Манучер Парвин - Из серого. Концерт для нейронов и синапсов
Несясь по тротуару, я чувствую себя виноватым. Я не всё рассказал в клинике. Я не хотел, чтобы у неё сложилось самое худшее представление о моей семье или обо мне самом. У моей матери было несколько припадков за два года до моего рождения. Она вышла замуж в тринадцать лет, или, если быть более точным, её родители устроили этот брак и она должна была выйти замуж в тринадцать. Но её состояние улучшилось после моего рождения. Мой младший брат не говорил до четырёх лет, но затем развитие пошло ускоренными темпами, и он везде получал высшие баллы, потом получил несколько дипломов, включая по французской литературе в Колумбийском Университете. Другой брат, хотя и психолог, имел проблемы с алкоголем, а теперь у него начальная стадия диабета. У меня аллергия на многие вещи и бронхиальная астма. Я ничего из этого не сказал Джульетте. Думаю, что селективная память – это первое убежище беспокойного разума.
Мне нужно теперь признаться ей в этой самоцензуре? В конце концов, она имеет право на всю правду. Как я могу начинать искренние отношения с ней, если начинаю с обмана? Или открывать правду постепенно – нормально? Пусть капает капельками, как вода из крана.
«Боже праведный! Ты создал потенциал для обмана, потому что это необходимо – как необходима сила тяжести – чтобы держать людей на Земле? В соответствии с Твоим творением, хищники маскируются, чтобы ловить дичь, и не испытывают чувства вины. Но почему Ты, Всемогущий, сделал человеческий разум центром вины Вселенной за то же самое – обман других?» Чёрт побери, мои утайки от Джульетты вырастают в чудовище внутри меня? Как глупые атомы, которые составляют глупые молекулы, которые, в свою очередь, составляют нейроны у меня в мозге, начинают чувствовать себя такими виноватыми, но тем не менее так болезненно желать Джульетту? Это просто пытка!
В Центре имени Рузвельта я пробираюсь сквозь толпы студентов и коллег-преподавателей. Почему-то они тут все собрались, двигаются медленно и вроде запутались, словно слонята с завязанными глазами. Я поднимаюсь по закруглённой лестнице на второй этаж, где находится факультетская столовая. Джульетта меня ждёт. Она машет мне рукой. Она сидит за столиком у окна, выходящего на пешеходную дорожку внутри университетского городка. Мы обмениваемся приветствиями и ничего не значащими фразами, которые я не смог бы вспомнить, если бы к моим пальцам на ногах приставили паяльную лампу. Я слишком возбуждён для чего-то такого обыденного, как запоминание. На Джульетте голубая шёлковая блузка и белая юбка. Волосы свободно падают на плечи, как таинственная летняя ночь опускается на древний город Самарканд.
Подходит официантка. Джульетта заказывает салат с курицей. Я заказываю вегетарианский салат. Я также заказываю нам обоим по бокалу вина, которое подают в розлив. Я не хочу показаться дураком. Я прячусь за нашими деловыми отношениями.
– Вы сказали по телефону, что предметом нашей встречи будет моя новая любовь – неврология.
– Да, я организую семинар по связи мозга и разума. Я подумала, что для вас может быть интересно в нём поучаствовать.
– Для меня?
– Всегда неплохо иметь человека со стороны, чтобы связать происходящее внутри разума с реальностью и обществом за его пределами. Вы можете стать испытателем, проверяющим – проверять, как социальные проблемы могут воздействовать на душевные проблемы, вызывать их или в целом быть с ними связанными.
– Надеюсь, что это не то, что дегустаторы блюд у старых королей, которые их пробовали перед подачей. Они все умерли молодыми.
Джульетта не обращает внимания на мою нервную шутку и продолжает обосновывать моё участие.
– Доктор Оул Хочипилли из Йельского Университета согласился вести семинар вместе с доктором Рутковским. Это здорово.
Йельский Университет или не Йельский Университет, меня охватывает страх от того, что шесть дней придётся слушать человека, у которого акцент ещё хуже, чем у меня.
– Оул – это же «сова» по-английски.
– И пишется точно так же.
– А Хочипилли или как там его? Это итальянская фамилия?
– Нет, он – индеец из племени апачей, из Аризоны. – Она объясняет, что его настоящее имя – Ричард Оул Ван Де Веерт, и он – правнук индейской женщины и голландского миссионера. Он был хиппи в конце шестидесятых, учился в Стэнфордском Университете, и ещё тогда официально поменял фамилию на Хочипилли, в честь бога цветов, танцев и любви у ацтеков. Он – старый друг доктора Рутковского. И лучший специалист по когнитивистике. Сейчас он в годичном отпуске, который даётся для научной работы. – Джульетта также рассказывает мне и о других: – Там будет специалист по этике, она же – философ, кибернетик, специалист по физической химии и три аспиранта, которые пишут диссертации по неврологии.
Внезапно мне становится интересно.
– А вы? – Затем я размышляю вслух: – Вы уверены, что вам нужен на вашем семинаре такой мечтатель, как я, который ещё и спит с открытыми глазами?
– Я буду сидеть рядом с вами. Я не дам вам спать! – Джульетта смотрит на меня, словно спрашивает: «Что ещё?»
Приносят наше вино. Затем – наши салаты и корзинку со свежей выпечкой. Пока мы едим, она рассказывает об обширном инсульте, от которого её отец умер два года назад. Внезапно её глаза становятся самым грустным небом, которое я когда-либо видел. Как и Джульетта, её отец, Дэвид Пуччини, был неврологом. Она рассказывает мне, что они были очень близки, настоящими друзьями, они вместе играли в теннис и вели яростные дебаты по вопросам, связанным с неврологией. Разница в возрасте не мешала их дружбе. Джульетта также рассказывает подробнее про свою мать, Лиз Пуччини. Она страдает от недиагностируемого слабоумия, возможно, это болезнь Альцгеймера. Её кратковременная память ухудшается, и из-за этого она не может жить одна. Когда исполнился год после смерти её мужа, отца Джульетты, дочь перевезла её в интернат для проживания престарелых людей с особыми потребностями, расположенный недалеко от квартиры Джульетты. Из-за того, что у Джульетты очень напряжённый график, она не может заботиться о матери дома. Она говорит, что навещает её почти каждый день, но всё равно чувствует себя виноватой, считая, что этого недостаточно. Затем она колеблется и признаётся:
– Я никогда ни перед кем не раскрывалась так быстро, Пируз. В чём ваш секрет?
– Возраст. Вспомните, вы с отцом тоже были друзьями.
– Вы не такой старый. Давайте, Пируз, раскрывайте свою тайну.
– Изначально Бог думал сделать меня губкой. Затем он передумал и сделал меня обезьяной с большими ушами.
– Атеист говорит о Боге?
– Откуда вы узнали про мой атеизм?
– Я умею читать!
– В любом случае, Бог или принадлежит всем, или не принадлежит никому, – говорю я.
Джульетта продолжает убеждать меня принять участие в семинаре по мозгу и разуму. Я продолжаю сопротивляться. Но я соглашаюсь предоставить ей своё резюме, обещая, что «если доктор Рутковский и бог ацтеков всё ещё захотят, чтобы я участвовал после того, как увидят, насколько я непригоден с точки зрения неврологии, то тогда уж я создам неудобство своим присутствием».
Теперь мы с Джульеттой идём рядышком по территории университетского городка к моему кабинету в Олин-Холле, я обещал, что там дам ей своё резюме.
Она предлагает мне пососать «М & M», я с благодарностью отказываюсь.
На всём пути я борюсь со своим желанием протянуть руку и взять её руку в свою. Я придерживаю ей дверь и слегка касаюсь её плеча, когда она заходит внутрь. Здание кажется покинутым. Студенты находятся в аудиториях или на улице, ловят лучи холодного солнца. Я чувствую, что призраки отдыхают у белых стен. Я здороваюсь со студентом. Мы заворачиваем за угол к моему кабинету.
Замочной скважине не нравится ключ, который я в неё вставляю. Я немного смущаюсь, но нахожу нужный ключ.
– Джульетта, пожалуйста, закройте глаза, – приказываю я. – Для вашего же блага.
– Вы мне уже говорили про бардак на вашем столе и сравнивали его с тем, что творилось в сознании у Бога.
– Я очень сильно приуменьшил реальное положение вещей. Следовало сравнить с Дрезденом после бессмысленной бомбардировки британцами. Так что, пожалуйста, сделайте мне одолжение – не смотрите!
Она неохотно подчиняется, причём очень странно улыбаясь. Я беру её за руку и веду внутрь. Я чувствую внутри себя приятную дрожь, и её рука тоже подрагивает. Я ставлю её перед письменным столом, а сам тем временем копаюсь в своём бардаке. Наконец я нахожу то, что ищу, – старый экземпляр своего резюме.
Я чувствую невыносимое желание протянуть руку через стол и коснуться её волос. Я сдаюсь на волю этому желанию и провожу кончиками пальцев сверху вниз по прядям, которые, в свою очередь, гладят её щёку. Это напоминает арпеджио[9] на арфе. Я надеюсь, что она не заметит моего прикосновения. Я чувствую, что мой дом – везде, и помню каждую красивую вещь, которую хочу запомнить, как, например, слова Руми[10]: «Любовь – это лучшее лекарство».
