Коллектив авторов - Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века
На рассвете услышав возню, стук и звон железа, Мань Шуй и Лао Хуан вскочили почти одновременно. Вокруг все еще пребывало в глубоком сне. Лао Хуан достал из песка весло и побежал с ним по мокрому песку к воде. Мань Шуй удивился и замер на мгновение, но потом, как будто очнувшись, подхватил второе весло и поспешил вслед за Лао Хуаном. Под покровом ночи Мань Шуй увидел огромную выдру, из последних сил яростно боровшуюся в капкане на берегу недалеко от лодки. Выдра то сжималась в клубок, то вытягивалась, тяжело дышала в смертельной агонии, непрерывно скуля, не то чтобы с плачем, а скорее с досадой. Было ясно, что это был могучий самец выдры, у самок не бывает такого громадного тела и столько силы. Лао Хуан был зорок глазами и скор на руку, ударом первого весла он завалил выдру на песок, перевернув ее в капкане. Затем то ли с тревожным, то ли с радостным криком он другим веслом зажал выдре голову. Животное старалось вырваться изо всех сил, но весло так и ходило с громким стуком вверх-вниз. Толстый хвост огромной выдры дернулся пару раз, она опрокинулась на землю и больше не трепыхнулась. Лао Хуан собрал весла, воткнул их в песок, глубоко вздохнул, почувствов радость и усталость победы.
– Лао Хуан! Ты?… Этот валун… там же еще выдры или…?
Голос Мань Шуя слегка дрожал, как будто он только очнулся от дурного сна, но все еще был в страхе и ужасе от увиденного.
– Тупица ты! – Лао Хуан даже не посмотрел в сторону Мань Шуя, уставившись на освещаемый лучами восходящего солнца валун посредине реки так, словно перед ним лежал поверженный им мир. – Выдра твоя беременная, а под валуном жил самец. Скажу, что это была самая последняя выдра на этой реке, и это был муж твоей самки. Точно говорю! Эх ты… Мань Шуй! Ну ты и дурак!
Мань Шуй крепко схватил весла, с трудом сдерживаясь, чтобы не ударить. При дневном свете щеки его побагровели, в глубине души он чувствовал себя опозоренным, обессиленным и подавленным, преисполненным ненависти к самому себе. Лао Хуан нагнулся, со скрипом разомкнул стальные челюсти дугообразного капкана и вынул тяжелое тело самца. На прохладном речном ветру в предрассветных сумерках слились воедино палач и жертва, человек и выдра. Эта сцена, освещаемая яркими лучами восходящего солнца, – Лао Хуан с созданием в бурой шкуре на руках – совсем не походила на жестокое истребление, а наоборот, скорее напоминала торжественный обряд, священный и величественный в своей красоте.
Кровь из уголка рта выдры стекала между пальцев Лао Хуана, капала на берег, окрашивая высохший мох на берегу. Лао Хуан схватил кинжал, собираясь как ни в чем не бывало продолжить свое кровавое дело. Но в этот момент с носа лодки к нему метнулась самка выдры. Рывком тяжелого тела она молниеносно впилась Лао Хуану в руку, старый рыбак, застигнутый врасплох, злобно вскрикнул и повалился на землю, выронив нож и тело самца.
Глядя прямо перед собой на эту дико дрожавшую беременную выдру, Лао Хуан сжал кровоточащее запястье и стал хвататься за весло, однако Мань Шуй обеими ногами наступил на него и гневно уставился на Лао Хуана. Старик-рыбак испугался и впервые за свою жизнь в этой речной долине почувствовал одиночество и страх. Этот утес, возвышавшийся посередине реки, был стеной эха, холодная водная гладь – зеркалом. Он боялся услышать себя, боялся увидеть свое отражение.
Тем временем сорвавшаяся с привязи самка выдры со вздыбленной бурой шерстью, с выпученными и налитыми кровью глазами, словно натянутая стрела в борьбе с новым и старым хозяевами, захватив тело самца, уволокла его в реку, и оно стало медленно погружаться в воду. На поверхности показались тонкие полоски крови, но их быстро размыло волной. Оба рыбака в растерянности следили за выдрой, потрясенные чем-то древним и одновременно очень необычным и новым для себя перед лицом бесконечной тишины и беспредельной вечности.
И вдруг тишину речной долины разорвал мучительный вой. Мань Шуй подхватил весло и махнул им так, что сбил Лао Хуана с ног. Затем он отбросил весло и в бешенстве кинулся наземь. Сцепившись в клубок с Лао Хуаном, они стали кататься кубарем по берегу реки. Одежда их разорвалась, оголив мужские тела, покрывшиеся синими и фиолетовыми пятнами. И только когда из их черных, как у крабов, ртов пошла белая пена, они перестали драться и кататься, расцепили руки и, словно два куска мяса, в изнеможении разлеглись на берегу под палящими лучами солнца, не прикрытые ничем.
Время тянулось мучительно медленно, как будто прошел целый век. Лао Хуан съежился, сложив руки на груди. Снаружи он весь был в кровоподтеках, а внутри него горел обжигающий огонь, от которого ему стало невыносимо больно. Он все время рыдал и продолжал кричать одно и тоже:
– Я не… печень… только ради лекарства… а что было делать… ууу… дети… сын мой… это все из-за печени выдры.
Взошло солнце, такое же яркое, как и вчера. Через какое-то время долина наполнилась прекрасным утренним светом зари. На прибрежной полосе у носа лодки были по порядку разложены около десятка рыбех: уж такая манера у выдр разложить рыбу по размеру, как для жертвоприношения, и наслаждаться ею неспешно. Несколько ленков еще не сдохли, в бессилии вытянув свои красные хвосты и отчаянно подергиваясь в солнечном свете.
Мань Шуй закрыл глаза, чувствуя сильную боль. “Моя выдра”, – причитал он все время про себя. То было не сожаление, не тоска. Трудно сказать, сколько времени прошло, но когда рыбак снова открыл глаза, то увидел торжественно-прекрасную картину: вспыхнули под солнцем высокие утесы, наполовину скрытые водой, вспыхнул возвышающийся посреди реки серый валун. Выдра взвалила себе на спину тело уснувшего самца и втащила его на самый верх валуна. Как будто черно-красное пламя взметнулось высоко в небо. Глядя прямо перед собой на берег реки, на лодку, людей, капканы и весла, на разложенную и несъеденную жертвенную рыбу, она приподнялась, чуть наклонив свое тело, и словно соединившись с небосводом, жалобно взвыла. Через мгновение выдра тяжело рухнула рядом с телом самца. На большом валуне вспыхнули два костра.
Перевод Е. Н. Колпачковой
Духи́
Ван Хуа
Пэн Жэньчу был видным мужчиной приятной наружности, вот только одна нога у него была короче другой из-за перенесенного в детстве полиомиелита. В деревне его считали калекой и при случае норовили как-либо ущемить. Он работал учителем в сельской начальной школе, это была негосударственная школа, открытая на средства односельчан. Он единственный в деревне умел красиво выводить иероглифы. Его кисти принадлежали все парные надписи, которые вывешивали на дверях накануне Нового года, а когда у кого-то в доме была свадьба или похороны, без него тоже было не обойтись – его приглашали вести записи в книге гостей. В школе он тоже был незаменим, когда надо было выпустить стенгазету ко Дню образования КНР или основания партии. Пэн Жэньчу гордился своей значимостью, которая не только скрашивала его физическую ущербность, но и давала основание ставить себя повыше окружающих.
Ему очень нравилась Чэнь Лили – учительница той же школы. Он никогда не проявлял своих чувств открыто, но особенно и не скрывал. Чэнь Лили была замужем, поэтому он считал, что признания в любви неуместны. Сотрудники же были уверены, что его поведение – не что иное как проявление малодушия. Они подначивали его одним и тем же вопросом: «Когда ты наконец решишься открыться ей?».
Чэнь Лили была самой красивой учительницей. В те времена далеко не всякая женщина решалась красить губы и пользоваться духами, опасаясь пересудов. А она считала это само собой разумеющимся. Как настоящая красавица, она не боялась злых языков, те и помалкивали. Чэнь Лили хоть и была привлекательна, но не зазнавалась, люди к ней тянулись. Многие крутились вокруг нее, в том числе и Жэньчу, но окружающим почему-то казалось, что Пэн Жэньчу своим увечьем оскорбляет красоту Чэнь Лили. В школе из тридцати учителей большинство составляли женщины, а учителя-мужчины при случае стремились попасть в поле зрения красавицы, в том числе и Пэн. То и дело над ним подтрунивали: «Учитель Пэн, тебя кто-то разыскивает, похоже, твоя жена». Откуда же у него жена? Над ним насмехались не со зла, просто очень не хотелось людям видеть, как он увивается вокруг Чэнь Лили. Если он не двигался с места, все равно находили что сказать: «Да тебя не проведешь!».
Пока сослуживцы отирались вокруг красотки Чэнь Лили, остальные учительницы затеяли возбуждающую игру со стягиванием штанов, желая привлечь к себе внимание. Если поблизости не было учеников, то женщина могла подкрасться сзади и стянуть штаны с мужчины сослуживца. В те времена мужчинам нравилось носить тренировочные штаны с двумя красными полосками по бокам, падавшие вниз от одного резкого движения. Такие же штаны были у Пэна, но со всех мужчин учителей штаны стягивали, а с него ни разу. Ему очень не нравилось быть таким исключением, он решил пойти против моды и больше не носить штаны с лампасами. В результате он вновь стал единственным учителем, который не носил спортивные штаны, зато стал непохожим на других.
