Тьерри Коэн - История моего безумия
Я раздраженно крякнул:
– Теперь понятно. Она не девчонка, ей двадцать шесть!
– А твоей дочери – двадцать.
– И что с того?
– Мэйан не нравится, что ты появляешься на людях с ее ровесницей.
– Ясно… И все-таки очень тебя прошу, уговори ее позвонить мне. Я хочу, чтобы мы вместе пообедали.
– Она читала твои сообщения, но не намерена рисковать: ей не улыбается идея столкнуться нос к носу с твоей… подружкой.
Дана не считала нужным скрывать свое неодобрение.
– И ты с ней согласна?
– В каком смысле?
– Ты тоже считаешь, что она слишком молода для меня?
– Я ничего не считаю и никого не сужу. Я могла давать советы человеку, с которым делила жизнь. Его я знала и понимала, но это было давно.
– Бога ради, не сгущай краски!
Дана промолчала.
– А у тебя как дела с… Люком? – спросил я, чтобы перевести разговор в безопасное русло.
– Его зовут Лукас.
– Извини…
– Проехали. Он замечательный человек, добрый, внимательный. Мэйан очень хорошо с ним ладит.
Дане, как и всем женщинам, была свойственна зловредность.
Меня не слишком радовала мысль, что моя бывшая жена счастливо живет с человеком без недостатков, а моя дочь испытывает к нему дружеские чувства. Будь я менее эгоистичен, я порадовался бы за них, вместо того чтобы копить злобу.
– Вот и замечательно, – произнес я, надеясь, что это прозвучало вполне убедительно и естественно, а потом долго сидел, глядя в пустоту, и пытался заглушить отголоски ревности.
Глава 15
Я послал эсэмэску Рейчел, предупредил, что опаздываю, зашел в кабинет за документами и ключами от машины и решил заглянуть на Фейсбук.
Среди полученных сообщений было и послание от загадочного однофамильца. Я открыл его, ожидая увидеть шутку насчет общего имени и фамилии, и прочел:
Ты такой жизни хотел для себя?
Я несколько раз перечитал эту фразу, пытаясь вникнуть в смысл вопроса. Что хотел продемонстрировать автор – чувство юмора? Он намекает на один из моих романов? Или этот человек – пустой фантазер?
Я увеличил его аватарку, увидел обложку какого-то романа с размытым названием и выключил компьютер. Чужая известность завораживает и возбуждает психопатов, так что писателям часто приходится иметь дело с людьми, которые почему-то наделили себя правом вторгаться в их жизнь. Читатели купили ваш роман и провели в вашем обществе много часов, они убедили себя, что вы – единомышленники или же, напротив, антагонисты, а значит, принадлежите им – до некоторой степени. Они претендуют на ваше время, интерес, сочувствие. На меня не раз «нападали» – на Фейсбуке и даже очно, во время рекламных туров. Гамма эмоций была богатой – от дикого восторга до грубых оскорблений и желчной, завистливой критики. Главное – никогда не вступать в спор с неуравновешенными личностями, иначе они укрепятся во мнении, будто ты им что-то должен.
Я вышел из дома и забыл о странном письме.
* * *Я открыл глаза за несколько минут до телефонного звонка. Воспоминания о вчерашнем вечере были более чем смутными: девицы, смех, выпивка, лица, знакомые и нет… Похмелье было тяжелым – я едва мог поднять веки, в глаза будто песка насыпали, злобный бесенок-садист стучал по черепу молотком и зубилом. Я вообще когда-нибудь просыпался в нормальном состоянии?
Часы показывали полдень. Рейчел ушла около восьми, но в комнате все еще витал аромат ее духов. Я снял трубку.
– Только не говори, что ты еще спишь! – Я узнал веселый голос моего пресс-секретаря Сэнди.
– Давно встал и уже работаю, – соврал я.
– Расскажи кому-нибудь другому! Мы давно знакомы, так что я легко могу определить, спишь ты или бодрствуешь.
– Ладно, сдаюсь. Надеюсь, ты не просто так нарушила мой покой?
– Конечно. Джек Лерман приглашает тебя на передачу.
– Отлично. Ну и?
– И?! Это гениально! Все мечтают попасть на ток-шоу Лермана, я это устраиваю, а ты произносишь три слова – и конец рассказа?
– Извини. Ты ведь знаешь, утром я никакой.
– Днем и вечером дела обстоят не лучше.
– Я не хочу участвовать в этой программе, Сэнди.
– Ты, надеюсь, шутишь?
– Я никогда ее не смотрел, но много чего слышал. Два хитреца изображают критиков и унижают писателей. Особенно тех, кто пишет для широкого круга читателей.
– Они очень агрессивны, не спорю. Но это игра, и телезрители все понимают. После каждой передачи продажи взлетают до небес.
– Мне что, отдать себя на растерзание, чтобы завоевать новых читателей?
– Нет, просто будь собой. Ты нравишься людям, они знают, что задача двух шутов – устроить представление, так что бояться нечего. Ты не можешь отказаться! Я из шкурки вылезла, чтобы запихнуть тебя!
Сил спорить у меня не было, и я сдался. Правда заключалась в том, что мне было все равно.
– Придется переделать твое расписание. Через полчаса пришлю мейл.
Я забеспокоился – придется и мне пересмотреть план встреч с… особыми читательницами. Я принял душ, налил себе кофе и в ожидании сообщения Сэнди зашел на Фейсбук. Одно из писем было от Однофамильца.
Ты хотел писать такие романы?
Снова вопрос о моей жизни, о проблеме выбора. Я почувствовал злость.
Чего добивается этот болван? Кто дал ему право интересоваться смыслом моего существования? Хочешь высказаться – вперед, но зачем провоцировать? Я привык к злобным нападкам, тошнотворно-завистливой критике, оскорблениям, но этот пройдоха ограничивается риторическими вопросами.
«Иди к черту, придурок!» Я произнес это вслух, громким голосом, и сразу успокоился, подивившись: чего это ты так завелся? Не нервничай, Однофамилец – обычный завистник, разве что чуть более извращенный. Если две фразы незнакомого человека способны вывести меня из себя, значит, я недооценил глубину депрессии.
И все-таки я не мог не понимать, что незнакомый надоеда угадал первопричину моего ужасного состояния. Я жил не той жизнью и писал не те романы.
Но что он об этом знает? Как сумел вычислить болевые точки? Неужели ему помогли мои книги и интервью?
Я все обдумал и пришел к следующему выводу: Однофамилец не ясновидящий, он использовал общеизвестные факты. Я в разводе, веду беспорядочную жизнь. Пишу мрачные тексты с однообразными сюжетами, значит, хандрю, а потому уязвим. Но какую цель он преследует? Добивается «эксклюзивных» отношений?
Все, хватит, нечего тратить время и силы на его игру и строить нелепые гипотезы!
Глава 16
Я отклонил предложение Рейчел встретиться вечером – мне хотелось поработать.
Какими словами описать человека, испытывающего непреодолимую тягу к сочинительству, который с мазохистским наслаждением терзает свой мозг и рвет сердце, чтобы положить на бумагу текст, способный ввергнуть его в уныние?
Она возникает из ниоткуда, и вам остается одно – удовлетворить ее. Я очень давно не чувствовал ничего подобного – большинство романов писались отнюдь не в порыве вдохновения. Я, как и многие собратья по перу, впрягался в работу в последний момент, когда отступать было некуда, договор есть договор. Творческий порыв не рождается под давлением обстоятельств, я подстегивал воображение спиртным и другими средствами и очень скоро превратился в жалкого ремесленника.
Я никогда не перечитывал свои романы, боясь, что допущенные огрехи доведут меня до инфаркта. Мнение агента, издателя, а потом и читателей смягчало удар, а потом я уже и сам начинал верить, что наделен даром хорошо и быстро писать книги, способные доставить удовольствие публике.
Но как же мне не хватало писательских терзаний, сражений со словами в попытке заставить их выразить идеи, сложиться во фразы, способные осветить самые темные уголки моей души.
Удовольствие мне доставила только работа над первым романом. Иногда я чувствовал то же самое, когда садился за автобиографию. Последние части мне даже понравились – образ получался близкий к реальности, глубокий и очень личностный.
Когда человек пишет, он борется с одиночеством. Знает, что никогда не разорвет этот круг, но делает отчаянные попытки вдохнуть в каждую фразу частицу жизненной силы, питающей его надежды, стремится заполнить внутреннюю пустоту, в которой эхом отдается боль. За это я всегда и любил писателей. Они улыбаются, демонстрируют натужную общительность, как того требуют правила медийных игр, но остаются одинокими, несмотря на любовь читателей. В каждом романе они откровенно признаются в том, как трудно им жить, и чувствуют смущение оттого, что обнажили душу. Писатели включают воображение, вытаскивают из себя толику безумия и швыряют слова в стены в надежде разрушить темницу. Я ценю это упорство, желание пережить захватывающий опыт творческой галлюцинации. По сути дела, писатели ощущают себя живыми только в такие моменты. Самые чуткие читатели – среди них много начинающих романистов – понимают это.
