Амели Нотомб - Токийская невеста
– Если бы Христос явился в наше время, он бы не ограничился одним языком.
– Да, но он не говорил бы по-латыни.
– Почему? Для него все эпохи равны.
– По-твоему, он ронин?
– По сути да. Помнишь, когда его уже распяли, он кричит: «Для чего ты меня оставил?»[28] Слова, достойные самурая, который потерял господина.
– Как много ты знаешь! Ты читал Библию?
– Нет. Это из книги «Как стать тамплиером».
Я подумала, что подоспела вовремя.
– Есть такая японская книжка?
– Да. Спасибо, ты мне открыла глаза. Я самурай Иисус.
– А чем ты похож на Христа?
– Увидим. Мне еще только двадцать один год.
В общем, спешить некуда. Я развеселилась.
Настал день ужина с друзьями. С утра Ринри извинился, что должен оставить меня в одиночестве, и отправился на кухню.
Кроме Хары и Масы, я не знала никого из тех, с кем мне предстояло встретиться. Эти двое ничуть не походили на мафиози, но ведь и Ринри тоже. Внешность остальных, возможно, больше соответствует роду их деятельности.
Я долго рассматривала огромное полотно Накагами. При созерцании этого черного великолепия даже самая ненавязчивая музыка была бы отчетливо лишней.
К шести часам обливающийся потом Ринри вынырнул из кастрюль и накрыл к ужину длинный стол. Я предложила помочь, но он не разрешил. Потом бросился принимать душ и вскоре присоединился ко мне. В шесть пятьдесят пять он объявил о приходе гостей.
– Ты слышал, как они подъехали?
– Нет. Я пригласил их к семи пятнадцати. Значит, они будут к семи.
Ровно в семь, будто в подтверждение его слов, раздался удар электрического гонга. Одиннадцать молодых людей ждали за дверью, хотя прибыли они не вместе.
Ринри пригласил их войти, быстро поздоровался и исчез на кухне. Хара и Маса приветствовали меня легким поклоном. Остальные по очереди назвали себя. Пространства гостиной как раз хватило, чтобы нас всех вместить. Я подала заготовленное Ринри пиво.
Гости смотрели на меня, не говоря ни слова. Я попыталась завести беседу с теми, кого уже знала, но тщетно, потом с теми, кого не знала, – напрасный труд. Я мечтала, чтобы Ринри поскорее посадил нас за стол, его присутствие мгновенно развеяло бы неловкость.
Молчание угнетало меня, и я принялась разглагольствовать на первую попавшуюся тему:
– Никогда бы не подумала, что японцы так любят пиво. Я уже не раз замечала и сегодня убедилась опять: когда вам предлагают выбрать напиток, вы всегда выбираете пиво.
Они вежливо слушали и ничего не отвечали.
– А раньше японцы пили пиво?
– Не знаю, – сказал Хара.
Остальные покачали головой, показывая, что тоже не знают. Снова воцарилось безмолвие.
– В Бельгии мы тоже пьем много пива.
Я надеялась, что Хара и Маса вспомнят о моем подарке, с которым я пришла на ту первую вечеринку, и поболтают об этом, но ничего подобного не произошло. Я заговорила снова и изложила все, что знала о разных сортах пива в наших странах. Молодые люди вели себя так, словно пришли на лекцию: они почтительно внимали каждому моему слову; я боялась, как бы кто-нибудь из них не вытащил блокнот и не начал записывать. Сказать, что я чувствовала себя дурой, значит ничего не сказать.
Стоило мне умолкнуть, как наступала тишина. Они выглядели смущенными, но ни один не дал себе труда прийти мне на помощь. Временами я испытывала их на прочность, рассчитывая хоть одного вытравить из норы молчания: проходило пять минут, по часам, но ни единого слова никто не произносил. Когда наша общая пытка делалась невыносимой, я снова вступала в игру.
– Есть еще «Роденбах», красное пиво, – сообщила я. – Его иногда называют бельгийским бургундским.
Им сразу полегчало. У меня зародилась надежда, что они воспринимают меня как настоящую лекторшу и скоро начнут задавать вопросы.
Когда Ринри пригласил нас к столу, я вздохнула с облегчением. Мы расселись, и я вдруг заметила, что нет места для хозяина дома.
– Ты забыл поставить прибор для себя, – прошептала я.
– Нет.
Он сразу ушел на кухню, я так ничего и не поняла. Потом он вернулся с подносом, уставленным умопомрачительными кушаньями, и разложил их перед нами: оладьи из одуванчиков, корни лотоса в листьях тисо, зажаренные целиком крохотные крабы. Налив каждому подогретого сакэ, он удалился и плотно закрыл за собой кухонную дверь.
И тут мне открылась страшная правда: я единственная хозяйка вечера. Ринри на манер японской супруги будет сидеть взаперти в помещении для рабов.
Удивилась, судя по всему, я одна, если только воспитание не помешало гостям это выказать. Одобрительный гул приветствовал угощение. Я надеялась, что хоть этот необыкновенный пир развяжет им языки. Ничего подобного. Они смаковали каждое блюдо в благоговейном молчании.
Такое поведение мне понравилось. Я никогда не любила болтать, наслаждаясь чудесами гастрономии. Сочтя, что Ринри пусть хоть таким способом, но все-таки выручил меня, я тоже молча предалась чревоугодию.
Когда мой пищеварительный экстаз слегка утих, я заметила, что гости смотрят на меня в замешательстве, с немым вопросом: они недоумевали, почему я их больше не развлекаю. Но я решила объявить забастовку. Хотят говорить – пусть говорят! После лекции о бельгийском пиве я имела право отдохнуть и спокойно поесть. Я сложила с себя ораторские полномочия.
Ринри зашел убрать грязные тарелки и принес каждому по лаковой миске с супом из орхидей. Я пылко выразила восхищение его шедевром. Остальные уже усвоили, что сегодня Ринри – японская жена, и ограничились скупой похвалой. Раб скромно потупился и снова удалился в свое узилище, не произнеся ни слова.
Суп из орхидей был столь же прекрасен на вид, сколь и пресен на вкус. Налюбовавшись им вволю, делать с ним было больше нечего. Молчание стало гнетущим.
И тут Хара ошеломил меня.
– Так вы говорили о красном пиве, – почтительно напомнил он.
Я замерла с ложкой в руке, и вдруг до меня дошло: мне предлагается продолжить лекцию. А точнее, они решили, что сегодня вечером разговорщицей буду я.
Японцы придумали замечательное ремесло – разговорщик, человек, ведущий застольную беседу. Известно, что бич званых обедов и ужинов – докучливая необходимость разговаривать. На императорских пирах в Средние века ели молча, и все было хорошо. В XIX веке, узнав западные обычаи, благовоспитанные люди сочли, что за столом надо общаться. Они быстро увидели, как это обременительно, и возложили ведение беседы на гейш. Потом гейши повывелись, однако хитроумные японцы нашли выход, создав профессию разговорщика.
Перед каждым застольем этот человек получает папку с планом размещения гостей, их именами и фамилиями. Ему надлежит деликатно собрать о них сведения. Во время трапезы разговорщик, с микрофоном в руке, ходит вокруг стола и говорит: «Присутствующий здесь господин Тошиба, президент известной корпорации, вероятно, сказал бы господину Сато, с которым учился вместе в университете, что тот совершенно не изменился с тех пор. Последний, скорее всего, ответил бы, что интенсивные занятия гольфом отлично помогают сохранить форму, как он и говорил месяц назад в интервью газете «Асахи симбун». А господин Хориэ предложил бы ему впредь почаще давать интервью «Майнити симбун», главным редактором которой он имеет честь состоять…»
Эта болтовня, незатейливая, разумеется, но ничуть не скучнее той, что ведется на наших западных обедах, имеет неоспоримое преимущество: она позволяет гостям спокойно есть. Самое удивительное, что разговорщика слушают.
– В Брюсселе еще делают кустарное пиво, оно называется «гёз»… – сказала я.
И пошло-поехало. Друзья Ринри оживились. Методика спонтанного брожения с помощью «диких дрожжей» увлекла их необычайно, тем более после затянувшегося перерыва. Я пожалела, что не состою в профсоюзе разговорщиков: зарплату не платят, никакой информации о клиентах не предоставили, ну как, по-вашему, можно работать в таких условиях?
Однако я работала, мысленно посылая Ринри страшные проклятия. Он убрал миски из-под орхидейного супа, заменив их, к моему негодованию, на керамические чашечки с тяван муси, и я, готовая продать отца и мать за этот японский жюльен из креветок, мидий, курицы и черных грибов на рыбном бульоне, который надо есть дымящимся, поняла, что не смогу проглотить ни капли, потому что должна объяснять, почему «Орваль» – единственное траппистское пиво, которое надо пить неохлажденным.
Это был бельгийский вариант Тайной вечери, где Христос из плоской страны поднимает чашу, наполненную не вином, а пивом, и говорит: «Пейте из нее все; ибо сие есть кровь моя, белое пиво нового завета, за многих изливаемое во оставление грехов. Сие творите в мое воспоминание, потому что, пока вы тут уплетаете морские гребешки, некоторые, между прочим, вкалывают, а что до тринадцатого, предающего меня, который прячется за плитой и даже не осмеливается подойти поцеловать меня, как Иуда, то лучше было бы этому человеку не родиться».
