Давид Маркиш - Тубплиер
А солдаты! Как они маршируют с бодрою песней на устах и с бязевыми узелками под мышкой в баню из своих казарм! Как топают потом, после мойки, прямым ходом в консерваторию для проведения культурного досуга, чтобы праздничная атмосфера не сразу рассеялась и развеялась вместе с клубами пара! Ангелам, добрым небесным ангелам подобны голые люди в банном пару, в то время как едкий дым – обиталище чертей.
В банном корпусе, или, вернее, бараке, санатория «Самшитовая роща» не было ни пространщика с бутербродами, ни мраморных скамей, ни лежанок «под мрамор». Оцинкованные шайки, те – да, были, несколько погнутые и битые. Был и пар, парок, плывущий от вкрученных в потолочную трубу круглых, как на лейке, насадок, из которых бежала, а временами даже и била горячая вода. Барак не был разделен на кабинки, это было ни к чему. Моющиеся стояли тесно друг к другу, намыливаясь или, напротив, смывая мыльную пену. То было коллективное действие, оставлявшее, однако, место для индивидуальных ощущений.
Банный день был назначен кем-то в отдаленные времена на пятницу, и так оно и шло. С утра мылись мужчины, а после обеда – женщины. В другие дни недели банный барак был заперт на замок. Почему мылись раз в неделю, а не дважды или даже через день, никто не знал. Надо сказать, что такой вопрос никому не приходил в голову.
Влад пришел мыться с утра, до завтрака. Впускали группами, на лавочках перед входом в барак дожидались своей очереди человек пятнадцать. Под мышками ожидающих белели полотенца с завернутыми в них бельем и брусочками мыла. Сидя посреди народа, Влад Гордин оглядывался с любопытством: новые лица, молодые и постарше, настроение благодушное, как будто за подарком пришли сюда, а не на гигиеническую процедуру. Еще человек пять подойдут, и будут запускать.
Рядом с Владом дожидался своей очереди парень лет двадцати с небольшим, худощавый, с коротко стриженными ржаными волосами.
– Я тебя в столовой видал, – сказал парень и добавил без перехода, без зависти: – Как там у вас, в женском?
– Да нормально, – отозвался Влад. – А ты в каком?
– Второй корпус, – сказал парень и руку протянул – знакомиться. – Женя.
– Сам откуда? – спросил любопытный Влад Гордин. О чем тут еще можно спрашивать – какое легкое дырявое, правое или левое?
– Из Одессы, – ответил Женя, и Влад отметил удовлетворенно: новый знакомец говорит «из Одессы», а не «с Одессы». Наверно, студент.
– Был я у вас там, – сказал Влад. – На Приморском бульваре ночевал, на лавочке. – И, поймав недоверчивый взгляд Жени, охотно объяснил: – Денег не было ни копейки. Я из Сухуми на «Адмирале Нахимове» без билета приплыл и на бульваре с одним стариком познакомился. У него, у старика этого, были весы, белые такие, и он людей взвешивал, если кто хотел. Недорого брал, по пятаку, что ли, за взвес.
– Ну, знаю, – подтвердил Женя. – Весы, а к верхней планочке привязан ручной эспандер, проверять силу кисти.
– Точно! – обрадовался собственным воспоминаниям Влад Гордин. – Эспандер! Так я с этим стариком договорился, водил к нему клиентов. Подхожу к какой-нибудь парочке, говорю: «Не хотите ли померяться силой на эспандере? Вот тут, рядом». Парень перед девкой выступает, он ведь не знает, что я одной правой до ста килограммов жму. Ну и шел, конечно. Парень жмет шестьдесят, а я – семьдесят. Он кипятится, жмет уже семьдесят, а я – восемьдесят. И так далее, в том же духе. И за каждый жим дополнительный пятачок… Старик мне половину навара отдавал, набегал примерно рубль.
– И долго ты там ночевал? – спросил Женя, увлеченный, как и Влад, воспоминаниями из той, прошлой жизни.
– Дней пять, – сказал Влад. – Потом швейные машинки таскал по всему городу, и мне хозяин за это купил билет на поезд, до Львова. Короче, путешествовал я.
– Да, Одесса… – протянул Женя, и непонятно было, то ли он снисходительно прощает свою родину, украшенную лукавым стариком на бульваре, то ли тоскует по ней и желает как можно быстрей там снова оказаться. – Машинки, что ли, ворованные? У нас там швейную машинку ни за какие деньги не достать, я имею в виду в магазине.
– Может, конечно, и ворованные, – рассудил Влад Гордин, – на них ведь не написано. Меня один дядька нанял таскать, у него все зубы золотые – от и до.
Женя уже заканчивал свой санаторный срок, через неделю он должен был ехать домой.
– И долго ты тут просидел? – спросил Влад.
– Три месяца, – ответил Женя. – Теперь до будущего года.
Ну вот, рассуждал Влад Гордин, сидя на лавочке рядом со своим новым знакомцем. Три месяца. Вполне нормальный человек: просидел три месяца и едет домой. Не умер, и в больницу его не забрали. В конце концов, некоторым везет. Некоторые после выписки даже идут своим ходом в Сухуми через перевал. А то, что через год придется сюда возвращаться, – так ведь хроники они и есть хроники: у одних астма, у других туберкулез, а третьи вообще съехали с катушек и не вылезают из дурдома. Не так все темно, если вглядеться получше. И Валя…
Очередь сидела смирно, никто не нервничал и не возмущался: спешить было некуда, да ведь и не пиво же наливали за дощатыми дверями моечного отделения. Утро выдалось ясное, словно бы тонкого золотистого стекла. В прозрачной тени деревьев ожидающие терпеливо переговаривались перед входом в барак. Наконец дверь отворилась. На пороге стоял босой дядька в мокром клеенчатом фартуке поверх трусов.
– Давай, заходи! – пригласил дядька.
В проеме за его спиной темнело чрево барака, располосованное неровным пунктиром тусклых электрических лампочек. Казалось, что не душевая там помещалась, а бездна ночного неба, расцвеченного редкими звездами, и тянуло тревогой неизвестности. Владу вспомнилось почему-то описание немецких газовых камер: сумрак, теснота, шипит отрава в круглых насадках над головой… Он покривил лицо и, прогнав страшную картину, ступил за порог.
Больные, приплясывая на одной ноге, поспешно сбрасывали одежду и складывали ее кучками на низкую длинную скамью. Шелест нетерпенья стоял в предбаннике. И вот дядька в переднике повернул какую-то рукоятку на железной трубе, и душевой зал, не разделенный на кабинки, вмиг наполнился живым шумом падающей воды. Голые ринулись вперед. Стоя под витыми шнурками горячей воды, они блаженно жмурились и взмахивали руками. Некоторые уже деловито намыливались с головы до ног. Хлопья пены неслись с водою по полу и исчезали у дальней стены в круглых зарешеченных стоках.
– Сейчас-то хорошо, – услышал Влад Гордин голос Жени. – Раньше решеток не было на дырках, а скользко. Один тут поскользнулся, ну и в дырку по колено. Ногу сломал в двух местах… Мочалку хочешь?
Женя стоял совсем рядом, мыльная пена покрывала его как доспехи. Вот он сделал шажок, вода обрушилась на него, обнажая распаренную розовую кожу. Влад вгляделся, замигал. Шнурок шрама опоясывал туловище Жени, тянулся от соска до лопатки – в мизинец толщиной багровый рубец, оставленный ножом хирурга. Стало быть, человека вот так разрезали, как банан, развалили на две части, а потом снова свели воедино: живи дальше! И он послушно живет: вспоминает Одессу, ходит в баню. На улице, на лавочке, невозможно было догадаться, что творится у Жени под рубашкой: человек как человек. А рука-то правая висит, ну если и не висит, то все же отличается от левой – плечи скособочены. А что там внутри, в груди – об этом лучше не думать. Этот одессит, Женя, калека на всю оставшуюся жизнь. Что там у него нашли в легких, чтоб так его расчекрыжить? Рак? Мину? Чем вот так, лучше совсем не жить, прикрыть лавочку…
Влад оторвал взгляд от рубца, огляделся. Озираясь, он всматривался с пристрастием. Вон еще один со шрамом и еще… И этот, плешивый, намыливается с ног до головы левой рукой, а правую для удобства прижал к груди – не работает у него, как видно, правая. И ведь всех не разглядишь не сходя с места.
– Вот куда бы я поехал, – услышал он Женю сквозь воду и пар, – так это в Китай.
– Куда-куда? – переспросил Влад Гордин.
– В Китай, – повторил Женя. – Там знаешь, сколько китайцев живет? Миллиард!
– Ну и что? – сказал Влад. – Хоть два. Тебе-то что? – Он вдруг стал испытывать настороженность к этому Жене, как будто тот со своим рубцом был существом немного иной породы, чем он сам.
– Ну и вот, – жестко и неоспоримо продолжал Женя. – Из них три процента – богатые люди, считай, богачи… Сколько это получается?
Влад, дивясь, попытался прикинуть. Сначала один процент, а потом помножить на три. Сколько там нулей-то, в миллиарде? Без бумажки не обойтись.
– Получается, – опередил Женя, – тридцать миллионов. Тридцать миллионов богачей! И все китайцы, один к одному.
– Да, – согласился Влад Гордин. – Много, конечно…
– В том-то и дело, – сказал Женя. – Очень много. И если к ним ключик правильный найти, можно заработать кучу денег. Вагон и еще маленькую тележку. Поэтому я так хочу в Китай.
– Так ты, – предположил Влад Гордин, – хочешь этих китайцев взять за вымя? Они ведь тоже не дураки.
