Михаил Ландбург - Пиво, стихи и зеленые глаза (сборник)
В моей комнате всю ночь горела настольная лампа, и я, разглядывая на руках бинты, вспоминал, как когда-то перед сном читал Сименона. На столике возле окна скучно тикали часы, а вдоль стены тянулась длинная кривая тень кресла-качалки, в котором я дожидался прихода утра…
* * *
Иногда Рите удавалось так ловко спрятаться, что я, разыскивая её, сбивался с ног. Но я всегда находил! Разве теперь я разучился?..
– Два, три, четыре…
* * *
Тогда под Бейрутом…
* * *
– Раз, два, три, четыре, пять…
«Если бы тогда под Бейрутом…»
– Раз – не хочу больше покидать дом…
Два – не хочу гореть в танке…
Три – не хочу утопать в бинтах…
Четыре – не хочу быть взрослым…
Пять – я иду искать!
Двор притаился в тишине, а из окон, как обычно, тянется запах жареной рыбы.
Я знаю, ты знаешь, он знает
В эту ночь Лиран не сомкнул глаз, а когда наступил рассвет, тихо вздохнув, повернул голову к Ирине и сказал:
– Сегодня вторая среда месяца…
К окну подлетели три голубя, повозились в тесноте подоконника и отлетели.
Ирина, которая тоже в эту ночь не спала, провела рукой по груди мужа, потом села в кровати и, задумчиво растягивая слова, отозвалась:
– Ты ведь знаешь…
– Знаю…
– И я знаю, и ты знаешь!..
Лиран немного помолчал и вдруг проговорил:
– Ты когда-нибудь молишься?
Накинув на себя халатик, Ирина ушла на кухню, а потом, во время завтрака, спросила:
– Я должна молиться?
Лиран сделал неопределённое движение губами. Кусочек варенья, скользнув по краю ложечки, сорвался на блюдце.
– Не знаю, – ответил Лиран, – я и сам не пойму…
Ирина поднялась из-за стола и, как обычно, когда пыталась чего-либо осмыслить, долго ходила по квартире. Прожив достаточное количество лет, ей так и не довелось испытать ощущение бешеного биения сердца или боли в напрягшихся от желания сосках, а если, порой, и ощущала нечто подобное, то лишь из-за своего распалённого домыслия…
– Может быть, иногда мне действительно следует молиться? – сказала она, вернувшись к столу.
Лиран молча наклонился над блюдцем и долго слизывал упавший кусочек варенья. В раскрытое окно прорывался ветерок.
– Ты ведь знаешь, – Ирина потрогала стакан с недопитым чаем, – сегодня среда…
– Знаю – вторая среда месяца!
– Я отлучусь совсем ненадолго. Ты ведь знаешь…
Лиран поднял голову. В окне синело небо.
– Я только подойду на почту, – сказала Ирина, – а потом вернусь…
– Я знаю!
– Ты не должен грустить!
– Нет, не должен!
– И мне вовсе ни к чему молиться, верно?
– Нет, зачем тебе?..
Достав из шкафа белое платье, Ирина заглянула в зеркало. «Придётся перешивать…» – мелькнула мысль. Она резко обернулась, ощутив на себе загадочный взгляд мужа.
– Вы чего? – Ирина смутилась, оттого что не к мужу обратилась, а к его глазам. – Я ужасно растолстела и ещё постарела, да?
– Разве? – сказал Лиран.
– Я только подойду на почту…
– Конечно!
– Ты ужасно добрый!
– Я люблю тебя!
Ирина перевела взгляд на раскрытое окно.
– Я должна понять, что всё это было… – она пристально вгляделась в небо и вдруг замерла, словно увидела в нём тот самый самолёт, который два года назад… Улетая, жених сказал: «Надеюсь, что в Канаде смогу отыскать приличную работу!»
Письма приходили каждую вторую среду месяца. «Пытаюсь представить себе, как моя невеста ходит на почту в белом платье… – писал он. – А осенью поженимся!»
И вдруг письма приходить перестали.
«Как же так?» – спрашивала себя Ирина, и, выйдя замуж за человека с мягким голосом и добрыми руками, продолжала ходить на почту каждую вторую среду месяца.
– Я должна понять!.. – повторила Ирина.
– Знаю! – Лиран подумал, что если письма не шли почти два года, то не придут и сейчас…
– Только спрошу о письме и вернусь. А потом ты расскажешь, как тебе работалось.
– Конечно! Ты вернёшься, и всё будет, как всегда!..
Лиран запер дверь, издали взглянул на начатый портрет мальчика с мячом и отвернулся.
Наливая себе рюмку бренди, он подумал: «Будет, как всегда… Во вторую среду следующего месяца Ирина снова будет спать тревожно, а я вовсе не усну, потому что, когда мечется на кровати жена, то приходится поднимать с пола упавшую подушку».
Возвратившись с почты, Ирина посмотрела на мужа долгим вопрошающим взглядом.
– Я ждал! – сказал Лиран.
– Знаю! – сказала Ирина.
«Разумеется, ты знаешь, – подумал Лиран, – и ты знаешь, и он знает…»
– Ты со мной? – хриплым голосом проговорил Лиран.
Ирина шагнула к мужу, и тогда он, обхватив её голову, внимательно заглянул в глаза, которые раскрылись перед ним широко и призывно, позволяя вдоволь насмотреться в их податливую беспредельную глубину.
На холмах, где мшистые валуны
Увидев на пороге комнаты парня с винтовкой, женщина тут же догадалась, что война за Независимость окончилась.
– Говори же! – попросила она, сильно побледнев.
Парень сказал:
– Твой муж остался там…
Женщина не поняла:
– Остался?
– Остался!
– Там?
– На холмах, где большие валуны… – парень прикусил губу.
Женщина покачала головой и неслышной походкой отошла к окну.
– На холмах? – спросила она, не оборачиваясь. – Мой муж теперь там?
– Легионеры забросали нас гранатами…
На миг женщине показалось, что вдали, там, где Иерусалимские холмы, упало небо.
– Могила моего мужа на холмах? – едва слышно проговорила она.
– После гранат, там уже ничего… Мы едва успели оттащить раненых… – парень надолго замолчал и вдруг; заметив стоящую возле стены детскую коляску, заставил себя улыбнуться.
– Живите ещё! – сказал он, уходя.
Женщина отошла от окна лишь под утро, и вдруг почувствовала, как её мозг раскалился от неудержимой, мучительно сверлящей мысли о смысле своей будущей жизни и о том, что отныне она навсегда свяжет себя с тем, что осталось там, на холмах…
* * *
В один из весенних дней, когда земля под Иерусалимом подсохла, она взобралась на холмы не одна, как делала это обычно, а вместе с пятилетней девочкой, которая, весело перебегая от валуна к валуну, издали крикнула:
– Мамочка, может быть, это здесь?
– Может быть… – ответила женщина.
– А может, там? – косым взглядом девочка проследила за уходящей от её ножек узкой полоской тени.
Не трогаясь с места, женщина шумно вздохнула, поправила на голове косынку и посмотрела туда, где над верхушками деревьев кружила большая чёрная птица.
– Где-то здесь… – прошептала она. – Где-то здесь…
В полдень девочка пожаловалась на усталость, и тогда они спустились с холмов на обочину дороги, чтобы дождаться прихода пригородного автобуса в Иерусалим.
Шофёр, открывая дверцы, спросил:
– Ну, что?
Женщина молча опустила голову.
* * *
Однажды в один из летних дней девочка, прислонившись к самому большому валуну, сказала:
– Ты, мамочка, не знаешь… Ты каждый раз не знаешь…
Женщина пожала плечами.
– Сегодня ты опять не знаешь, да?
– Где-то здесь! – устало проговорила женщина.
– А может быть, там? – девочка махнула ручкой в сторону тех холмов, к которым спешили белые облака.
Женщина посмотрела на дальние холмы, и её голова упала на грудь. Прикрыв руками лицо, она вдруг испугалась пришедшей на ум мысли: «Вдруг моя голова теперь будет жить отдельно от тела?..»
– Может быть! – сказала она.
– У меня болят ножки! – пожаловалась девочка.
Женщина безвольно опустила руки.
– Мамочка, – сказала девочка, – я больше не хочу на эти холмы!
* * *
В последующие полвека женщина приходила на холмы одна и, ласково трогая заросшие мхом валуны, жадно глотала воздух.
Тишина.
Безответность.
Мысли.
Всякие.
Порой самой непонятные.
А в конце дня женщина спускалась к обочине дороги.
– Ну, что? – спрашивал водитель пригородного автобуса.
* * *
Зимой мир становился мокрым, холодным, лишним.
Пустота.
Мертвенность.
Усталый мозг.
Усталые глаза.
По ночам женщина металась в постели, зовя к себе из памяти прошлого нежность.
И томилась верой.
И безверием.
Спать!
Уснуть!
Спать!
Уснуть!
Утром – новый день…
Новые глаза…
Новые холмы…
Новые боли в груди…
Прибегал внук, и тогда женщина читала ему книжки о войне за Независимость или рассказывала о дедушке, который там, на холмах, остался…
Однажды внук сказал:
– Мама считает, что теперь дедушку не найти…
– Мы найдём! – перебила женщина.
– Правда?
– Мы найдём!
Мальчик обнял бабушку и спросил:
– Это тогда, когда я стану взрослым?
– Торопиться быть взрослым ни к чему, – сказала бабушка.
«Уснуть! – говорила она себе, оставаясь одна и пытаясь разглядеть сквозь размытые ночью стёкла окон дальние холмы.
Спать!
Уснуть!»
На стене, над кроватью, фотография дочери и внука.
