Уильям Голдинг - На край света (трилогия)
Тишина.
– Чарльз! А у нас хорошие новости – на всех трех мачтах поставили паруса!
Только теперь он заговорил:
– Помехи.
– Какие еще помехи?
– Он заявил, что я чиню помехи.
– Андерсон!
Чарльза трясло, словно от холода. Я убрал руку.
– Я ведь чувствую, мы прибавили ход, – забормотал он. – Везет ему, правда? Мертвый штиль как раз на время работы – и снова ветер. Андерсон уверяет, что мы прибавили два узла. Вот он и отчитал меня. Крайне холодно.
– Отчитал – за что?
– За то, что я чиню помехи. Я и не думал, что можно чувствовать себя настолько униженным. Трал – он ведь снес чуть ли не половину киля. А кому какое дело? Теперь вот, ради полутора-двух узлов, Бене засунул в дерево раскаленные балки и оставил их там!
– Он клянется, что они покроют стенки желобов слоем угля.
Чарльз наконец-то поднял на меня глаза.
– Вы его видели? Говорили с ним?
– Я…
– Я не должен ему мешать, понимаете?! Он – блестящий молодой офицер, а я – унылый, косный…
– Не мог он такого сказать!
– Защищая своего любимца, он скажет все, что угодно. Велел мне не торчать у Бене на пути… – Он осекся, а потом злобно прошипел: – Не торчать на пути!
– Клянусь вам, я этого так не оставлю! Да я подниму против него все власти в колонии! Да я…
Чарльз резко передохнул и прошептал:
– Не вздумайте. Это же бунт!
– Это справедливость!
Чарльз уткнулся лицом в ладони. И произнес еле слышно:
– Не справедливости я жажду…
Я с трудом выдавил:
– Чарльз… я знаю – я всего лишь пассажир… но эта чудовищная…
Он озлобленно рассмеялся.
– Разумеется, вы – пассажир, но это не значит, что пассажирам ничего не грозит. А если даже вам удастся сделать то, о чем вы толкуете, нового назначения мне все равно не получить, не говоря уж о карьере капитана!
– Бене – метеорит, падающая звезда. Рано или поздно он свалится с небосклона.
Чарльз выпрямился и обхватил себя обеими руками.
– Чувствуете, как мы движемся, даже при таком легком ветре? Бене почти удвоил нашу скорость. Но попомните мои слова: каждый узел добавит нам воды!
– Сейчас он пишет «Оду к Природе».
– В самом деле? Напомните ему, что Природа ничего не дает даром, за все приходится платить.
– Из моих уст это утверждение прозвучит странно. Думаю, он поймет, откуда ветер дует.
Лицо Чарльза чуть порозовело.
– Благослови вас Бог, старина – можно мне вас так называть?
– Господи, да зовите, как хотите!
– Вы настоящий друг. Как похоже на вас – прийти со словами утешения в то время, как все остальные… Все, хватит! Простите меня. Я веду себя совсем не по-мужски.
– Да вы стоите сотни таких, как Бене. И двух сотен таких, как Андерсон!
– Это мой фонарь?
Вопрос застал меня врасплох. Я приподнял руку с зажатым в ней фонарем.
– Нет. Это, понимаете ли…
И замолчал, не зная, как продолжить. Спустя мгновение Чарльз пожал плечами.
– Просто он судовой. Ну да ладно, не важно.
Неожиданно он стукнул кулаком по раскрытой ладони.
– Как же он меня унизил, просто растоптал! До чего несправедливо – и все за то, что я подверг критике мнение подчиненного!
– Его кто-нибудь слышал?
Чарльз помотал головой.
– Правила он блюдет. Что я мог поделать? Мы стояли на шканцах, и он официально вызвал меня к себе: «Будьте так любезны зайти в мою каюту, мистер Саммерс». Там и пропесочил – набычился из-под бровей, подбородок выпятил…
– Знаю, знаю, видел!
– Брань на вороте не виснет, знаете такую пословицу? Только вот речи капитана меня словно крюками разодрали.
– Вот и хорошо, что вы выговорились! Представляю, как вам обидно! Но клянусь, справедливость восторжествует. Честная игра, помните?
– Да, конечно. Колли… как давно это было.
– Только вот что нам сейчас делать? Улыбнитесь, прошу вас.
– Чувствуете? Ветер крепчает. Ладно, пусть над этим ломают головы капитан и начальник вахты. Только представьте, Эдмунд, – если бы так задуло хотя бы пару часов назад! Как же мне не везет! Ловлю себя на том, что… Нет, нет, я чересчур несправедлив. Мачту починили, скорость выросла, и я этому рад!
– Мы все рады.
– И все-таки, Эдмунд… С этим раскаленным железом… Я назначу смотрящего, пока все не остынет – больше-то все равно ничего не сделаешь. Придется проглотить упреки и продолжать службу. Что за такие существа мы, люди, если несколько раздраженных фраз значат для нас больше, чем вероятность гибели?
– В конце концов, никто не узнает…
– Да что вы? На этом-то корабле? На моей памяти не было судна, где слухи и сплетни не разносились бы так споро!
– Все забудется, рано или поздно.
– Это путешествие запомнят надолго, больно уж дорого оно обошлось.
– Вам, пожалуй, не следует впадать в уныние, потому что лейтенант Саммерс мало-помалу вырастет в капитана, а там, глядишь, и в контр-адмирала Саммерса!
Чарльз немного оживился.
– Это всего лишь мечта, и, боюсь, таковой и останется.
– Когда вы буквально спасли меня, одарив сухой одеждой – заметили, что я больше не чешусь? – я вспомнил о Главке и Диомеде. Вам, конечно же, не доводилось слышать эту историю, так же как мне раньше не доводилось сталкиваться с особенностями строения мачты или с прокладыванием пути по звездам. Дело вот в чем. Во время битвы два врага обнаружили, что их связывали родственные узы…
– Я ведь вам уже говорил. У меня нет родных, и слава Богу! Все лучше, чем иметь в родственниках Бене или Андерсона!
– Бросьте! Все не так плохо. Откуда такая угрюмость? Забавный сюжет сложился бы, если бы выяснилось, что вы французишка, как Бене! Нет, я уподобил нас двум героям древности.
– О! Прошу прощения.
– Они бросили оружие и обменялись доспехами на память. Боги, похоже, лишили их разума, потому что противники не заметили неравного обмена: медный доспех за золотой. Раньше я считал, что это просто рассказ, но теперь, понимаете, Чарльз, я нахожу в нем совершеннейшую аллегорию дружбы. Друзья отдают друг другу самое дорогое и не думают о цене!
– Верно!
– Для меня матросская роба – самое настоящее золото. Так примите же мою медь! Первый же корабль, отчаливший из Сиднейской бухты, привезет с собой не только мой дневник с восхищенным описанием ваших достоинств, но и письмо к крестному, где я перечислю причины, по которым вас просто обязаны возвести в чин капитана!
Чарльз бледнел и краснел.
– Благодарю вас от всего сердца. Нет, это невозможно – мне никогда не везло с продвижением по службе. Неужели вы в силах что-нибудь изменить?
– Как сказал, так и сделаю.
– Что ж… Постараюсь поверить. Должен поверить! Знаете, я настолько не привык к… Как бы это сказать… К привилегиям, к…
– К тому, чтобы получать заслуженное?
Чарльз поднялся.
– Чувствую себя словно в тот день, когда адмирал Гамбьер[103] произвел меня в гардемарины!
Он протянул руку к полке и коснулся корешка книги, судя по виду – молитвенника.
– Боюсь, не смогу я сейчас показаться на глаза экипажу.
– Понимаю – вам надо побыть одному, поразмыслить.
– А вы, Эдмунд, вы заступите на вахту?
– Конечно! Я даже успел выспаться!
Я неожиданно пошатнулся и упал на койку. Чарльз рассмеялся.
– Поднимается ветер! Вот теперь-то мы и проверим фок-мачту!
– Пожалуй, мне надо проветриться.
(10)
Я осторожно прошел в кают-компанию. Веббер полировал край длинного стола с редким для него, однако совершенно бесполезным трудолюбием: стол был настолько исцарапан и захватан, что наводить на него лоск не имело смысла. Я с удовольствием поднялся на шкафут, к грота-штагу. Мы и в самом деле прибавили скорость. Пока я был у Чарльза, дела, похоже, поправились – на грот-мачте поставили лиселя, на случай, если ветер станет сильнее. На воде, прямо по носу, золотилось пятно солнечного света, но за кормой громоздились огромные рваные тучи, которые, казалось, не столько гнались за нами, сколько нависали сверху зловещими грозовыми за́мками. Можно было еще раз принять ванну, но я не решился, а вместо этого спрятался в укрытие. Первый резкий поток воды с силой ударил в палубу и отскочил от нее. Через минуту к ливню добавился град, так что вахтенные попрятались или прикрылись руками, защищая головы. Один забежал под судовой колокол и стоял там, хохоча над остальными. Град кончился так же внезапно, как и начался; за ним – словно в театре сменили декорации – последовал ветер, а вовсе не дождь. В несколько минут мир почернел, море стало грязно-серым. Совершенно неожиданно тучи словно стерли, остался только ветер и солнце: яркое солнце, вечерний, закатный свет, пронзительное, желтое светило, что рассыпало вокруг лучи, медленно скатываясь за горизонт подобно золотой гинее. Но и оно выцвело, полупрозрачные облака потянулись между нами и сияющим солнечным шаром. Глядя вдоль борта на ют, я заметил, что солнце садилось не строго на запад, а под углом к северу. Облака плыли высоко, прямо в зените, медленно продвигаясь вперед; ветер дул умеренно, но ровно, постепенно крепчая.
