Грегори Робертс - Тень горы
– Откуда ты знаешь?
– По ее глазам, – сказал он. – Она была… Она так сделала… Если бы ты был там, ты бы понял. У нее на уме было не просто свидание.
– И ты пошел на это.
– Я же сказал, у меня котелок плохо варил.
– Откажись от пари.
– Как я могу? Столько людей поставили деньги на эту гонку. Я должен сделать все, что в моих силах.
– Ну, в таком случае, придя на свидание, скажи Бенисии, что ты любишь другую девушку. Скажи ей это хотя бы тогда, раз ты не сделал этого, когда она предложила тебе не просто свидание сквозь свои очки-никаб.
– Я чувствую себя погано, – сказал он.
– Вот это ни к чему. Выиграй гонку и поступи как надо.
Неожиданно Навин стиснул меня в объятиях, едва не повалив. Ощущение было такое, будто я стою по грудь в воде и борюсь со стремительным течением.
Он выскочил из комнаты, крикнув:
– До встречи на гонке!
Он ринулся вниз по лестнице.
– Подожди! – крикнул я.
Он взбежал наверх.
– Эта девушка, подруга Винсона, Ранвей, она…
– Да, знаю, – ответил он, стоя на одной ноге и приподняв другую, как олень, приготовившийся ускакать. – Я говорил с Винсоном. Он у Дидье в офисе.
– Она и мой друг тоже. Если будешь ее искать, имеет смысл начать со всяких духовных учреждений.
– О’кей. Понял. Что-нибудь еще?
– Нет. Беги.
Он скатился по лестнице.
В этот момент мне почему-то захотелось закрыть дверь, запереть ее на все замки, почистить пистолет, наточить ножи, написать что-нибудь стоящее и напиться до чертиков, чтобы не ходить на гонку. И мне совсем не хотелось вникать в подробности чужих любовных драм.
Я встал, чтобы закрыть дверь, но тут на пороге возник Винсон:
– У тебя есть минутка?
– Старик, у кого ж ее нет? И кто же не знает, что понадобится гораздо больше? Так что оставь у дверей свою пассивную агрессивность, умаляющую твое достоинство, заходи, пристрой свой каркас на тахте Олега, выпей пива и расскажи мне, что тебя беспокоит – или что беспокоит Олега, если ты предпочитаешь угадывать чужие мысли.
– Ты типа не в настроении, – заметил он, садясь.
Я кинул ему банку пива.
– Симпатичная тахта, – сказал он. – А кто такой Олег?
– Давай рассказывай, с чем пришел.
Винсон начал говорить о девушке с Севера, у которой в глазах были льдинки. Он винил себя в том, что слишком опекает ее и сковывает ее свободу, что плохо раскрывает свои чувства к ней и вообще все делает плохо.
– Это ты скован, – сказал я.
– Я скован?
– Да. Ты прикован к тому, что ты делаешь. А она свободна, как птичка.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я не хочу обсуждать Ранвей, – ответил я, – в ее отсутствие. Но по моему мнению, она чувствительная натура и что-то в ней противится тому, что ты делаешь. Не забывай, ее друг умер от героина.
– Но я не употребляю героина.
– Зато прекрасно торгуешь наркотой.
– Я не делал этого при ней, – оправдывался он. – Она не имеет представления, чем я занимаюсь.
– Я плохо знаю Ранвей, но все же думаю, ей небезразлично, что ты делаешь. Не знаю, конечно, Винсон, но мне кажется, что тебе, возможно, придется делать выбор между этой девушкой и деньгами.
– Но, понимаешь, Лин, без тех денег, которые зарабатываю на этом, я не смогу жить так же, как прежде. Я привык типа ни в чем себе не отказывать.
– Живи скромнее.
– Но Ранвей…
– Ранвей будет этому только рада – если ты оставишь свою служанку. Ей нравится твоя служанка.
– Ее еще надо найти.
– Ты найдешь ее. Или она сама найдет тебя. Она умная девушка и сильнее, чем кажется. С ней все будет как надо.
– Спасибо, Лин, – сказал он, поднимаясь.
– За что?
– За то, что не держишь меня за дурака из-за того, что я придаю этому такое значение, слишком люблю ее. Копы считают, что я свихнулся.
– Копы считают свихнувшимся всякого, кто по доброй воле переступает порог их участка, и имеют на то основания.
– Как ты думаешь, она вернется ко мне?
– Может вернуться, если ты бросишь заниматься наркотой.
Он медленно спустился по лестнице, обескураженно качая головой.
Вера – безоговорочная любовь, а любовь – безоговорочная вера. Винсон, Навин и я были влюблены, но не жили с женщинами, которых мы любили. А вера – дерево, не дающее тени. Я надеялся, что Винсону повезет и что Ранвей хочет, чтобы он ее нашел. Я надеялся, что Дива придаст Навину уверенности. И я надеялся, что планы Карлы, какими бы они ни были, не разрушат того, чего нам почти удалось достичь.
Глава 65
Я уже совсем было закрыл дверь, но тут за дверью появился Дидье и распахнул ее.
– У меня проблема, – заявил он, опускаясь на тахту.
– Наверное, мне надо сдавать тахту напрокат за приличную плату. Она трудится больше, чем я.
– Сегодня вечером будет бал, – сказал он.
– Иди ты.
– Костюмированный.
– Я собираюсь запереть дверь, Дидье.
– В лучшей костюмерной я нашел только два костюма. Я оставил оба за собой, но не могу решить, какой больше подходит.
– А что за костюмы?
– Гладиатор и балерина.
– Не вижу проблемы.
– Ты не видишь, в чем проблема? В том, что Дидье с успехом справится как с той, так и с другой ролью, и выбрать что-то одно невозможно.
– Понятно.
– Что мне делать, Лин?
Я решил использовать энергию тахты Олега.
– А почему бы тебе не одеться гладиатором до пояса, а ниже пояса балериной? Будешь гладериной.
– Гладерина! – воскликнул он, кидаясь к двери. – Надо срочно примерить.
Он спустился по лестнице, а я наконец закрыл дверь – на время. Но это не принесло мне успокоения. Я не люблю закрытых дверей, нигде и никогда не любил. В ночных кошмарах я постоянно стучусь в закрытые двери.
Я уселся в кресло, но обнаружил, что писать не могу. Стоило мне слишком долго задержать взгляд на дверях, и я оказывался в камере.
Каждый удар, нанесенный прикованному человеку, каждая инъекция транквилизатора тому, кто возмущается, каждое подавление воли электрошоком – это надругательство над той личностью, какой человеку суждено стать. Время – соединительная ткань, мембрана, которую можно повредить. Оно залечивает не все раны, оно само ранит. Все раны можно залечить только любовью и прощением.
Ненависть неизбежно оставляет пятно на покрове, под которым ее прячут. Но иногда это не твоя ненависть. Иногда, если ты прикован, ненависть, которую в тебя вколачивают, принадлежит другому человеку, она взращена в другом сердце, и забыть ее труднее, чем заживающие телесные раны.
Даже если мы сумеем когда-нибудь сплести нечто из нитей любви и веры, которые попадаются нам по пути, на коже останется шрам от того, что невозможно забыть, – от вчерашнего дня, возникающего у тебя перед глазами, когда смотришь на закрытую дверь.
Я был какое-то время блудным сыном, отдалялся от друзей, от любви, запирал на ключ воспоминания о страхе, гневе, непокорности, тюремном бунте, горящей часовне, вооруженных охранниках, о людях, предпочитающих умереть, нежели терпеть это еще хоть один день, точно так же как я был готов умереть, стоя на стене, но вырвался на свободу.
Время тоже умрет, как и все мы, когда умрет и будет заново рождена Вселенная. Время живое, как и мы, оно рождается, проживает свой срок и исчезает. Время имеет сердце, но его биение не совпадает с нашим, как бы мы ни жертвовали собой ради этого. Нам Время не нужно, это оно нуждается в нас. Ему тоже нужна компания.
Я отвел взгляд от двери и оказался в полях Карлы, в озерах Карлы, прибрежных зарослях Карлы, облаках Карлы и ее грозах, разрывающих все на части; и, когда я попал туда, я написал стихи о Карле и о Времени, я отвоевывал их, поставив на кон любовь.
Ничего хорошего у меня не получилось. Но я все же оставил закладку на странице, закрывая тетрадь, потому что иногда лучшие стихи складываются из того, что сначала не получается. Я вышел на балкон и выкурил один из косяков Дидье.
Перекресток внизу был практически пуст. Летавшие весь день с остервенелым жужжанием автонасекомые попрятались на ночь по своим норам. Мне пора было совершить последний в этот день круг. До состязания Навина с Бенисией оставалось уже недолго. Но я не хотел никуда двигаться.
Карла, Дидье, Навин, Дива, Винсон, зодиакальные Джорджи, Кавита. Я не понимал, что происходит с ними. Все слишком быстро менялось, все было неопределенно; у меня все чаще возникало чувство, что я нахожусь не с той стороны стены, с какой надо, а саму стену я даже не видел.
Я запутался во всей этой неразберихе. Весь вечер я давал советы другим, но кто бы дал совет мне? Все, что я мог, – это, подчиняясь инстинкту, побудить Карлу сделать выбор раз и навсегда: жить со мной в каком-нибудь другом месте или жить в Бомбее без меня.
