Дэвид Кроненберг - Употреблено
– Сексуальное влечение к людям с ампутированными конечностями.
Натан принялся тереться носом о ее бедро.
Наоми сдернула простыню, села.
– Мурашки по коже от твоих шуточек. – Она протянула руку. – Отдай фотик.
– Ой-ой-ой!
– Медицина – твоя прерогатива, а меня уволь. Я занимаюсь преступлениями. Это не такое грязное дело.
– Порой одно от другого отделить сложно. Я думал, свой фотоаппарат ты мне отдашь. Ты ведь, кажется, собралась обходиться айфоном. А у меня будет запасной.
Наоми шлепнула его протянутой рукой, и Натан отдал ей “Никон”. Она немедленно принялась удалять снимки.
– По-моему, ты только что пустила коту под хвост мою презентацию. Вот это настоящее преступление.
Наоми спрыгнула с кровати, стала запихивать “Никон” обратно в сумку. Сидя к Натану спиной, она разговаривала со стенкой.
– Слушай, ты ведь собирался в Женеву на эту… как ее? Всемирную конференцию по женскому обрезанию? По-моему, это гораздо интереснее ампутантов. В свое время об этом много писали, потом интерес резко остыл. Медицинские сенсации так быстро сходят на нет… Но практика женского обрезания, мне кажется, все равно тема острая.
– Что ж, спасибо за поддержку. Я думал, апотемнофилия как раз будет плавным переходом к этой теме. Ну да ладно. Женева и обрезание отменяются. Пока не закончу материал с венграми, уезжать из Европы рано – вдруг я что-то упустил, поэтому пока останусь здесь, в отеле. Так и напишу своему агенту, а еще – я ведь парень нескромный – попрошу выбить мне в “Нью-Йоркере”…
– Твой агент по-прежнему Ланс?
– Точно, старина Ланс. А потом, наверное, поеду домой, в Нью-Йорк. Туда, где тебя не бывает.
– Не люблю.
– Что, “Нью-Йоркер”?
– Прощаться с тобой не люблю. – Наоми сидела на полу, играла со своим айфоном, по-прежнему не глядя на Натана.
Он встал, прислонился к подоконнику.
– Однако же оставляешь меня в очередном номере очередного отеля.
Наоми взглянула на Натана и вздрогнула от неожиданности, будто вместо него обнаружила на подоконнике экзотическую птицу. Используя функцию расширенного динамического диапазона, Наоми сняла Натана айфоном без вспышки на фоне светлого окна.
– Бросаю тебя несчастного и возвращаюсь в Париж.
В одиночестве Натан дожевывал заказанный в номер ужин. На сайте mediascandals.com он обнаружил страничку, посвященную доктору Золтану Мольнару. Завибрировал айфон, Натан взял трубку.
– Натан, слушаю.
И услышал в ответ слабый женский голос:
– Натан?
– Да.
– Это Дуня.
– Дуня? Где ты?
– Дома. В дебрях Словении. Припоминаешь?
– Да-да.
Неловкая пауза. Дуня говорила так тихо, что он забеспокоился.
– Ты нормально себя чувствуешь?
Она судорожно вздохнула, и Натан понял: прежде чем позвонить ему, Дуня плакала.
– Натан, я, похоже, тебя заразила. Прости меня.
– Заразила? В прямом смысле?
– Болезнью Ройфе. Мне только что Мольнар звонил. Делал какие-то анализы и совершенно случайно обнаружил…
Тут ее голос прервался и будто завис, бесплотный, в воздухе.
Почти не раздумывая, вернее, совершая сложное мыслительное действие – обращаясь к памяти и обрабатывая полученную информацию, Натан забил в Google “болезнь Ройфе” и мигом подгрузил в разговор нужные сведения. Его пальцы порхали и скользили по экрану.
– Ройфе? – Натан успел кое-что прочитать в Сети и заговорил увереннее. – Случаев этой болезни не отмечалось с 1968-го.
Дуня говорила ровно, тоном, непререкаемым, как сама логика.
– Я долго принимала иммунодепрессанты, и у меня она есть. А теперь и у тебя. Видимо.
– Но тебя ведь облучали.
– От Ройфе это не помогает.
– Да, – сказал Натан. – Вижу.
– Видишь? Где, на компьютере? В интернете?
Фото доктора Барри Ройфе на обложке журнала “Тайм”, май 1968-го. Долговязый, застенчивый – вылитый Джимми Стюарт, только в очках. Желтые буквы кричали: “Доктор Барри Ройфе: секс и болезнь”. Теперь Дуня всхлипывала громко, певуче, эти всхлипы, подумалось Натану, похожи на маленькие шары. А потом на мгновение ему показалось, что всхлипывает сам доктор Ройфе – вместо чудаковатой извиняющейся улыбочки лицо его исказила горестная, пристыженная гримаса.
– Интересно, что с ним стало? – пробормотал Натан.
– С кем? – дрожащим голосом спросила Дуня.
– С Ройфе. С доктором Барри Ройфе.
Натан отправился в туалет. Писать было больно. Натан морщился и приговаривал:
– Больно-то как, мать твою! Что я тебе сделал, Барри?
Моча сочилась тоненькой неуверенной струйкой, затем иссякла и только печально капала. Натан сердито стряхнул, потянулся к своему несессеру. Достал большую лупу в оправе из светодиодов на батарейках, включил подсветку, шлепнул член на край раковины и принялся изучать головку. Вспомнилось нехорошее слово “нагноение”.
– Вот зараза!
Вернувшись в зал ожидания аэропорта Схипхол, Натан сидел угрюмый, с закрытым ноутбуком на коленях, среди пассажиров, которые, уткнувшись в свои компьютеры, деловито что-то читали и просматривали. Материал о венграх, словенцах, о Дуне он не закончил. В номере Натан вдруг почувствовал себя как в инфекционной палате, карантинной зоне, где бушует эпидемия, и поспешил оттуда убраться. Телефон издал лягушачью трель: звонила Наоми. Поменять бы ее рингтон – надо обсудить это. Кваканье вымирающей лягушки – зловеще, символично, в общем, нехорошо. Натан провел пальцем по экрану.
– Алло, привет. Слушаю тебя.
– Судя по звукам, ты в аэропорту.
– Ага. Рано выписался. Ты дома?
– В “Крийоне”. То есть вообще-то от дома довольно далеко. Но здесь уютнее.
– Охотно верю. У тебя встревоженный голос.
На экране ноутбука Наоми под заголовком “Снимки с места убийства Аростеги” расположились в ряд жуткие черно-белые снимки разделанного туловища Селестины – одной груди нет, одной ягодицы, под пупком вырезана часть живота. Все тело в крохотных ранках.
– Опять я в своем номере, опять одна и, честно говоря, пребываю в шоке.
Натан удивился – Наоми заговорила об одиночестве, чего вообще-то никогда не делала. С интернетом, соцсетями, телефоном, фотоаппаратом, диктофоном она, кажется, никогда не чувствовала себя одинокой.
– Да? Это почему же?
– Смотрю фотографии с места убийства Селестины Аростеги. Просто жуть. Неужели он мог это сделать? Не верится. Такой приятный человек, хотя… кто его знает. Все может быть. Ужас. Кину тебе ссылку.
– Может, не надо?
Подошла мулатка-уборщица с тележкой, собрала пустые бутылки, пластиковые чашки, коробки, брошенные газеты, а заодно прихватила стаканчик с остатками капучино, который Натан намеревался допить.
– Нет настроения на это смотреть.
Наоми встала со стула, крутнулась на пятках, упала на кровать. Забралась под одеяло прямо в одежде и обуви.
– Тан, мне нужен твой совет. Ты должен посмотреть. Я не могу одна с этим жить. Он ее ел, понимаешь? По кусочкам. Я, конечно, и раньше об этом знала, но теперь увидела своими глазами.
Натан поднял крышку своего “Мак Эйра” третьего поколения – без слота для карты памяти SD. Он достался ему по наследству от Наоми, которой слот был необходим, чтобы перетаскивать фотографии, ведь теперь эти карты везде и всюду, даже в профессиональных фотоаппаратах. Натан не мог заставить себя нажать кнопку включения.
– Я так сокрушительно одинок, потому что тебя нет, или это режет меня тупым ножом экзистенциальная тоска?
– Просто у тебя аллергия на аэропорты.
– Может, и так.
– Это ты по мне скучаешь, милый. Поэтому не отлынивай. Погрусти вволю.
– Я и грущу.
– Скоро вернешься домой, в нашу квартиру, там тебе будет уютно, – утешила Наоми.
Натан заметил, что другие пассажиры поглядывают на него. Непременно нужно подслушивать?
– Я не еду в Нью-Йорк. Лечу в Канаду, в Торонто. Маршрут изменился.
Лежа под одеялом, Наоми ощутила острый приступ… чего же? Тревоги в разлуке с любимым? Вероятно, в ее гнезде слишком много свободного места. Наоми выскользнула из постели, принялась собирать по комнате многочисленные девайсы и сваливать их на одеяло.
– Но ты еще не вылетел. Как мог измениться маршрут?
– Я сам его изменил. Подробности и мой адрес в Канаде сообщу по электронной почте.
Наоми прыгнула обратно под одеяло, гнездо было восстановлено – крепостные стены, рвы, подъемные мосты…
– А что случилось? Почему Торонто? Едешь в больницу “Саннибрук”?
Натан сбавил громкость. В его мозгу неуклонно, как болезнь Альцгеймера, разрасталась паранойя. Так бывало всегда – Натан нащупывал гениальную идею новой статьи, и его пробирал озноб.
– Помнишь про болезнь Ройфе?
– Конечно. От нее еще Уэйн Пардо умер. Но с ней ведь, кажется, покончено? Ее истребили. Образцы запаяли в металлические контейнеры, поместили в лабораторию. А после этого, насколько я помню, pas grand-chose[9].
