Энрике Вила-Матас - Дублинеска
Под конец беседы они, как обычно, говорят о футболе. Это неписаное правило – когда они переходят к футболу, значит, разговор вышел на финишную прямую. Они говорят о грядущем кубке Европы. Тоном, не терпящим возражений, Хавьер заявляет, что Франции в этом чемпионате ловить нечего. Рибе очень хочется спросить, не кажется ли Хавьеру, что сегодня французам от него чересчур уж досталось, но он решает не усложнять. Ну, пока, внезапно говорит Хавьер, до скорого. И когда он отключается, Риба понимает, что ирландское путешествие – уже не просто переменная, оно и впрямь маячит на горизонте. Он идет на кухню выпить кофе и спокойно обо всем подумать. Какая удачная мысль – поехать с Хавьером и, может быть, с Рикардо – он пообещал Хавьеру, что позвонит Рикардо завтра. Эта поездка поможет ему убедить Селию, что он вовсе не аутист, что он не прикован к своему компьютеру и к своему безделью. Вот она – главная причина, думает Риба. Ему нужно, чтобы Селия увидела, что он не замер, что он встречается с людьми, общается вне Сети, не живет воспоминаниями о великих книгах, когда-то вышедших в его издательстве, не предается болезненному удовольствию наблюдать за постепенным распадом отражающегося в зеркале старика.
По радио, как если бы окружающий мир менялся одновременно с жизнью Рибы, Ричард Хоули поет «Just like the rain». Приятно удивленный, Риба отмечает, что почти незаметно перешел с французской музыки на английскую. Снаружи, словно радио что-то об этом знает, по-прежнему идет дождь, just like the rain. Риба обнаруживает, что уже почти в состоянии вышептать названия английских песен, и внезапно чувствует себя, как если бы он звался Спайдером, и был легок на подъем, и находился на выставке своей подруги Доминик, прямо внутри ее инсталляции, на металлической тележке, стоящей на рельсах в большом Турбинном зале галереи Тейт Модерн. И покуда в поисках равновесия он каким-то образом приближается к сентиментальному, лоренс-стерновскому центру себя, снаружи все усиливается дождь.
Он подходит к большому окну. Снизу, из-под его ног, снова исчезла Барселона. Дождь удивительно настойчив в эти последние дни. Риба думает, что бы он сказал, если бы у него спросили, что это такое «английский прыжок». Возможно, он бы ответил подобно Блаженному Августину, когда его попросили сказать, что такое время: «Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю». Но если бы ему пришлось что-то добавить, думает он, он бы сказал, что «английский прыжок» – это способ перепрыгнуть, оказаться «по ту сторону» – его собственная спортивная дисциплина, он изобретет ее в ходе поездки.
В Эйшампле, как и в любом другом месте, люди частенько сталкиваются друг с другом совершенно неожиданно. Известно же, что жизнью правит случай. Но встреча Рибы и Рикардо на улице Мальорки не вполне случайна, хотя и кажется такой на первый взгляд.
– Смотри-ка, и впрямь вечно объявится кто-нибудь, кого меньше всего ждешь, – говорит Рикардо, радостно улыбаясь.
Пусть, пусть Рикардо думает, что это просто удачное совпадение. Они только что столкнулись с Рибой, столкнулись в буквальном смысле, ударились друг об друга с такой силой, что еще чуть-чуть – и оба выронили бы зонтики. Риба нарочно так подстроил, но теперь делает вид, будто просто шел в «Ла Сентраль», книжный магазин на улице Мальорки в двух шагах отсюда. На самом-то деле он больше часа бродил возле дома, ожидая, пока его друг выйдет, чтобы разыграть перед ним сцену случайной встречи. Он хочет пригласить Рикардо поехать с ним в Дублин, но знает, что не сумеет сделать этого по телефону. Здесь нужна неспешная предварительная беседа где-нибудь в кафе, а то – прямо в книжном магазине, чтобы предложение, созрев, упало на подготовленную почву. Рикардо – самый англоязычный из его друзей, неутомимый обозреватель книг из англо-саксонских стран. Несомненно, ему будет интересно принять участие в первом Блумсдэе Рибы. Кроме этого, Рикардо еще и крупный специалист по таким писателям, как Эндрю Брин и Хоббс Дерек, скромным ирландским авторам, – следуя его советам, Риба перевел и издал их книги, когда о них еще никто ничего не знал. Сказать по правде, о них до сих пор почти никто ничего не знает.
Рикардо – не только книжный обозреватель и первооткрыватель англо-саксонских талантов, он и сам недурной писатель и пишет романы, иногда – ультра-постмодернистские, иногда – более традиционные. Ему нравится быть двуликим литератором – авангардистом и консерватором одновременно. Когда-то Риба издал его лучшую книгу, автобиографический роман «Исключение из моих родителей».
У них схожие литературные вкусы – от Роберто Боланьо, с которым оба одно время поддерживали приятельские отношения, до Вилема Вока. И это только одна из тысячи причин, делающих Рикардо идеальным попутчиком в предстоящей поездке. Он был бы уместен и на похоронах Гутенберга и его галактики, хотя Риба пока не собирается заговаривать с ним об этом – так же, как и в случае с Хавьером, это было бы почти самоубийством. Хотим мы того или нет, заупокойные разговоры пугают и создают неприятную атмосферу. К тому же Рикардо может подумать, будто это что-то вроде официального мероприятия, организованного издателями, тоскующими по печатной эпохе.
Нет, думает Риба, я не стану говорить с ним о похоронах, по крайней мере, не сейчас.
– Твоей матери уже получше? – спрашивает Рикардо.
Не перепутал ли он его с кем-нибудь? Нет, не перепутал. Он сам виноват – прикрылся матерью, точно щитом, чтобы не идти на вечеринку, устроенную Рикардо для его английских переводчиков.
Ему неловко.
– Да, спасибо, – отвечает он, – она чувствует себя просто прекрасно.
Как поживает мать Рикардо, он даже не спрашивает, знает, что ее дела плохи – плохи во всех смыслах, он уже тысячу раз об этом слышал и даже читал – в своем «Исключении из родителей» Рикардо без конца анализирует и комментирует материнское фиаско. Рикардо родился в Боготе, но уже одиннадцать лет живет в Барселоне с женой и тремя детьми. Он ощущает себя писателем-апатридом, хотя, если бы ему пришлось выбирать себе гражданство, он, без сомнения, выбрал бы американское. Вслед за обожаемым Кортасаром, который путешествовал в детстве по географическому атласу, медленно водя пальцем по картам и ощущая на языке пьянящий привкус непостижимого, Рикардо путешествовал по стихам, лихо проносясь по поэтическим сборникам, найденным в доме дедушки и бабушки в Барранкилье. В конце концов его внимание привлекло стихотворение, пробудившее в нем острое желание вырасти и оставить Колумбию, вернее, научиться оставлять все, что попадется ему на пути, оставлять и двигаться дальше налегке, быть свободным и подвижным, никогда не притормаживая и не останавливаясь.
Только что Рикардо вспомнил стихотворение Уильяма Карлоса Уильямса, где говорится, что большинство художников сдерживают себя или выбирают определенный стиль, и когда это происходит, они создают норму, и норма становится началом их конца, но для того, кто все время в движении, все исполнено смысла, потому что тот, кто все время в движении, бежит не останавливаясь, он просто движется… Прыгает, добавил бы сейчас Риба.
Рикардо – исключительно подвижный человек. Иной раз возникает ощущение, что он все время мельтешит. Его старшему сыну Самуэлю – мальчика окрестили так в честь издателя отца, – семь лет, он родился уже в Барселоне, в доме рядом с книжным магазином «Ла Сентраль». Уговорить Рикардо съездить на Блумсдэй будет нелегко – у него трое детей, – но попытка не пытка, и Риба должен попробовать его убедить, хотя, наверное, не прямо сейчас, а как-нибудь, когда представится подходящий случай.
Они направляются к бару «Бельведер» – в те времена, когда Риба еще не превратился в хикикомори и не заперся в четырех стенах, они были там завсегдатаями.
– Тебе не кажется, что в последнее время ты живешь как-то очень замкнуто? – говорит Рикардо со странной смесью доброжелательности и ехидства.
Пожалуй, это чересчур смелый вопрос, и Риба замолкает. Ему нравится зонтик Рикардо – оранжевый, блестящий, влажный от дождя. Он впервые в жизни видит зонтик такого цвета. Говорит об этом Рикардо и сам смеется. Потом останавливается у витрины с мужской одеждой и смотрит на выставленные там костюмы и рубашки – он твердо уверен, что никогда не надел бы ничего подобного, а уж тем более – в такой дождь. Рикардо тоже смеется и добродушно подшучивает над его зонтиком, не хочешь ли ты сказать, спрашивает Риба, что мой зонтик хуже твоего?
– Нет-нет, – отвечает Рикардо извиняющимся тоном, – и в мыслях не было. Но, сдается мне, ты уже несколько месяцев не видел вообще никакого зонтика. Ты же вообще не выходишь из дому. Что по этому поводу говорит Селия?
Нет ответа. Они молча идут по улице Мальорки, пока Рикардо не прерывает молчание и не спрашивает, читал ли Риба поэму Ларри О’Салливана. Риба даже не представляет, кто он такой, этот O’Салливан. Обычно он интересуется только писателями, чьи имена ему что-нибудь говорят, в остальных он просто не верит – подозревает, что они все выдуманные.
