Маргерит Дюрас - Вице-консул
– Глядя на мадам Стреттер, хочется жить, вы не находите? – спрашивает вице-консул. Чарльз Россетт и бровью не ведет, ни слова в ответ. – Вы будете обласканы и спасены от преступления, отрицать бесполезно, – продолжает вице-консул, – я все слышал.
Он смеется.
Только не подавать виду, думает Чарльз Россетт. Судя по тону, вице-консулу весело. Он добавляет, смеясь:
– Как это несправедливо.
– Вы тоже будете обласканы, – говорит Чарльз Россетт, каждый в свою очередь, так сложилось.
Не реагировать, затаиться.
– Я – нет, не буду. – Он все смеется. – Лахор внушает страх. Я говорю фальшиво, слышите, какой у меня голос? Заметьте, я ни на что не жалуюсь. Все прекрасно, лучше некуда.
Мысли о нем: он только смерть призывал на Лахор, но никаких иных проклятий, которые удостоверили бы, что Лахор – в его глазах – мог быть создан, а значит, и уничтожен какой-либо иной силой, кроме смерти. Временами смерть, наверное, казалась ему излишеством, омерзительным предрассудком, очередным заблуждением, и тогда он призывал на Лахор огонь, океан и другие материальные, логичные бедствия освоенного мира.
– Почему вы так об этом говорите? – спрашивает Чарльз Россетт.
– Как? – вопросом на вопрос отвечает вице-консул.
– Извините меня… мы тут беседовали о вас только что, когда танцевали… если хотите знать… Вы, кажется, боитесь проказы? Не надо, вы же знаете, что проказой заражаются только люди, страдающие от однообразного питания… Да что это с вами?
Тихий гневный возглас вырывается у вице-консула, он бледнеет, отшвыривает свой бокал, который со звоном разбивается. Повисает тишина. Он приглушенно рычит:
– Я так и знал, что здесь подхватят слова, которых я не говорил, как это ужасно…
– Да вы с ума сошли… В этом нет ничего позорного, каждый может бояться проказы…
– Это ложь. Кто сказал такое?
– Мадам Стреттер.
Ярость вице-консула вдруг как рукой снимает, и какая-то новая мысль наполняет его словно бы счастьем.
Люди ничего не понимают.
Анна-Мария Стреттер вернулась в восьмиугольный зал и раздает розы, прибывшие днем из Непала, присутствующим дамам. Те отказываются: пусть лучше оставит их себе. Она говорит, что их много, чересчур, что завтра гостиные опустеют, а розы… да она и не очень любит цветы… Она раздает их быстро, даже слишком быстро, словно спешит выполнить неприятную обязанность. Ее окружают женщины, не меньше десяти.
Взгляд вице-консула трудно вынести. Кажется, будто он ждет нежности, а может быть, и любви. Ждет, хоть бы они пришли. Переплетение, смешение всех мук, думает Чарльз Россетт, и кажется, будто он сейчас потребует свое. Подходит жена испанского консула с розой в руке:
– Когда мадам Стреттер раздает розы, это значит, что она от нас устала, такой сигнал. Но мы вольны делать вид, будто не понимаем.
Вице-консул ничего не отвечает.
Снова заиграл оркестр, но гости уже потянулись к дверям, и правда уходят. Консульша явно перепила.
– Вы, я вижу, не в духе, – говорит она Жан-Марку де Н. – Я сейчас вам скажу одну вещь, вас это развеселит: уходят не все, кое-кто останется, да, вам я могу это сказать, все давно знают, а я к тому же немного пьяна… презабавно иной раз кончаются эти приемы… Слушайте: потом они пойдут… мадам Стреттер иногда посещает калькуттский бордель… «Blue Moon»… с англичанами… с этими, что здесь, вся троица… они там напиваются вусмерть… я не выдумываю… спросите кого хотите…
Она громко хохочет, не замечая, что собеседники и не думают смеяться, отходит. Вице-консул Франции не поднимает глаз. Свой бокал шампанского он поставил на столик. Стоит с таким видом, будто ничего не слышал.
– Вы этому верите? – спрашивает Чарльз Россетт.
В опустевшем углу восьмиугольного зала нет больше цветов, Анна-Мария Стреттер рядом с мужем, улыбаясь, протягивает руку.
– По-моему, эта женщина все выдумала, – продолжает Чарльз Россетт.
Вице-консул из Лахора снова ничего не отвечает. Он как будто только сейчас заметил, что уже поздно. В соседней гостиной почти никого не осталось. Здесь, в зале, еще танцуют три пары. Пройти стало легче. Лампы погашены. Подносы убраны.
Вице-консул отходит от Чарльза Россетта.
Он направляется к Анне-Марии Стреттер. Что же он сделает сейчас?
Гости продолжают уходить, со всех сторон уходящие гости. Она стоит все в том же углу восьмиугольного зала, что-то говорит мужу, пожимает руки.
В одной гостиной, кажется, осталось еще немного народу, даже, пожалуй, достаточно, чтобы ее это слегка встревожило; она смотрит в ту сторону.
А вице-консул, кажется, ничего не видит, не замечает, что она занята, что ей нужно прощаться с гостями, вот он перед ней – словно холодом повеяло, все замерли, – он ничего не видит, кланяется, она не понимает, он так и стоит, склонившись, гости уставились на него, кто насмешливо, кто испуганно. Он поднимает голову, смотрит на нее, ничего не видит, только ее одну, не замечает сокрушенного лица посла. Она морщится, улыбается, говорит:
– Нет-нет, иначе я никогда не закончу, да и не хочется мне больше танцевать.
– Я настаиваю, – отвечает он.
И она, извинившись перед всеми, идет за ним. Они танцуют.
– Вас спрашивали, что я вам сказал. Вы ответили, что мы говорили о проказе. Вы солгали ради меня. Вам уже ничего не изменить, что сделано, то сделано.
Руки партнера горячи. И впервые его голос звучит красиво.
– Вы ничего не пересказали?
– Ничего.
Она смотрит в сторону Чарльза Россетта. Ее глаза печальны, очень. Чарльз Россетт превратно понимает ее печаль. Вице-консул, должно быть, говорит мадам Стреттер, что она не должна была пересказывать их разговор о проказе, и ей это неприятно.
– Я солгала ради вас с радостью, – говорит она.
Один из трех англичан приблизился к Чарльзу Россетту – все разыгрывается, как по нотам, – молодой, тот, что пришел вместе с Майклом Ричардом. Чарльз Россетт уже видел его, когда он направлялся к теннисным кортам. Ему как будто нипочем происходящее, нипочем поведение вице-консула из Лахора.
– Меня зовут Питер Морган. Оставайтесь, вы не против?
– Еще не знаю.
Вице-консул что-то сказал Анне-Марии Стреттер, что-то такое, что она отпрянула. Он привлекает ее к себе. Она отстраняется. Как далеко он зайдет? Посол тоже наблюдает за ним. Нет, он не повторяет попытку. Но она, кажется, убежала бы, если б могла. Она растерянна, и, может быть, ей страшно?
– Я знаю, кто вы, – говорит она. – Нам нет нужды узнавать друг друга ближе. Не обманывайтесь.
– Я не обманываюсь.
– Я отношусь к жизни легко… – Она пытается высвободить руку. – Так я живу, каждый человек для меня прав, каждый, целиком и полностью, в корне прав.
– Не нужно оправдываться, это уже ни к чему.
После паузы первой заговаривает она.
– Да, правда.
– Вы со мной.
– Да.
– Сейчас, сию минуту, – он умоляет, – будьте со мной. Что вы сказали?
– Так, пустяки.
– Мы вот-вот расстанемся.
– Я с вами.
– Да.
– Я с вами здесь вся целиком, как ни с кем другим, здесь, сегодня вечером, в Индии.
Вокруг шепчутся: улыбка у нее вежливая. Он выглядит вполне спокойным.
– Я даже поверю, будто возможно остаться с вами, сегодня вечером, здесь, – говорит вице-консул из Лахора.
– У вас нет никаких шансов.
– Никаких?
– Никаких. Но вы можете поверить, будто есть.
– Что же сделают они?
– Выгонят вас.
– Вы не станете меня удерживать, но я поверю, что это возможно.
– Да. Зачем мы это делаем?
– Чтобы что-то было.
– Между вами и мной?
– Да, между нами.
– На улице кричите погромче.
– Да.
– Я скажу, что это не вы. Нет, я ничего не скажу.
– Что же тогда произойдет?
– Первые полчаса им будет не по себе. Потом они заговорят об Индии.
– А дальше?
– Я сыграю на пианино.
Танец заканчивается. Она отстраняется от него и спрашивает с холодком:
– Что же будет с вами?
– А вы знаете?
– Вас пошлют куда-нибудь подальше от Калькутты.
– Этого вы хотите?
– Да.
Они расходятся.
Анна-Мария Стреттер минует, не остановившись, буфет и направляется в соседнюю гостиную. Она едва успевает войти туда, когда вице-консул из Лахора испускает первый крик. Кто-то разбирает слова: оставьте меня здесь!
Вокруг шепчутся: да он мертвецки пьян.
Вице-консул идет к Питеру Моргану и Чарльзу Россетту.
– Я остаюсь сегодня здесь, с вами! – кричит он.
Они будто не слышат.
Посол прощается. В восьмиугольном зале спят в креслах трое пьяных. Гостей в последний раз обносят выпивкой. Столики уже наполовину опустели.
– Вам бы надо домой, – говорит Чарльз Россетт.
Подносы убирают, Питер Морган успевает схватить пару сандвичей, просит что-нибудь оставить, он голоден.
– Вам бы надо домой, – повторяет Питер Морган.
На вице-консула из Лахора, думают гости, нашел какой-то наглый стих.
– Почему?
На него не смотрят, не отвечают ему. Тогда он снова кричит:
