Марк Хелприн - На солнце и в тени
Они уселись в столовой, где уютно пылал камин. На первое подали суп.
– Что это, черт побери? – спросил Билли.
– Йосенабе[158], – доложила Эвелин.
– Йосе что?
– Йосенабе. Японский суп.
– Почему это мы вдруг едим японский суп?
– Я о нем прочитала.
Это был прозрачный бульон с креветками, гребешками, моллюсками и морскими водорослями.
– Где ты о нем прочитала, в отчете трибунала по военным преступлениям?
– Они убивали нас, Билли, а мы убивали их, – сказала – Эвелин.
– Они первыми начали.
– Я знаю, но все уже кончено.
– Не для всех. Мне очень жаль, Эвелин, но это слишком напоминает мне о Тейлорах, Дрюсах, Вандерлинах, Дэвисах…
– Каких Вандерлинов вы имеете в виду? – перебил его Гарри.
– Джеймса.
– Джеймса Джорджа?
– Точно.
– А почему вы их вспомнили? – спросил Гарри.
– Все они потеряли сыновей на Тихом океане.
– И Вандерлины тоже?
– Их сын погиб на Гуадалканале[159]. Он был моряком.
– Сколько лет ему было?
– Точно не знаю, двадцать четыре или двадцать пять. Только что окончил Гарвард, но, должно быть, учился там позже тебя. Когда-то там была целая история. Его отец учился в Йеле. Конечно, все это глупости, не всерьез. Он гордился им, но шутил о каком-то предательстве. Говорил, будто его сына перевербовали. А почему ты спрашиваешь?
– Фамилия знакомая, – сказал Гарри.
– Конечно, она на слуху. Их фирма крупнее нашей. Смертельные враги Беконов, как, впрочем, почти все остальные. Когда-то давно Вилли Бекон перехватил у Вандерлина больше сделок, чем можно сосчитать. У него в конторе Вандерлина был – как это называется, крот, подсадная утка? Это было еще до кризиса. Мы были примерно твоего возраста и, извини, ни хрена не понимали, но думали, что понимаем. Фирму возглавлял дядя Вандерлина, но Вандерлин был там главной движущей силой. Он готовил сделку, работал по восемнадцать часов в сутки, сам во всем разбирался, а затем появлялся Вилли и скидывал покупателю пару тысяч долларов. У Вилли порой хватало ума одержать верх. Вандерлин узнал об этом, потому что проследил за кротом – точнее сказать, крысой – до Центрального вокзала, где крыса, крот, кто бы он ни был, вошел в телефонную будку, а Вандерлин вошел в соседнюю, прижал ухо к стенке и слушал, как его доверенный помощник сливает информацию Вилли Бекону. Хотя Вилли Бекон, породнившись с семейством Батонов, несколько смягчился, но Господь само сообщение об этом превратил то ли в скороговорку, то ли в рецепт сэндвича, тем самым давая понять, что с ним по-прежнему нужно ухо держать востро. Вандерлин тогда принялся скармливать Вилли какую-то очень левую информацию, из-за чего Вилли потерял кучу денег. А потом Вандерлин отправил крысу на полгода куда-то в Юго-Восточную Азию, якобы дожидаться информации о сделке, которой и в помине не было. Через шесть месяцев Вандерлин прислал ему телеграмму с указанием: «Немедленно выезжайте в Тибет на собственные средства», – а затем выставил его из фирмы и навсегда о нем забыл. Вандерлин из тех людей, кого я бы никогда, никогда не хотел иметь врагами. Когда его сын воевал на Тихом океане, сам он был в Европе. С тех пор он мало с кем общается, по крайней мере официально. Это был его единственный сын, их единственный ребенок. Такое пережить невозможно. – Билли бросил взгляд на Кэтрин.
Гарри едва не потерял дар речи. Кэтрин легонько пнула его под столом и сменила тему. Приглашение на этот ужин она устроила с определенной целью и хотела осторожно к ней подойти. Поэтому заговорила о спектаклях, которые теперь шли регулярно, о том, как учится работать, не думая о признании, просто выходить к зрителям и выдавать лучшее, на что способна. Это внушало ее родителям гордость, заодно убеждая их, что они были правы, задумав свой собственный ход.
Кэтрин ела суп, держа ложку в правой руке и пряча левую под столом, но, когда подали основное блюдо, она взяла вилку в левую руку, а нож в правую, отрезала кусок и снова переложила вилку в правую руку. Простое кольцо, купленное Гарри у Тиффани, блеснуло в свете очага, и она знала, что ее мать заметит тусклый блеск золота. А мать, когда заметила, не восприняла это как пустяк.
– Кэтрин, – не в меру серьезным голосом сказала Эвелин, – вы ничего не хотите нам сказать?
Билли никогда не обращал внимания на такие мелочи, как кольца или туфли, и поэтому понятия не имел, что сейчас последует важное объявление, к которому, благодаря женской наблюдательности, Эвелин была уже полностью подготовлена.
– Да, хотим, – сказала Кэтрин, тщательно подбирая слова. Билли тем временем сосредоточенно нанизывал на вилку картофелину.
– Что же, дорогая? – спросила ее мать таким тоном, словно вверх по Ист-Ривер покатилась приливная волна высотой с двадцатиэтажное здание.
– Ну, в общем, мы поженились.
Билли только что положил в рот немного слишком большую картофелину. Та выскочила обратно, как артиллерийский снаряд. Прежде чем она приземлилась – неизвестно где, – Билли рванулся вперед, словно задыхаясь, как оно на самом деле и было, и опрокинул стакан с водой.
– Что ты сказала?
– Мы поженились.
– Кто?
– Как ты думаешь, кто?
Билли уставился на растекающуюся лужу и быстро постучал по столу указательным пальцем правой руки. Его рука была похожа на дятла.
– Когда?
Она рассказала.
– И вы не догадались, что можно было бы – можно было – пригласить родителей, – сказала Эвелин.
– Мне очень жаль, – сказала Кэтрин, – но это нужно было сделать быстро и тайно.
Они приготовились услышать дальнейшие объяснения, но испытали облегчение, когда она сказала:
– Я не беременна. И в свое время мы проведем соответствующую церемонию и прием в Ист-Хэмптоне, с оркестром, объявлением, со всем, что положено. Мы не против всего этого, хотя ничто не может быть лучше того, как это уже произошло. У нас не было выбора.
Она рассказала им, почему они так сделали, умолчав о том, чем они с Гарри собираются заняться. Билли и Эвелин, конечно, знали, что Гарри столкнулся с гангстерами, и понимали, почему их дочь и Гарри не желают публичности. Хотя они не могли не испытать потрясения, но были благодарны, что все сделано разумно, так, как рекомендовали бы они сами. И это привело прямо к тому предложению, которое для них подготовил Билли.
– Я не могу есть, – сказала Эвелин. – А вы можете? – спросила она у Гарри с Кэтрин, оказалось, что те могли. – Билли, ты можешь есть?
– Нет.
– Мы пойдем в гостиную, – сказала Эвелин дочери и новоиспеченному зятю, – а вы, когда закончите, приходите. Отец хочет вам сказать кое-что, что я полностью одобряю.
Они вышли, Эвелин двигалась с достоинством клипера со всеми поднятыми парусами, а Билли шел спотыкаясь и рассеянно, как мальчишка, считающий ворон или трещины на асфальте. Гарри и Кэтрин закончили обед очень быстро.
– Все прошло не так уж плохо, – сказал Гарри. – Как ты думаешь, что они хотят нам сказать?
– Думаю, – сказала Кэтрин, – они предложат нам уехать куда-нибудь из Нью-Йорка, например, в Париж или еще куда-то, с какой-нибудь задачей, которая может обернуться прибыльной и достойной, если мы сможем ее выполнить, или прибыльной, унизительной и неприятной в ином случае.
– Ты же понимаешь, что я на это не пойду.
– Ты же понимаешь, что я тоже.
– Хорошо, – начал Билли. – Хорошо. Итак. Поздравляю. Не хотите ли десерт?
Он поднял брови.
– Мы уже съели десерт, папа, – сказала Кэтрин. Она заняла место у огня и скрестила ноги. Гарри сел рядом с Эвелин, по диагонали от Кэтрин, чтобы видеть ее. На Кэтрин был костюм из бежевого атласа, чулки с беловатым оттенком и жемчуг. Целуя ее, он не замечал деталей того, как она одета, чувствуя только сладость поцелуя. Ее привлекательность и умение подчеркивать достоинства своей внешности росли, и он предположил, что к тридцати годам они станут неодолимы. Самым великолепным было то, что она, лишь недавно начав осознавать свое могущество, еще только училась его использовать. Устоять перед ней, сидящей у огня, благоухающей, со скрещенными ногами, охваченными шелком, с украшениями, тихо позванивающими при малейшем ее движении, и с блестящими упругими волосами, было невозможно.
Очень красивые женщины – будучи таковыми в основном благодаря физической привлекательности, действующей даже на расстоянии, или благодаря сочетанию телесного и духовного совершенства в пропорциях, решения о которых принимаются не совсем здесь, на земле, – иногда смягчают подавляющее впечатление от своего присутствия какими-то недостатками: легким заиканием, частыми кивками головой, почтительно опущенным взглядом, как бывает, когда человек очень высокого роста приспосабливается к коротышке, наклоняясь вперед, чтобы его приветствовать. Но не Кэтрин. Ее необыкновенное обаяние, усиленное отсутствием жестов, рассчитанных на то, чтобы нравиться, было почти жестоким, самые тишина и спокойствие этого отсутствия позволяли потрясению от ее красоты проникать внутрь подобно инфракрасному излучению. Сказать, что отсутствие манерности у нее искусственно, означало бы противоречить самому себе. Ее естественность проистекала от того, что она была слишком заинтересована в истинной сущности вещей, чтобы тратить время на лицемерие перед собственной душой. Для тех, кто ценит все настоящее, она была болезненно прекрасна, вот в чем дело. И от этого не было исцеления.
