Аэропорт. На грани катастрофы - Артур Хейли
Люди, которым претит бездушная автоматизация и механизация всего на свете, радовались, когда порой эта машина ломалась. Случалось, механизм заедало, и тогда пассажиры, вылетавшие в трех-четырех различных направлениях, скапливались у одного и того же выхода. Сотни, а то и тысячи нетерпеливых, растерянных пассажиров создавали такую толчею и суматоху, что служащие аэровокзала вспоминали эти минуты как чудовищный кошмар.
Сегодня автомат, объявлявший посадку на рейс два, работал исправно:
– …Пассажиров, прошедших регистрацию, просят проследовать в синий вестибюль «Д» к выходу сорок семь.
Сейчас тысячи людей, находящихся в аэровокзале, слышали объявление о рейсе два. Некоторых оно не касалось вовсе, других – в большей или меньшей степени, но еще до истечения суток для кое-кого из тех, кого оно пока совсем не интересовало, это объявление приобретет далеко не маловажное значение.
Слышали это объявление и около двухсот пассажиров рейса два. Те, кто уже успел зарегистрироваться, поспешили к выходу сорок семь, а кое-кто из сильно запоздавших еще только отряхивался от снега.
Объявление о посадке еще продолжало звучать в галерее-гармошке, когда старшая стюардесса Гвен Мейген уже принимала на борт первую партию пассажиров – несколько семей с маленькими детьми. Она оповестила об этом по внутреннему телефону капитана Энсона Хэрриса и приготовилась к предстоящему через несколько минут наплыву пассажиров. А капитан Вернон Димирест, опережая пассажиров, быстро прошел вперед и захлопнул за собой дверь пилотской кабины.
Энсон Хэррис вместе со вторым пилотом Саем Джорданом уже начали подготовку к полету.
– Привет, – сказал Димирест. Он опустился на правое сиденье и взял контрольный лист проверки. Джордан вернулся на свое место позади.
Мел Бейкерсфелд все еще находился в главном зале, когда была объявлена посадка на рейс «Золотой Аргос». Он вдруг припомнил, что командир этого корабля – Вернон Димирест, и от души пожалел, что не сумел использовать еще одну возможность пойти на мировую со своим зятем или хотя бы смягчить существующую между ними неприязнь. Теперь их отношения даже ухудшились. Мел старался отдать себе отчет, в какой мере он в этом виноват. Он готов был признать, что отчасти, конечно, виноват. В столкновениях с Верноном всегда проявлялись наиболее дурные стороны характера Мела. Он и сам не понимал, отчего это происходило, но все же был искренне убежден в том, что большинство их стычек – дело рук не его, а Вернона. Отчасти это происходило потому, что Вернон был о себе преувеличенно высокого мнения и злился, когда кто-нибудь не желал признавать его превосходства. Очень многим из знакомых Мелу пилотов – особенно капитанам лайнеров – была присуща эта черта.
Мел все еще не мог успокоиться, вспоминая, как Вернон после совещания Совета уполномоченных разглагольствовал о том, что с Мелом-де нечего разговаривать: он и ему подобные – это «земляные черви, протиратели брюк, с мозгами и душой пингвина». Можно подумать, черт побери, что в пилотировании самолета есть нечто недоступное простым смертным!
Тем не менее сегодня вечером Мелу очень хотелось бы хоть на несколько часов снова стать пилотом и улететь, так же вот как Димирест, – в Рим. Ему припомнилась фраза, оброненная Верноном по поводу итальянского солнца, в лучах которого он будет завтра греться. Мелу бы это сейчас тоже не повредило – во всяком случае, было бы, пожалуй, приятнее, чем составление авиационных графиков здесь, в аэропорту. Сегодня крепкие цепи, приковавшие его к земле, казались ему более тяжелыми, чем обычно.
Расставшись с Мелом Бейкерсфелдом, лейтенант полиции Нед Ордвей вернулся в свой маленький кабинет, примыкавший к главному залу аэропорта. Он выслушивал по телефону доклад дежурного из полицейского отделения аэропорта, когда в распахнутую дверь до него донеслось сообщение о посадке на рейс два. Патрульная полицейская машина сообщала: на автомобильную стоянку прибыло такое количество частных машин, до отказа набитых людьми, что стоянка не в состоянии их вместить. Как удалось выяснить, большинство машин прибыло из Медоувуда – с участниками митинга протеста, о котором Ордвей был уже оповещен. Дежурный сержант сообщил, что, согласно распоряжению лейтенанта, в здание аэровокзала сейчас прибудет полицейское подкрепление.
Почти рядом с кабинетом лейтенанта Ордвея в зале ожидания миссис Ада Квонсетт, маленькая старушка из Сан-Диего, прервала на мгновение свою беседу с юным Питером Кокли и прислушалась к объявлению о посадке на самолет, отлетающий в Рим.
Миссис Ада Квонсетт и ее сопровождающий сидели на одной из обитых черной кожей скамеек, стоявших рядами. Миссис Ада Квонсетт пространно описывала достоинства своего покойного супруга примерно в таких выражениях, в каких королева Виктория могла бы говорить о принце Альберте:
– Это был такой прелестный человек, такой умный, такой красавец. Судьба соединила нас, когда он был уже в летах, но в молодости он, по-моему, должно быть, походил на вас.
Питер Кокли глуповато усмехнулся – последние полчаса он только это и делал. С тех пор как он покинул Таню Ливингстон, получив распоряжение стеречь эту старушенцию, пока она не сядет в самолет, который отвезет ее обратно в Лос-Анджелес, их разговоры состояли преимущественно из монологов миссис Квонсетт, причем Питер Кокли неоднократно в весьма лестных выражениях сравнивался с покойным Гербертом Квонсеттом. Эта тема уже порядком утомила Питера. Ему было невдомек, что именно этого и добивалась хитроумная Ада Квонсетт.
Питер Кокли украдкой зевнул. Определяясь на службу в авиакомпанию «Транс-Америка» на должность агента по обслуживанию пассажиров, он представлял себе свою работу совсем иначе. Сейчас он чувствовал себя круглым идиотом, сидя здесь в новой, с иголочки, форме и выполняя роль няньки, приставленной к безобидной болтливой старой даме, которая вполне могла бы быть его прабабушкой. Скорее бы уж кончилась эта пытка. И надо же, чтобы так не повезло: вылет самолета на Лос-Анджелес, как и многие другие рейсы, задерживался из-за снегопада – не будь этого, старушка уже час назад находилась бы в пути. Питер томился и мечтал о том, чтобы поскорее объявили посадку на ее самолет. Между тем объявление о рейсе два продолжалось, внося приятное, хотя и краткое, разнообразие в их беседу.
Юный Питер Кокли уже успел забыть напутственное предостережение Тани Ливингстон: «Хорошенько запомните то, что я вам сказала… У нее неиссякаемый запас уловок».
– Подумать только! – воскликнула миссис Квонсетт, когда объявление о посадке было закончено. – Самолет в Рим! Ах, аэропорт – это необычайно увлекательно, не правда ли? Особенно для такого молодого, интеллигентного человека, как вы. Ах, Рим… Мой бесценный покойный супруг всегда мечтал, что мы когда-нибудь посетим вместе этот удивительный город. – Миссис Квонсетт вздохнула, понуро сложила ручки,
