Дитя урагана - Катарина Сусанна Причард
— Алан сражается во Франции, — сказала она. — И это все равно что отказать ему в помощи.
Между нами разыгралась ужасная сцена, но никак не могла я поверить, что дело тут было в пополнениях для нашей армии. Ведь те, кто сражался сейчас в окопах, требовали, чтобы никто не смел посягать на права австралийского народа, пока они там сражаются. Редактор одной ежедневной газеты, которая выступала за мобилизацию и отказалась печатать мою статью, призывавшую сказать мобилизации «нет», говорил мне, что сын написал ему из Франции:
«Я, отец, когда вернусь, надену перчатки и задам тебе жару, если ты только будешь голосовать за мобилизацию».
Я же считала, что борьба идет за принципиальное право австралийского народа отказаться от принудительной мобилизации в заокеанские войска, и отстоять это право было существенно важно для будущего нашей страны и нашего народа.
В тот вечер, однако, мне выступать не пришлось. Собрание было сорвано шайкой хулиганов и пьяных солдат, они разнесли трибуну и разогнали ораторов. Мне посоветовали смешаться с толпой. Я так и сделала, втайне чувствуя облегчение. На другом уличном митинге мне пришлось выступать вместе с Иэрсменом. Текст моего выступления был проверен цензурой и исчеркан красными чернилами. Но мне удалось сказать все, что я хотела. Через несколько дней после этого у меня произошла поистине комическая встреча с главным цензором на обеде у одного из моих друзей.
— Значит, вы и есть та самая молодая леди, которая нарушает цензурные требования, — сказал он и предупредил, чтобы я не делала этого.
Поскольку я не была особенно красноречива, меня больше не просили выступать на митингах. К тому времени раздалось уже немало мощных голосов в нашу пользу и в борьбу включились многие известные люди, которые хотели и умели со всей наглядностью вскрыть причины, побуждавшие федеральное правительство навязывать народу этот чрезвычайный закон. На многочисленных собраниях слышались теперь одобрительные крики. А шайкам наемных бандитов противостояла стойкая масса слушателей, защищавшая и трибуну и ораторов. Было ясно, что, несмотря на все препятствия — невозможность использовать прессу, недостаток залов для собраний, строгую цензуру, угрозы, преследования, тюремные заключения, — несмотря на все это, движение протеста против мобилизации все шире охватывает Австралию.
Когда второй референдум провалился, Фрэнк Уилмот написал в своем «Зеленом пятне»:
Австралия ответила за павших Болванам на вопрос их пустяковый, Тиранам, в ярости о власти возмечтавшим, Ответила — и пали в прах оковы. В глазах запавших Правды счастья блики: Средь грязи и лишений ей дано Увидеть на земли усталом лике Одно зеленое пятно.Мама была удивлена, когда наш друг Джонни Коннел (это он передал впоследствии свою коллекцию картин, фарфора и серебра Национальной галерее), мнением которого она дорожила, сказал ей, что голосовал против мобилизации.
— Джонни говорит, что ты поступила правильно, милочка, — сказала она сокрушенно. — Прости, что я так донимала тебя.
Такой вот она была, бесхитростной и любящей, моя бедная мамочка. Иногда, доведенная до отчаяния моим своенравием, она восклицала:
— О, Катти, ты — это «род змеиный», и откуда только у меня такая дочь?
Но в ее любви я всегда находила опору.
Она была поражена, обнаружив, что в Англии я научилась курить, и она, бывало, задергивала шторы, боясь, что соседи увидят, как я закуриваю. А однажды, когда у меня страшно разболелась голова и не осталось ни единой сигареты, она убежала куда-то и, вернувшись, торжествующе вручила мне пачку.
— Я даже не сказала продавцу, что покупаю не для себя, — призналась она со смехом, а уж наверняка ей было очень стыдно покупать сигареты.
Мама и тетушка Лил с большим неодобрением говорили как-то о девушке, которая пошла со своим женихом на пьесу Брие «Порченый товар».
— Просто неприлично и отвратительно писать пьесы на такую тему, — сказала тетушка Лил.
Мама согласилась с ней, хотя не читала и не видела эту пьесу.
— Но молодые люди должны знать о венерических болезнях и об их последствиях, — возразила я. — И ты тоже должна была рассказать мне об этом, — обратилась я к маме, — ведь я ничего не знала, когда уезжала из дому.
— Я и сама не знала, — призналась мама. — И ты тоже, Лил, — добавила она горячо. — Я и теперь-то не очень много знаю. Только недавно и услышала, что бывают такие болезни.
Обе они были такие простушки — полные пожилые женщины, а в делах этого порочного света смыслили не больше младенцев. В области пола все их страхи ограничивались слухами о «белых рабынях».
Я рассказала им, как одна моя знакомая в Лондоне впервые просветила меня насчет сифилиса, гонореи и половых извращений. Ее собственная судьба была трагичной. Ей было шестнадцать, когда друг ее отца стал за ней ухаживать, соблазнил ее и заразил гонореей. Когда же она обнаружила, что больна, и узнала причину болезни, он только усмехнулся и сказал ей: «Множество женщин болеют этим».
Он ничем не помог ей. Она же боялась огорчить родителей и ничего им не сказала, а открылась только мужу сестры. Он отвел её к специалисту, и она лечилась несколько лет. Когда эта очаровательная девушка подросла, у нее были другие романы, и она вовсе не заботилась о том, что может заразить мужчину, потому что ведь «мужчина ее этим наградил», по собственным ее словам.
В ту пору, когда я познакомилась с ней, она все еще не теряла надежды вылечиться, но тогда не было средства против этой болезни. Один из ее любовников покончил с собой, узнав, что он заразился. Но она не хотела верить, что повинна в его смерти. И это не помешало ей заводить новые романы и мечтать о том дне, когда ей попадется мужчина, который «полюбит ее по-настоящему, женится на ней, и у них будут дети».
Эта история привела в ужас маму и тетушку Лил. Они даже не могли представить себе, что приятельница моя была самая обычная смазливенькая девушка, которая нежно любила своих старых родителей, только она никак не хотела признать
