Марк Хелприн - На солнце и в тени
Хотя время его дежурства закончилось, Гарри не пошел будить Сассингэма и остался на посту, захваченный зрелищем пылающих городков. Дневной свет обнаружил на заснеженной равнине воронье племя. Тысячи птиц появились в небе и на земле – они летали сжимающимися кругами, вырывались из них, скользя вниз, разбегались, чтобы взлететь, или ковыляли, как старики, пытающиеся танцевать. Они падали с белого неба, как будто были только что созданы, и их спирали вторили столбам черного дыма, на фоне которых они двигались. В холодные зимы эти вороны летели из России на запад и юго-запад над армиями или среди них, равнодушные и неуязвимые. За время войны Гарри видел их впервые, хотя в тридцатые годы наблюдал за ними в Вене. Там, после долгого перелета, начатого в степях и проходившего через богом забытые миры Буковины, Богемии и равнины Венгрии, они искали тепло и пищу в снегу на берегах незамерзающего Дуная.
То, что Гарри видел перед собой, заставило его забыть о близости Франции и унесло его в края Восточной Европы. Русский холод гнал ворон над страной, из которой он сам был родом. Гарри понимал язык и каким-то образом помнил мрачный климат, рельеф местности и полноводные, грозящие наводнениями реки. Если он закрывал глаза, сто поколений предков забирали его обратно, словно его пребывание в Америке было всего лишь сном. Зачарованный усталостью, он оказался в черте оседлости. Усталость от опасных сражений на зимних равнинах Германии привела его в круг собственных безликих предков, чья бедность, достоинство и человечность в эту минуту сливались с огнем и столбами дыма, вьющимися, как вороны. Поскольку он никогда их не знал и не мог знать, пребывая в качестве, которое англичане эвфемистически называют неведением корней, Гарри на мгновение позавидовал аристократическим семьям, хранившим документы и портреты предков. Но зависть тут же исчезла, когда он подумал о том, какими бесчувственными бывают свидетельства о подвигах, как, несмотря на хрупкий блеск, невыразительны портреты, украшающие стены аристократических домов, и как плохо отражают жизнь упоминания о героизме, богатстве или родословной.
Вместо этого в нем возникли те, от кого он произошел, – забытые мужчины, женщины и дети, слишком бедные и угнетенные для поминовения. Чем больше он обессилевал, чем опаснее и безнадежнее становилось его положение, тем более реальными они казались, вспыхивая золотым и красным, как если бы они были живы. Они были настолько близки и реальны, что ему казалось, будто к ним можно прикоснуться. Откуда они явились, Гарри знать не мог, но, возможно, он так близко подошел к смерти, что просто перенесся к ним, туда, где они его ждали.
То, что он видел, воображал и вспоминал, было схождением бессмертных душ. Они были мощнее армий или империй и сияли ярче, чем солнечный свет. Он не мог разглядеть их в подробностях, потому что они вихрились, как танцоры, неукротимо поднимаясь из темноты, превращаясь в воздухе в пламя и рассыпаясь искрами. Если бы он был в состоянии подняться над равниной и присоединиться к ним, он сделал бы это. Он протянул левую руку, словно хотел прикоснуться к ним, словно они могли поднять его и отнести домой.
В середине утра снова пошел снег, достаточно густой, чтобы приглушить зарево пожаров и прибить дым. Подойдя к посту, Сассингэм увидел, что Гарри дышит резкими и редкими вздохами: морозная ночь измотала часового, и в этом не было ничего удивительного.
– Твоя очередь, – сказал Сассингэм.
– Моя очередь что? Теперь твоя очередь.
– Вымыться и поесть горяченького.
– Смешно.
– Нет, в нескольких милях отсюда соорудили что-то вроде пехотного отеля с горячей водой. Грузовик берет по человеку с команды за одну поездку. Каждому дается полтора часа, а потом его привозят назад.
– Я поеду последним, – сказал Гарри. У него было самое высокое звание.
– Забирают тех, кто отстоял на посту. Такие правила. Иди. Я следующий после тебя.
Неподалеку от линии фронта команда снабжения и транспорта организовала настоящий курорт для фронтовиков, установив на покатом поле множество больших палаток. Повсюду стояли или ездили туда-обратно грузовики. От полевых кухонь валил дым, как от паровозов. Гарри почувствовал запах мяса, соуса и жареной картошки.
Когда он слез с грузовика, пехотинцы, стоявшие в очереди, которая образовалась на первом этапе, предложили пропустить его, потому что он был офицером, но он отказался. От них ожидалось, что они это предложат, а у них была надежда, что он откажется. Солдаты ценили, когда офицеры были столь же грязны и оборваны, как они сами, и, несмотря на звания, не пользовались своими привилегиями, – за такими они готовы были в огонь и в воду. Именно так и должно было быть.
В первой палатке записали его имя и выдали ему полотенце, кусочек мыла и пакет с пятью парами носков и двумя сменами белья. Пока не настали холода и не застыла грязь, каждый солдат в Седьмой армии получал одну пару носков в день. Ни одна другая армия в мире никогда так хорошо не снабжалась. Можно было идти по следам сражений, ориентируясь по выброшенным носкам. Некоторые умники, пытаясь накопить носки с целью продавать их после войны, получали набитые карманы и траншейную стопу[144].
Получив белье, Гарри прошел в зазор между первой и второй палаткой, где из-за разъяренного снежного шквала почти невозможно было разглядеть, кто стоит прямо перед тобой. Оказавшись внутри второй палатки, он разделся, выбросил старые носки и нижнее белье и собрал свою артиллерийскую фланель, брюки, рубашку, свитер, китель и шинель в узел. Ненадолго оставшись обнаженным, он вышел на улицу и увидел множество входов в очень длинную палатку. Он прошел в один из них, и солдат, стоявший внутри у самого полога, сказал:
– Идите во второй номер, оставьте свои вещи с этой стороны и задерните шторы, чтобы вода не попала на одежду и карабин. Достаньте бритву. – Гарри согласно кивал. – Не каждый приносит с собой. После того как потянете за цепочку, вода будет литься восемь минут. Потом она останавливается, и надо выходить. Видели бойлеры?
– Нет.
– Там, с другой стороны, большие бойлеры и автоцистерны. Вода очень горячая. Постарайтесь смыть мыло пораньше, если не успеете, вам придется с ним жить.
Гарри оставил свои вещи на дощатом настиле рядом с душем, достал бритву, вставил в нее последнее лезвие и вошел. Стены были брезентовые и не особенно чистые, а пол был составлен из грузовых поддонов, скользких от слизи и мха. Хотя было почти темно, он видел, как блестит хромированная душевая насадка. Держа мыло и бритву в руке, он потянул за цепочку. На него обрушился настоящий водопад, настолько горячий, что кожа покраснела. Даже в модных отелях не всегда бывает хороший напор и достаточное количество горячей воды. Но не здесь. С полминуты он просто позволял воде литься на себя. Вокруг все заволокло паром, и в первый раз за последние несколько недель ему стало по-настоящему жарко. Он принялся лихорадочно орудовать мылом, покрывая себя пеной и смывая ее, словно был совсем запущенным и грязным, как и было на самом деле.
Не тратя ни секунды, чтобы смыть с себя мыло, он предоставил воде справиться с этим самостоятельно, тем временем натирая оставшимся обмылком недельную щетину, пока его лицо не покрылось белой пеной в дюйм толщиной. Новое лезвие, нагревшись под струей горячей воды, было гибким и острым, и к тому мгновению, когда Гарри оказался чисто выбрит, в запасе у него должно было остаться около четырех минут. Он подставил лицо под струи и медленно поворачивался, чтобы вода покрывала его везде. Никогда еще вода не доставляла ему такого наслаждения.
Когда поток иссяк, он вытерся, бросил тонкое полотенце в мешок, взял одежду и карабин и, пошатываясь, пошел к следующей палатке, в которой мужчин, выстроенных в несколько шеренг, «окуривали» ДДТ. На следующем этапе они одевались, расчесывали волосы и рассматривали новых себя в затуманенных металлических зеркалах, закрепленных на брезентовых стенах палатки.
Полностью одетые и снова вооруженные, они вышли на улицу и подождали под снегопадом, прежде чем усесться за стол в одной из огромных палаток-столовых. Всем было так жарко, что никто не надел ни каски, ни подшлемника, и за время ожидания волосы у них замерзли и макушки присыпало снегом. В столовой палатке они взяли подносы и пошли от прилавка к прилавку, ставя на них тарелки с едой. В конце концов Гарри обнаружил себя сидящим на скамейке за длинным столом со свободными местами по обе стороны. У него были нож, вилка, ложка, бумажная салфетка и алюминиевый поднос, на котором находились: фунт тушеного мяса, груда жареного картофеля, кукуруза и большой кусок испеченного снабженцами шоколадного торта без глазури. Большая чашка была наполнена очень сладким горячим чаем. Свет, проникавший через высокий потолок палатки, имел серебристый оттенок из-за собравшегося на брезенте снега, который в некоторых местах таял и капал вниз. Снаружи слышалось шипение газовых горелок, что могло бы считаться устойчивой тишиной, если бы немецкая артиллерия время о времени не напоминала о себе страшным грохотом. Во время еды солдаты, которых в палатке Гарри было около сотни, едва ли это замечали. Они были вымыты и согреты, в чистом белье, они ели настоящую пищу. Этого было достаточно.
