Кэтрин Уэбб - Незаконнорожденная
Та, которая всегда была твоей, но больше твоей быть не может.
Элис Б.
Пташка перечла письмо два раза, после чего поднесла бумагу к губам и вдохнула, стремясь уловить последние следы едва ощутимого запаха своей названой сестры. «Все эти ужасные вещи она знала, но никогда о них мне не говорила. Хранила в себе». После истории с деревом влюбленных Элис пообещала больше не иметь от нее секретов, но этот секрет она ей не раскрыла. «Неужели она думала, что я стану меньше ее любить? Если бы она попросила меня убежать с ней и жить в пещере, я согласилась бы не раздумывая». Пташка опустилась на стул и какое-то время беззвучно плакала. Затем, когда в комнату стал проникать серый рассвет, она почувствовала беспокойство. Джонатан должен очнуться прежде, чем вернется Джозефина. Нужно, чтобы никто не помешал ей поговорить с ним. Дом был погружен в тишину. Даже Доркас еще не встала с постели, чтобы с шумом открыть ставни и начать просеивать золу, отделяя от нее тлеющие угольки. Пташка наклонилась над постелью и дотронулась до здоровой руки Джонатана.
– Сэр, – позвала она хриплым шепотом, – мистер Аллейн, вам нужно проснуться.
Пташка осторожно потрясла его за плечо. Оно было теплым и мягким.
«Что, если врач ошибается и он не очнется?»
Она взяла его ладонь в свою и сжала, после чего наклонилась вперед и резко хлопнула больного по щеке; страх сделал ее не в меру настойчивой.
– Очнитесь же, Джонатан! Вы нужны Элис! Вы нужны мне!
Брови у Джонатана дернулись.
– Тише, Пташка! – проговорил он, не открывая глаз. – От твоего крика у меня раскалывается голова.
Голос был слабый и хриплый, но Джонатан явно пришел в сознание. Во всяком случае он ее узнал. Пташка выдохнула, сразу почувствовав облегчение.
– Вы ударились головой, мистер Аллейн, – сказала она так тихо, как только могла. – И повредили запястье. Вы упали на верхнем выгоне.
– На выгоне? – Веки Джонатана затрепетали, открылись, и он задумчиво посмотрел вверх, на ламбрекен балдахина. – Да, теперь вспоминаю. Я пытался отыскать миссис Уикс. Она… Я кое-что сказал и только потом понял, как ужасно ей было это слышать. Она убежала в туман…
– Знаю. С ней все в порядке. То есть… вообще-то, у меня есть что вам сообщить.
– Ты знаешь? Откуда?
Он повернул голову, чтобы на нее взглянуть, и поморщился от боли, вызванной этим движением.
– Мы с ней подружились. Во всяком случае, я так считаю. Но сейчас выслушайте меня. Вы можете слушать? Вы понимаете меня? Мне нужно вам кое о чем рассказать.
Она встала и посмотрела на него сверху вниз. Джонатан ответил взглядом, полным тревоги.
– Понимаю, – проговорил он осторожно.
Тогда Пташка тихим голосом рассказала ему обо всем. О Дике Уиксе и дереве влюбленных, о Дункане Уиксе и о том, что он видел в карете, а потом сообщил Элис в тот день, когда она побывала в Боксе. О Рейчел Уикс, о том, почему Дик взял ее в жены. В довершение она поведала обо всем, что открыл ей Дик перед тем, как упал в реку. Джонатан выслушал ее, не шевелясь и не произнося ни звука, почти без какого-либо отклика на все сказанное, разве что в его взгляде появилась боль, которая стала расти, как грозовая туча. Когда Пташка закончила, она затаила дыхание и стала ждать.
– По-твоему, Пташка, я должен принять эти вести с радостью? – спросил он наконец.
– Кому такое может понравиться? Просто я оплакивала Элис как свою сестру и мечтала открыть правду о том, что с ней случилось. Вы тоже ее оплакивали и тоже хотели знать о ее судьбе. Поэтому я и рассказала вам всю правду, какой бы страшной и горькой она ни казалась.
– А тот, кто убил Элис, муж Рейчел Уикс, он мертв? Ты уверена в этом?
– Да, он умер, этот никчемный негодяй.
– Может, и никчемный, но, выходит, он тоже о ней горевал, хотя и по-своему. Марионетка, которую моя мать дергала за веревочки… Мне не следовало бы верить ни одному твоему слову, выгнать тебя вон – и на этом закончить.
– Но вы знаете, что я сказала правду.
– Ты обвиняла меня многие годы и была полностью уверена в моей вине.
– Я это помню и… прошу прощения.
– А теперь ты с такой же убежденностью винишь в ее смерти мою мать.
– Да, вашу мать и вашего деда, который был очень плохим человеком. Совсем не таким, каким казался. Мне это точно известно, и я не намерена от вас ничего скрывать, хотя вы и Элис его любили.
– Тебе известно, что он был плохим? Откуда тебе это известно? – гневно спросил Джонатан.
– Потому что… потому что он меня изнасиловал. В тот самый день, когда пришел сказать, что я больше никогда не увижу Элис. И потом делал это снова и снова, пока не умер. Клянусь жизнью, что не обманываю. – Джонатан отвернулся, как будто ему стало невыносимо на нее смотреть; и Пташка увидела, как из глаза у него выкатилась слеза и упала на подушку. – Вы, верно, не знаете всех подробностей его смерти, сэр?
– Он скончался от апоплексического удара, – произнес Джонатан холодно. – Внезапно и без страданий.
– Ваш дед умер на Линетте, нашей новой горничной. Она сопротивлялась так яростно, что он перенапрягся и его сердце не выдержало. Вы просто везунчик, сэр, потому что, кроме вас, никто его не оплакивал. – «Если он мне не поверит, меня выгонят отсюда, и я больше никогда его не увижу». – И… вы узнали бы гораздо раньше… ну, то, что Элис приходилась лорду Фоксу дочерью, если бы капитан Саттон отдал вам ее письмо сразу, – проговорила Пташка и протянула листок бумаги. Рука Джонатана задрожала, когда он его взял. – Написанное здесь подтверждает справедливость моих слов.
Пташка ждала, когда Джонатан закончит читать, и видела, как двигались желваки у него под кожей, выдавая бурю одолевавших его чувств.
– Мать лгала мне всю жизнь, это я понял уже давно, – произнес он сквозь сжатые зубы.
– Сэр… – прошептала Пташка. – Сэр, можно у вас попросить одно из ее писем?
– Что?
– Мне очень хочется иметь у себя одно из писем Элис, которую я так сильно любила. Понимаете, просто для того, чтобы хранить какую-то вещь, которой касалась ее рука.
– У меня нет других ее писем, – нахмурился Джонатан. – О каких письмах ты говоришь?
– Обо всех ее письмах. О тех, которые писали ей вы и которые она писала вам. Ваши она хранила в спальне в шкатулке из розового дерева, которая исчезла после смерти Элис. Я думала, ее взяли вы. Это не так, сэр?
– Нет, не так, – покачал головой Джонатан. – Я не брал. А ее письма ко мне я… уничтожил. – На миг его голос дрогнул. – Я их сжег. Все. Когда вернулся и подумал, что она… когда поверил тому, что мне о ней рассказали. Теперь я об этом жалею… Очень жалею.
– Но если ваших писем нет у вас, то к кому они попали? А то письмо, которое я у вас потихоньку взяла, чтобы прочесть? То, которое вы незадолго до смерти Элис прислали из Коруньи, перед тем как покинуть Испанию?
– Я не знаю, кто их взял. Наверное, дед. А то письмо из Коруньи… Я его не отправил. И она его никогда не видела. Оно лежало у меня в кармане во время всего моего пути в Брайтон, а затем, когда я получил письмо Элис, оно пропутешествовало вместе со мной до Батгемптона. У меня так и не появилось случая его отослать. Оно хранилось у меня всегда.
– Вот как… – пробормотала Пташка, чувствуя, как у нее исчезает последняя надежда. – Выходит, письмо, возвращенное вам, является последним напоминанием об Элис, последним доказательством того, что она когда-то жила, если не считать воспоминаний.
– Да. Им было мало ее уничтожить, – проговорил Джонатан, опустив глаза. Его брови сурово сдвинулись, тонкие губы изогнулись в горькой усмешке. – Позови ко мне мать. Немедленно.
Пташка послушно встала, не говоря ни слова. Она тихонько постучала в дверь спальни миссис Аллейн, и та сразу же велела войти. Ее немолодое лицо осунулось от переживаний, но глаза тотчас вспыхнули надеждой и счастьем, едва Пташка сообщила, что Джонатан просит ее прийти.
«Радуйтесь, мадам. Еще немного, и вам предстоит почувствовать всю тяжесть своей вины».
Пташка шла за ней следом до спальни Джонатана, у двери которой миссис Аллейн обернулась и бросила на девушку хмурый взгляд.
– Почему ты тащишься за мной по пятам, словно комнатная собачка? Ступай на кухню, принеси говяжьего бульона и чая. Да прихвати бренди, пожалуй.
– Нет, мадам. Я больше у вас не служу, – возразила Пташка, и эти слова заставили ее сердце затрепетать от страха и восторга. От волнения у нее пробежал по спине холодок.
«Наконец-то я вырвалась на свободу».
– Что? Как ты смеешь со мной спорить? Немедля ступай и… – Она не закончила. Что-то в том, как Пташка стояла, наполненная решимостью, заставило Джозефину осечься. – Ну что ж, – проговорила она недоверчиво, но почти смирившись с происходящим. – Не служишь так не служишь. Значит, так тому и быть.
Пташка покачала головой:
– Вы меня не поняли, мадам. Я теперь служу вашему сыну. Только он может отослать меня прочь.
