Орландо - Вирджиния Вулф

день близился к концу. Саша отсутствовала больше часа. Поддавшись зловещим предчувствиям, так часто омрачавшим даже самые твердые намерения в отношении нее, Орландо бросился в трюм тем же путем, каким прошли москвитяне; спотыкаясь во мраке об сундуки и бочонки, по слабому мерцанию в углу он понял, что они там. На секунду он увидел их – увидел Сашу на коленях у моряка, увидел, как она склонилась к нему, увидел, как они обнялись, а потом свет застила багровая пелена ярости. Он испустил такой отчаянный вопль, что эхо разнеслось по всему кораблю. Саша бросилась между ними, иначе Орландо придушил бы моряка прежде, чем тот выхватил абордажную саблю. Внезапно Орландо помертвел, и его пришлось уложить на пол и отпаивать бренди, чтобы привести в чувство. Потом он пришел в себя, его усадили на груду мешков, и Саша засуетилась, мелькая перед затуманенным взглядом Орландо робко, смущенно, словно укусившая его когда-то лисица, то убеждая, то укоряя. Он даже усомнился, не почудилось ли ему, ведь свеча гасла, неверные тени дрожали. Сундук был тяжелый, объясняла княжна, и матрос помогал его двигать. На миг Орландо поверил – да и кто бы не поверил, что в гневе ему не привиделось то, чего он страшился больше всего? – и вновь распалился из-за ее лживости. Саша побледнела, топнула ногой, заявила, что уедет сегодня же, призвала своих богов ее покарать, если она, Романович, нежилась в объятиях простого матроса. В самом деле, вместе они смотрелись настолько нелепо, что Орландо поразился порочности своего воображения, толкнувшего существо столь хрупкое в лапы лохматого морского волка. Огромного роста, шесть футов и четыре дюйма без обуви, в ушах медные кольца – вылитый тяжеловоз, на котором примостилась малиновка или крапивник. Неудивительно, что Орландо дал слабину, поверил княжне и попросил прощения. И все же, когда они спускались с корабля, вновь обретя любовь и согласие, Саша помедлила, положив руку на трап, и обрушила на смуглое, широкоскулое чудовище поток русских напутствий, шуток или даже нежностей, из которых Орландо не понял ни слова. Ее интонация (возможно, виной тому своеобразие русских согласных) напомнила Орландо эпизод, случившийся несколько ночей назад, когда он застал Сашу в углу со свечой в зубах, подобранной с пола. Правда, огарок был розовый, злаченый, с королевского стола, но все же – сальная свечка, и княжна ее грызла! Разве не чувствуется в Саше, думал он, помогая ей спуститься на лед, чего-то скверного, низменного, плебейского? И ему привиделось, что к сорока годам она расплывется, хотя сейчас стройна, как тростинка, и осоловеет, хотя сейчас весела и бодра, как птичка. Впрочем, ближе к Лондону сомнения у него в груди вновь растаяли; Орландо казалось, что огромная рыба подцепила его на крючок и тащит по воде против воли, и все же с его собственного согласия.

Вечер выдался изумительно красивым. Солнце садилось, и все купола, шпили и башни Лондона стали чернильно-черными на фоне пылающих алым закатных облаков. Вот резной крест в Чаринге, вот купол Святого Павла, вот массивный квадрат Тауэра, вот Темпл с головами мятежников на пиках, подобный роще с облетевшими деревьями и чудом уцелевшими на вершинах шишками. Окна в Вестминстерском аббатстве зажглись и горели, словно разноцветный небесный щит (в воображении Орландо), теперь весь запад казался золотистым окном с полчищами ангелов (вновь в воображении Орландо), непрерывно снующими вверх-вниз по небесным лестницам. Всю дорогу ему мерещилось, что они с Сашей скользят на коньках по бездонной воздушной глубине – таким голубым сделался лед на реке, а еще гладким, как стекло, и они мчались в город все быстрее и быстрее, над ними кружились белые чайки, разрезая воздух крылами точно так же, как люди резали лед коньками.

Саша, словно желая его успокоить, была нежнее, чем обычно, и восхитительна как никогда. О своем прошлом она говорила редко, но теперь рассказала, что зимой в России слушала вой волков в степи и трижды изобразила, как это звучит, желая позабавить Орландо. И тогда он рассказал про оленей в снегу, и как они забредали в парадный зал замка погреться, как старик-слуга кормил их кашей из ведра. И Саша принялась превозносить его любовь к животным, благородство, стройные ноги. Восхищенный похвалами и стыдясь, что вообразил ее на коленях у простого матроса, а потом оплывшей и осоловелой к сорока годам, Орландо воскликнул, что не может найти слов, дабы воздать ей должное, и тут же вспомнил, что она как весна, как зеленая травка и бурный поток, сжал ее в объятиях крепко-крепко и заложил крутой вираж, вынудив чаек и бакланов метнуться вслед за ними. Наконец Саша остановилась передохнуть и сказала, чуть задыхаясь, что он подобен рождественской елке в миллион свечей (так принято украшать в России), увешанной желтыми шарами, раскаленной добела, способной осветить целую улицу (примерно так это можно перевести), ибо с пылающими щеками, темными кудрями, в черно-алом плаще он сияет собственным пламенем, горящим внутри светочем.

Вскоре все краски, за исключением румянца на щеках Орландо, поблекли. Наступила ночь. Оранжевый свет заката сменился ослепительным сиянием факелов, костров, треножников и прочих осветительных устройств, благодаря которым река преобразилась самым причудливым образом. Сложенные из белого камня церкви и фасады дворцов знати расцветились пятнами, полосами и словно парили в воздухе. К примеру, от собора Святого Павла не осталось ничего, кроме золотого креста, аббатство выглядело как серый остов сгнившего листа. Все оскудело и претерпело метаморфозу. Приближаясь к месту празднеств, они услышали глубокий гул, похожий на звучание камертона, который нарастал, переходя в рев. Время от времени в небо взлетала шутиха, публика разражалась радостными криками. От огромной толпы медленно отделились фигурки и засновали по поверхности реки, словно мошки. Над светящимся кругом нависла кромешная тьма зимней ночи. И вдруг с промежутками, заставлявшими зевак трепетать и открывать рты, во тьму начали врываться и расцвечивать ее шутихи, полумесяцы, змеи, корона. В один миг леса и дальние холмы зеленели, как в летний день, в другой вновь наступала зима и чернота.

К тому времени Орландо с княжной приблизились к королевской площадке и обнаружили, что путь им преграждает толпа простолюдинов, напирающих на шелковый канат, насколько хватает смелости. Желая сохранить свое инкогнито и избежать любопытных взглядов, парочка задержалась среди подмастерьев, портных, торговок рыбой, лошадиных барышников, пройдох, голодных школяров, горничных в чепчиках, разносчиц апельсинов, конюхов, трезвенников, похабных кабатчиков и шайки маленьких оборванцев, как всегда снующих по краю толпы, вопя и путаясь под ногами – там собрался весь лондонский сброд, балагуря и толкаясь, перекидывался