилось, и Хелен это заметила.
– Видишь ли, – сказала она. – Надо принимать все как есть. Хочешь водить дружбу с мужчинами – будь готова к риску. Лично я, – она не сдержала улыбку, – думаю, что дело того стоит; я не против, чтобы меня целовали; и я, пожалуй, даже очень завидую, что мистер Дэллоуэй тебя поцеловал, а меня – нет. Хотя, – добавила она, – на меня он нагнал порядочную скуку.
Но Рэчел не улыбнулась в ответ и не выбросила всю историю из головы, как хотела бы Хелен. Ум девушки работал быстро, непоследовательно и мучительно. Слова Хелен будто обрушили привычные высокие ограждения, и все оказалось залито новым холодным светом. Посидев какое-то время с остановившимся взглядом, Рэчел выпалила:
– Вот почему мне нельзя гулять одной!
В этом новом свете она впервые увидела свою жизнь как жалкое, прижатое к земле и отгороженное от всего мира создание, которое осторожно ведут между высоких стен, заставляя то свернуть в сторону, то погрузиться в темноту; убогое и уродливое существо – это ее жизнь, единственная, другой не будет… Тысячи слов и действий стали вдруг ей понятны.
– Потому что мужчины – животные! Ненавижу мужчин! – воскликнула она.
– Ты же сказала, что он тебе понравился, – сказала Хелен.
– Понравился, и, когда он меня целовал, мне тоже понравилось, – ответила Рэчел, с таким видом, как будто все это лишь еще больше затрудняло положение.
Потрясение и растерянность Рэчел были настолько искренни, что Хелен была немало удивлена, но не могла придумать иного способа разрешить ситуацию, кроме как с помощью беседы. Она хотела разговорить племянницу и понять, почему этот довольно скучный, благодушный, респектабельный политик произвел на нее такое глубокое впечатление, – ведь считать это естественным для двадцатичетырехлетнего возраста было нельзя.
– А миссис Дэллоуэй тебе тоже понравилась? – спросила она.
При этих словах Рэчел покраснела: она вспомнила все сказанные ею самой глупости, а еще ей пришло в голову, что она весьма дурно поступила с этой замечательной женщиной, ведь миссис Дэллоуэй говорила, что любит мужа.
– Она довольно мила, хотя мозги у нее куриные, – продолжила Хелен. – В жизни не слышала подобной чепухи! Щебечет, щебечет – рыба, греческий алфавит – других не слушает – ворох идиотских теорий, как надо воспитывать детей, – по мне куда лучше беседовать с ним. Он, конечно, надутый, но хоть понимает, что ему говорят.
Незаметно очарование и Ричарда, и Клариссы поблекло. Оказывается, в глазах зрелого человека они были вовсе не такими уж чудесными.
– Трудно понять, каковы люди на самом деле, – сказала Рэчел, и Хелен с удовольствием отметила, что она говорит уже естественнее. – Наверное, я обманулась.
В этом для Хелен не было никаких сомнений, но она сдержалась и громко сказала:
– Иногда надо экспериментировать.
– Все-таки они правда очень милые, – сказала Рэчел. – И очень интересные. – Она постаралась вызвать в памяти представленный Ричардом образ мира как живого организма, в котором трубы – вместо нервов, а дурные дома подобны лишаям на коже. Она вспомнила его слова-монументы – «Единство», «Воображение» – и стайку пузырьков в своей чашке, которые она видела, когда он рассказывал о сестрах, канарейках, детстве и о своем отце, от чего ее маленький мир так восхитительно расширялся.
– Но не все люди одинаково интересны, правда? – спросила миссис Эмброуз.
Рэчел объяснила, что до сих пор многие люди в ее представлении сводились к символам, но когда они начинали говорить с ней, то переставали быть символами и превращались…
– Я могла бы слушать их вечно! – воскликнула она. Затем вскочила, исчезла внизу и через минуту вернулась с толстой красной книгой. – «Кто есть кто», – сказала она, кладя книгу на колени Хелен и начиная листать страницы. – Тут краткие биографии разных людей. Например: «Сэр Роланд Бил; родился в 1852; родители – из Моффатта; учился в Рагби; поступил в инженерные войска; женился в 1878 на дочери Т. Фишвика; в 1884—85 гг. принимал участие в Бечуаналендской экспедиционной кампании (заслуги отмечены). Клубы: «Юнайтед сервис», Военно-морской и Военный. Увлечения: заядлый игрок в керлинг».
Она села на палубу у ног Хелен и стала дальше переворачивать страницы и читать биографии банкиров, писателей, священнослужителей, моряков, врачей, судей, профессоров, государственных деятелей, издателей, филантропов, торговцев и актрис; кто в какие был записан клубы, где жил, в какие игры играл и сколькими акрами земли владел.
Книга увлекла ее.
Тем временем Хелен вышивала и думала о том, что они сказали друг другу. Вывод она сделала такой: ей очень хочется показать племяннице, если это будет возможно, как надо жить, или – ее словами – как быть разумным человеком. Ей казалось, что возникла досадная путаница между политикой и поцелуями политика, и тут необходима помощь старшего.
– Я совершенно согласна, – сказала Хелен, – что люди интересны, только… – Тут Рэчел, заложив книгу пальцем, подняла голову и вопросительно посмотрела на Хелен. – Только я думаю, надо быть разборчивой, – закончила Хелен. – Обидно сблизиться с людьми, а потом понять, что они… ну, посредственны, как Дэллоуэи.
– Но как понять это сразу? – спросила Рэчел.
– Ох, не могу тебе сказать, – честно ответила Хелен, на мгновение задумавшись. – Это тебе придется выяснить самой. Но ты попробуй и… Может, будешь называть меня «Хелен»? – добавила она. – «Тетя» – неприятное обращение. Мои тетки никогда не вызывали у меня теплых чувств.
– Да, я хотела бы называть вас «Хелен», – ответила Рэчел.
– Ты считаешь меня очень черствой?
Рэчел припомнила моменты, когда Хелен была не способна что-то понять. Причиной, как правило, была почти двадцатилетняя разница между ними, из-за которой миссис Эмброуз относилась к некоторым важным вопросам слишком иронично и спокойно.
– Нет, – сказала Рэчел. – Кое-что вы не понимаете, конечно…
– Конечно, – согласилась Хелен. – Ну вот, теперь ты можешь быть сама собой, – добавила она.
Образ своей собственной личности как чего-то существенного и постоянного, отличного от всего остального, непоглотимого, как море или ветер, – этот образ возник в сознании Рэчел, и ее охватили волнение и радость от мысли, что она живет на свете.
– Я м-могу быть сама с-собой, – заикаясь, начала она, – независимо от вас, от Дэллоуэев, и от мистера Пеппера, и от отца, и от моих тетушек, и от всех них? – И она провела рукой по странице, населенной политиками и военными.
– Независимо ни от кого, – серьезно сказала Хелен. Затем она воткнула иголку и изложила план, который пришел ей в голову во время разговора. Вместо того чтобы тащиться по Амазонке до какого-то раскаленного тропического порта, где надо лежать весь день взаперти и отгонять веером насекомых, было бы разумнее пожить с Эмброузами на их приморской вилле, где среди других преимуществ будет и сама миссис Эмброуз, которая окажется весьма кстати, чтобы… – В конце концов, Рэчел, – оборвала она сама себя, – глупо делать вид, что из-за этих двадцати лет разницы мы с тобой не можем разговаривать как люди.
– Можем, потому, что мы по душе друг другу, – сказала Рэчел.
– Да, – согласилась миссис Эмброуз.
Сей факт и еще несколько других стали ясными благодаря двадцатиминутной беседе, хотя из чего именно они вытекали, сказать было невозможно.
Но это было так, и через пару дней обе вполне серьезно решили, что миссис Эмброуз стоит разыскать зятя. Он сидел в своей каюте и работал – с важным видом водил толстым синим карандашом по тонкой бумаге. Стопки бумаги лежали повсюду – справа и слева от него, а огромные конверты были так набиты бумагой, что извергали ее на стол. Над Уиллоуби висела фотография – голова женщины. Из-за того, что ей пришлось неподвижно сидеть перед фотографом-кокни, она собрала губы в смешной сморщенный кружочек, а глаза по той же причине смотрели так, будто все происходившее казалось ей нелепым. Тем не менее это было лицо интересной женщины с ярко выраженной индивидуальностью, и она, несомненно, отвернулась бы и посмеялась бы над Уиллоуби, если бы могла встретиться с ним взглядом. Он, однако, посмотрев на фотографию, тяжело вздохнул. Всю свою деятельность – большие заводы в Халле, которые ночью были похожи на горы, корабли, точно по расписанию, пересекавшие океан, хитроумные замыслы, как соединить одно с другим, чтобы наладить надежное и мощное дело, – все свои успехи он считал приношением ей; кроме того, он постоянно думал, как воспитать дочь, чтобы это понравилось Терезе. Он был очень честолюбивым человеком, и, хотя при жизни жены, как думала Хелен, был не слишком добр к ней, теперь он верил, что Тереза смотрит на него с небес и пробуждает все хорошее, что в нем есть.
