Вампиры - Б. Олшеври
Глаза, смотревшие на него с этого лица, блестели почти так же ярко, как бриллианты, – единственная живая черта на узкой пергаментной маске. Стаффорду приходилось в больнице видеть ужасные лица, на которых болезнь оставила свои страшные отметины, но еще никогда человеческое лицо не производило на него столь гнетущего впечатления, как это – морщинистое, бесстрастное, вселявшее неописуемый ужас тем, что оно пережило саму смерть и должно было уже давным-давно скрыться под крышкой гроба.
По другую сторону камина стоял доктор-итальянец – он курил сигарету и глядел на крошечную старушку, склонившуюся над огнем, так, словно гордился ею.
– Добрый вечер, мистер Стаффорд; Белла, вы можете идти в свою комнату, писать эти ваши бесконечные письма к матушке в Уолворт, – сказала леди Дакейн. – По-моему, она пишет по странице о каждом полевом цветке, который ей встретится в лесу или на лужайке. Не знаю, о чем ей здесь еще писать, – добавила она, когда Белла тихо удалилась в хорошенькую спаленку, примыкавшую к просторным апартаментам леди Дакейн. Здесь, как и в Кап-Феррино, Белле отвели комнату, смежную со спальней старой дамы. – Я так понимаю, мистер Стаффорд, вы имеете отношение к медицине.
– Я дипломированный врач, но у меня еще нет своей практики.
– У вас уже есть пациент – моя компаньонка; так она мне сказала.
– Да, конечно, я прописал ей лекарство и счастлив, что оно пошло ей на пользу; однако мне кажется, что улучшение лишь временное. Ее случай потребует более основательного лечения.
– О каком случае вы говорите? Девушка ничем не страдает, абсолютно ничем, кроме девичьей глупости – многовато свободы, маловато работы.
– Насколько я знаю, две предыдущие компаньонки вашей милости умерли от той же болезни, – сказал Стаффорд, поглядев сначала на леди Дакейн, которая нетерпеливо дернула трясущейся головой, а затем на Парравичини, чье желтое лицо слегка побледнело под пристальным взглядом гостя.
– Не утомляйте меня разговорами о моих компаньонках, – отрезала леди Дакейн. – Я послала за вами, чтобы получить консультацию касательно моего собственного здоровья, а не самочувствия стайки малокровных девиц. Вы молоды, а медицинская наука, если верить газетам, стремительно развивается. Где вы учились?
– В Эдинбурге, затем в Париже.
– Две хорошие школы. И вы знаете все эти новомодные теории, современные открытия, которые так напоминают мне средневековое колдовство, Альберта Великого и Джорджа Рипли? Вы изучали гипноз, электричество?
– И переливание крови, – проговорил Стаффорд очень медленно, глядя на Парравичини.
– Не сделали ли вы каких-либо открытий, позволяющих продлить человеческую жизнь, не нашли ли какого-нибудь эликсира, какого-то особого средства? Молодой человек, я хочу продлить себе жизнь. Вот этот господин был моим личным врачом на протяжении тридцати лет. Он делает все возможное, чтобы поддерживать мое существование, – все, что в его силах. Он изучает все новейшие научные теории, но он сам стар, он стареет с каждым днем, разум его слабеет, он одержим предрассудками, не способен воспринимать новые идеи, не в состоянии освоить новые доктрины. Он уже свел бы меня в могилу, если бы я не была начеку.
– Вы неимоверно неблагодарны, эчеленца, – проговорил Парравичини.
– О, вам не на что жаловаться. Я заплатила вам многие тысячи за то, что вы не давали мне умереть. Каждый год моей жизни раздувает ваше состояние, и вы знаете, что, когда я умру, вам не достанется ничего. Все, что у меня есть, я завещала дому для нуждающихся родовитых женщин, достигших девяностого года жизни. Так вот, мистер Стаффорд, я богата. Подарите мне еще несколько лет солнечного света, еще несколько лет на земле, и у вас будет престижная медицинская практика в Лондоне – я введу вас в Вест-Энд.
– Сколько вам лет, леди Дакейн?
– Я родилась в тот день, когда казнили Людовика Шестнадцатого.
– Тогда, я думаю, вы сполна получили свою долю солнечного света и земных радостей и должны провести немногие оставшиеся дни, каясь в грехах и стараясь искупить свою вину за те молодые жизни, которые вы принесли в жертву собственному жизнелюбию.
– Что вы имеете в виду, сударь?
– Ах, леди Дакейн, надо ли мне облекать в слова и ваши прегрешения, и еще более тяжкие прегрешения вашего врача? Бедная девушка, состоящая при вас на жалованье, из-за хирургических экспериментов доктора Парравичини лишилась крепкого здоровья и дошла до крайне опасного состояния, и я ничуть не сомневаюсь, что две ее предшественницы, которые погибли у вас на службе, испытали на себе тот же самый метод лечения. Я могу самолично доказать – и привести самые убедительные свидетельства любому консилиуму врачей, – что доктор Парравичини давал мисс Роллстон хлороформ, а затем пускал ей кровь и проделывал это время от времени с тех самых пор, как она поступила к вам в услужение. Подорванное здоровье девушки говорит само за себя, следы от ланцета на ее руках ни с чем не перепутаешь, а описание повторяющихся ощущений, которые сама она называет кошмарами, безошибочно указывает на то, что ей во сне давали хлороформ. Если вас уличат в подобных действиях – таких преступных, таких подлых, – вас ждет наказание, лишь немногим уступающее смертному приговору.
– Мне смешно слышать, – сказал Парравичини, с беспечным видом взмахнув костлявыми пальцами, – мне смешно слышать и ваши теории, и ваши угрозы. Я, Леопольд Парравичини, не боюсь, что закон заинтересуется моими действиями.
– Забирайте девушку, я и слышать о ней больше не хочу! – вскрикнула леди Дакейн дребезжащим старушечьим голосом, который так разительно расходился с силой и пылкостью повелевавшего им злобного старческого разума. – Пусть едет к своей матери, я не хочу, чтобы у меня опять умерла компаньонка. Право слово, девиц в мире хватает с избытком!
– Леди Дакейн, если вы когда-нибудь заведете себе другую компаньонку или возьмете себе на службу другую юную англичанку, я сделаю так, что весть о ваших преступлениях прогремит по всей Англии!
– Мне больше не нужны девицы! Я не верю в его эксперименты! Они были крайне опасны, опасны для меня не меньше, чем для девушки, – достаточно одного воздушного пузырька, и мне конец! Хватит этого опасного шарлатанства! Я найду себе нового врача, лучше, чем вы, сударь, первооткрывателя вроде Пастера или Вирхова, гения, который не даст мне умереть! Забирайте вашу барышню, молодой человек. Женитесь на ней, если хотите. Я выпишу чек на тысячу фунтов, и пусть она убирается на все четыре стороны, ест говядину с пивом и снова становится крепкой и полнотелой. Мне больше не нужны подобные эксперименты. Слышите, Парравичини? – мстительно взвизгнула она с перекосившимся от злобы желтым морщинистым лицом и яростно сверкающими глазами.
На
