Дитя урагана - Катарина Сусанна Причард
Мысли о войне и о наших близких, находившихся в самом ее пекле, никогда не покидали нас. Мама сидела со своей кружевной подушечкой и, пощелкивая коклюшками, плела тонкие кружева, а иногда, примостившись за столиком у окна, рисовала полевые цветы и птиц в подарок друзьям на день рождения. Этель, косоглазая бездомная девушка, которая жила у нас, исполняя обязанности служанки, была очень преданна маме и всегда недовольно пищала, точно рассерженная птичка, когда видела, что мама плачет втихомолку.
Этель мыла посуду и хлопотала по дому, в ее дела никто не вмешивался. Мне по-прежнему приходилось зарабатывать на жизнь, и я писала для популярного женского журнала серию рассказов под названием «Бабушкин мир». В них рассказывалось о том, как повлияла война на некоторые наши крестьянские семьи. В свободное время я работала над романом, действие которого происходило на опаловых приисках. Однако нелегко было сосредоточиться на нейтральной теме, когда из головы у меня не выходили тревоги и тяготы войны — и на родине и за океаном.
Найджел получил врачебную практику в Пирамид-Хилле, откуда он прислал письмо, умоляя меня приехать и похозяйничать у него в доме, пока не вернется его жена, которая должна была родить первенца.
Район, который он обслуживал, тянулся на сотни миль, и Найджел был там единственным квалифицированным врачом. Любопытно было увидеть младшего братишку в роли этакого внушающего трепет божества, какими часто становятся сельские врачи; впрочем, это не помешало Найджелу завязать непринужденные, приятельские отношения с людьми и, не щадя себя, ездить к больным. Он преодолевал огромные расстояния для того, чтобы принести им облегчение и утешение, и, бывало, чуть не засыпал за рулем машины, совершенно измученный ночными визитами и неожиданными вызовами.
И все же нам хорошо было вместе в Пирамид-Хилле; Найджел много говорил о своей работе, пересказывал мне истории о разных здешних диковинах, вспоминал, что было с ним в эти долгие годы разлуки. Во многих его взглядах появились условность и консерватизм, и он любил посмеиваться над моими мнениями, однако споры эти не приводили к отчуждению. Мы по-прежнему были близки и относились друг к другу с прежней теплотой и лаской.
— Я тебе рассказывал, Джуля, — спросил он во время одной дальней поездки, — как я сам себя оперировал?
Я сказала, что, конечно же, нет.
И Найджел стал рассказывать мне про несчастный случай, который произошел с ним в первые месяцы его пребывания в Пирамид-Хилле, так, словно это была какая-нибудь забавная шутка. Во время аварии он сильно повредил себе большой палец и опасался гангрены. Он не мог уехать, бросив своих пациентов, а другого врача поблизости не было, так что ему самому пришлось отнять себе палец.
Кто-то сказал однажды о нашем небольшом семействе: «В каждом из вас есть какая-нибудь золотая жилка».
В этой истории, мне кажется, видна «золотая жилка» Найджела: его твердость, мужество и упрямая целеустремленность, которые позволили ему выучиться на врача и пережить ужасы сербской кампании, а теперь помогали проявлять выдержку и находчивость при любых обстоятельствах.
Как-то вечером из соседнего городка к нему в операционную привезли цирковую наездницу с переломанной спиной. Мне пришлось быть при ней, пока Найджел не вернулся от больного. Страдания этой девушки и мужество, с которым она переносила их, произвели на меня глубокое впечатление. И хотя Найджелу, когда он вернулся, удалось облегчить боль уколом морфия, а потом отправить ее на просвечивание в больницу в Бендиго, я была так подавлена, что не могла даже выйти и попрощаться с ней. Поговорив с ее отцом, я решила, что когда-нибудь напишу о ней рассказ. Она стала прообразом Джины из «Цирка Хэксби».
Когда жена Найджела вернулась домой с маленькой дочкой, я почувствовала, что мне тоже пора возвращаться к маме и к моим городским делам. Жизнь в Пирамид-Хилле была для меня приятным разнообразием, хотя мы с Найджелом точно так же со страхом встречали каждый новый день, который мог принести нам известие об Алане. Однажды вечером, когда летучая мышь залетела в комнату, Найджел, который, как ни странно, был довольно суеверен, вскрикнул: «О боже, Джуля, а вдруг это дурной знак!»
В ближайшие месяцы у нас появились более определенные доказательства политических целей, которые преследовала кампания за мобилизацию. Однажды, обедая с одним влиятельным политическим деятелем, я услышала от него следующее:
— Вот выиграем новый референдум, тогда найдем способ избавиться от профсоюзных деятелей. Всех их ждет передовая.
Замечание это открыло мне глаза на козни, крывшиеся под лозунгами кампании за мобилизацию. Иэрсмен с самого начала предупреждал, что это попытка сломить профсоюзы — этой «большой дубинкой» рабочих хотели заставить принять те условия, которые были бы на руку людям, наживавшимся на войне. Факты и цифры доказывали, что добровольцев для пополнения наших заокеанских войск было достаточно. А некоторые случаи разоблачили методы, которыми одурачивали людей, внушая им, что отчаянное положение на передовой требует нового референдума, который изменил бы решение первого.
Усилились цензурные требования. Участились судебные преследования за их нарушение, и немало людей оказалось в тюрьме. Ораторам запрещали, например, рассказывать о таких факторах, как угроза Австралии со стороны японских кораблей, крейсирующих у побережья Куинслэнда, или провокационные действия японцев против северных городов, а также о том, например, что японские военные суда, которые в начале войны должны были конвоировать наши транспорты с войсками, однажды вдруг исчезли за горизонтом, и транспорты могли стать жертвой любого военного корабля в Индийском океане.
Все эти факты приводились противниками мобилизации для того, чтобы обратить внимание на опасность, угрожавшую Австралии, и на необходимость лучше подготовиться к защите своей страны, вместо того чтобы проводить мобилизацию в заокеанские войска. О том, что в предвкушении благоприятного исхода нового референдума в Австралию уже ввозили рабочих с Мальты, которым предстояло заменить мобилизованных членов профсоюзов, также запрещалось упоминать.
С усилением цензурных строгостей росли возмущение и сопротивление народа. Хотя противников призыва жестоко преследовали, хотя их лишали залов для собраний и возможности выступать в печати, кампания против мобилизации приобретала все больший размах.
На этот раз у меня уже не было сомнений, на чьей я стороне, и потому я предложила свои услуги руководителям этой кампании. Первым моим заданием было выступить на
