Кэтрин Уэбб - Незаконнорожденная
– Доктор говорит, он не умрет. У него сломано запястье, но рана на голове неопасна. Она только сильно кровоточит. Но мой мальчик останется жив и скоро очнется.
Джозефина произнесла эти слова, не обращаясь ни к кому конкретно. Она вела беседу с мебелью в комнате, с Богом, со всеми и ни с кем. Она говорила с судьбой, сообщая ей, как обстоят дела, и предупреждая, что та не должна ничего менять. Пташка посмотрела на нее. Лицо Джозефины застыло в неподвижной маске горя, глаза были широко раскрыты. Она буквально впивалась в сына пристальным взглядом.
«Джозефина его любит, но то, что она сделала, омрачило всю его жизнь. И она это знает».
Пташка ожидала, что ее охватит гнев, но этого не случилось.
«Она забрала Элис. И сделала это, отлично сознавая, какую подлость совершает, и скрывала свое преступление до сих пор. Она позволила мне ей служить и страдать от похотливого внимания ее отца, зная, что я иду на это ради возможности узнать что-нибудь об Элис. Она пичкала меня ложью».
Пташка говорила себе все это, но гнев не приходил, и она в растерянности пыталась понять почему.
«Потому что ее отец, мерзкое чудовище, надругался над ней так же, как надо мной. Потому что она мать Джонатана и теперь боится за него, как никто другой».
– Я могу вас пожалеть, но и это не убавит во мне ненависти, – пробормотала Пташка.
Джозефина Аллейн моргнула и повернулась, чтобы посмотреть на нее.
– Что ты сказала?
С минуту Пташка хранила молчание, вспоминая, как совсем недавно желала явиться к этой женщине и отомстить. И как испугалась Рейчел Уикс, поняв, что она замышляет. Но вот Джонатан оказался жив, и все изменилось. «Я больше не могу сказать, что у меня никого нет. У меня есть он». Пташка снова посмотрела на раненого, желая разобраться в своих чувствах к Джонатану теперь, когда ненависть развеялась, словно дым. В памяти тотчас всплыл день, когда он смеялся ее проказам и вместе с ней плавал в реке неподалеку от Батгемптона – незадолго до того, как уехал в Испанию и все переменилось. При этом воспоминании в ней зашевелился осколок былого горя. Слишком много они потеряли с того дня – и он, и она.
– Я рада, что он поправится, – сказала наконец Пташка.
Джозефина Аллейн повернулась к сыну и, казалось, не обратила внимания на слова Пташки. Она потянулась к нему и взяла в свои руки его ладонь – нежно и бережно.
– Ты все, что у меня есть, – прошептала она, и Пташке стало ясно, что Элис будет отомщена, за ее смерть эта женщина заплатит полной мерой.
«Я найду, что ему сказать, когда он придет в себя. И тогда вы потеряете сына, миссис Аллейн».
Джозефина провела с Джонатаном много часов, однако он так и не очнулся. Наконец она сдалась и ушла спать, приказав, чтобы ее немедленно позвали в случае любой перемены в его состоянии. Тогда Пташка вызвалась остаться рядом с больным, поскольку бодрствовать предстояло, по-видимому, всю ночь. Она села и стала ждать, отгоняя от себя сон. Сквозь полудрему она услышала, как напольные часы в вестибюле пробили два раза, и в этот момент вспомнила, как Рейчел Уикс говорила, что отдала Джонатану последнее письмо Элис. Пташка вскочила на ноги так стремительно, что стул под ней опрокинулся и со стуком упал. Она застыла на месте и напрягла слух, желая убедиться, что шум не поднял Джозефину с постели. Но было тихо. Длинный сюртук Джонатана висел на дверце изысканно украшенного шкафа, и Пташка, подкравшись, провела рукой по карманам, надеясь нащупать жесткий листок бумаги под мягкой материей. Когда это ей удалось, она вытащила его, на цыпочках вернулась к постели, поставила стул на ножки и посмотрела на лицо Джонатана долгим взглядом. Ее не оставляло ощущение, что он может догадаться о краже, очнуться и выхватить у нее письмо. Либо вообще прогнать из комнаты, выкрикивая вдогонку угрозы, как уже бывало не раз, когда она принималась искать этот самый клочок бумаги. «Нет. Он ни в чем не повинен. Мне просто надо почаще себе об этом напоминать». Сделав медленный вдох, чтобы успокоиться, Пташка развернула письмо.
Мой дорогой Джонатан!
Ах, почему от тебя так давно нет ни одной весточки? У меня дурные предчувствия. В последние несколько недель я писала тебе много раз и уже отчаялась получить ответ. Вдруг ты убит, ранен или пропал без вести? Или, возможно, письмо, полученное от твоей матери, заставляет тебя избегать общения со мной? Я ничего не знаю, любимый! Это жестоко. Скажу прямо, чего я боюсь, – как ни больно мне это писать. Обычно мы передавали наши письма работнику, который помогал нам на ферме, чтобы он отвез их на постоялый двор, где останавливаются почтовые дилижансы. Вчера я гуляла у моста и видела, как он вручил сложенный листок бумаги, очень похожий на мое письмо, какому-то неряшливо одетому парню, который унес его с собой. Я совершенно убеждена, что он никоим образом не связан с почтой или с постоялым двором. Неужели ни одно из моих писем не дошло до тебя, Джонатан? Но это дойдет – у меня есть план.
Я ходила в Бокс и виделась с твоей матерью. Знаю, этого не следовало делать, ведь меня туда никто не звал. Поверь, я не собиралась с ней встречаться и искала лишь лорда Фокса, чтобы узнать, нет ли у него новостей о тебе. Но судьба свела меня именно с твоей матерью, миссис Джозефиной Аллейн, и мне пришлось открыть ей цель моего прихода. Она такого наговорила, Джонатан! Она была так сердита и так жестока. Она меня ненавидит. Она рассказала мне кое-что о моем происхождении – это меня потрясло. И как будто одного этого было мало, вскоре мне довелось узнать, что у нее есть еще более веские причины меня ненавидеть. О них проговорился ее кучер. Ужасные, ужасные вещи, и я не желаю их раскрывать в этом письме на тот случай, если и оно попадет не в те руки. Я сообщала обо всем более подробно в моих прежних письмах к тебе – тех, на которые я не получила ответа. Прости меня, дорогой Джонатан. Мое отчаяние так велико, что я не подумала о последствиях. Слова без удержу лились с моего пера, и теперь, когда мои послания попали неизвестно куда, содержащиеся в них сведения могут тебе навредить. Еще раз прости. Кучер был пьян, но все же… он говорил с такой уверенностью! Он рассказал о том, что напугало бы и миссис Аллейн. Я порождение такой гнусности! Я проклята. Не приезжай к ним в Бокс, прошу тебя, Джонатан, – они лжецы и совсем не те, за кого себя выдают. И если ты все-таки воротишься, ни в коем случае не приезжай ко мне. Увидеть тебя мне будет невыносимо.
И вот еще что. Нашелся один человек с грубоватыми манерами, но зато с нежным сердцем. Он ухаживает за мной так, словно от этого зависит его жизнь. Его лицо мне знакомо – вне всяких сомнений, я его где-то видела. Не могу припомнить где, но он не из Батгемптона. Этот человек уговаривает выйти за него замуж и обещает увезти в Бристоль или в какое-нибудь другое место, где я захочу жить. Я сделала все, что могла, чтобы он отказался от своих намерений, но он приходит снова и снова, твердя, что без меня ему не жить. И в какой-то момент, в один из самых тоскливых дней, я подумала – должна тебе в этом сознаться, мой дорогой, – что я должна с ним уехать, исчезнуть из твоей жизни и знать, что ты больше никогда меня не увидишь. Это длилось лишь мгновение. С тех пор как я побывала у твоей матери, лорд Фокс перестал меня навещать. Я чувствую, что близится развязка, она висит надо мной, словно дамоклов меч. Это и заставило меня подумать, что я должна поддаться на уговоры этого очаровательного обманщика. Потому что он именно обманщик. Но я никогда не смогу этого сделать, любимый. Я никогда не позволю тебе считать, что я тебя предала, ведь если я уеду, твои родные непременно нашепчут тебе эту ложь. Ах, как я могу писать такие вещи о твоей матери и о человеке, которого всю жизнь любила и считала своим благодетелем? Подобное мне теперь кажется жестокой шуткой. Впрочем, вся моя жизнь была жестокой шуткой с самого начала.
Я порождение гнусности, любимый. Но я больше не имею права тебя так называть. Наша любовь сама была гнусностью. Я чувствую, как мое сердце разрывается, Джонатан. Оно разрывается на части, и я не знаю, смогу ли это перенести. Ты и я теперь должны жить врозь, отныне и навсегда. Я остаюсь здесь дожидаться решения своей судьбы, каким бы оно ни оказалось. И если мы никогда больше не свидимся вновь, то позволь мне поклясться тебе теперь – я любила тебя всем сердцем и буду любить всегда.
Та, которая всегда была твоей, но больше твоей быть не может.
Элис Б.
Пташка перечла письмо два раза, после чего поднесла бумагу к губам и вдохнула, стремясь уловить последние следы едва ощутимого запаха своей названой сестры. «Все эти ужасные вещи она знала, но никогда о них мне не говорила. Хранила в себе». После истории с деревом влюбленных Элис пообещала больше не иметь от нее секретов, но этот секрет она ей не раскрыла. «Неужели она думала, что я стану меньше ее любить? Если бы она попросила меня убежать с ней и жить в пещере, я согласилась бы не раздумывая». Пташка опустилась на стул и какое-то время беззвучно плакала. Затем, когда в комнату стал проникать серый рассвет, она почувствовала беспокойство. Джонатан должен очнуться прежде, чем вернется Джозефина. Нужно, чтобы никто не помешал ей поговорить с ним. Дом был погружен в тишину. Даже Доркас еще не встала с постели, чтобы с шумом открыть ставни и начать просеивать золу, отделяя от нее тлеющие угольки. Пташка наклонилась над постелью и дотронулась до здоровой руки Джонатана.
