Изгнанник. Каприз Олмейера - Джозеф Конрад
Виллемс ощутил неожиданный позыв радостно закричать и пуститься в пляс. И он действительно крикнул:
– Мы еще увидимся, капитан Лингард!
– О нет! Нет! – воскликнула Джоанна, заламывая руки.
Виллемс с удивлением уставился на жену. Он успел позабыть о ее присутствии. Восклицание Джоанны, нарушившее монотонный поток ее увещеваний, вырвало его из восхитительного водоворота фантазий и опустило на землю. Как странно видеть ее рядом. Он даже почувствовал к жене нечто похожее на нежность. В конце концов, она появилась здесь очень кстати. Тут он вспомнил: есть еще эта, другая. Надо уходить, пока она не устроила сцену. Кто знает, что ей взбредет в голову! Он вдруг почувствовал, что ненавидит Аиссу такой лютой ненавистью, что спирает дыхание.
– Подожди минуту, – сказал он жене.
Джоанна покорно проглотила слова, которые хотела было произнести.
Виллемс пробормотал:
– Посиди здесь, – и скрылся за деревом.
Над костром в чугунном котелке бурлила вода, клубы белого пара смешивались с черными нитками дыма. От старухи, на корточках сидевшей в дыму, веяло апатией и жутью.
Виллемс подошел поближе и спросил:
– Где она?
Женщина, не поднимая головы, ответила с готовностью, словно давно ждала этого вопроса:
– Когда вы спали под деревом, она вышла из дома – еще до того, как появилось каноэ. Я видела, как она подходила к вам, у нее был свет в глазах. Яркий свет. Она пошла в то место, где наш хозяин Лакамба посадил фруктовые деревья. Нас тогда было много. Много-много. Мужчины с оружием на поясе. Много мужчин… мы вели разговоры… пели…
Виллемс вернулся к жене, а старуха еще долго, словно в бреду, продолжала бормотать. Он подошел вплотную к Джоанне и вдруг понял, что ему нечего ей сказать. Все его естество сосредоточилось на том, чтобы избежать встречи с Аиссой. Хоть бы проторчала в роще все утро. Где эти мерзавцы гребцы? Сама вероятность еще одной встречи с Аиссой вызывала у него физическое отвращение, однако на самом донышке сердца шевелился страх. Чего он боялся? Что она могла сделать? Теперь ничто на всем белом свете его не остановит. Виллемс ощущал в себе силу, азарт, беспощадность и превосходство. Он не хотел уронить возвышенную чистоту своего характера в глазах жены и подумал: «Джоанна ничего не подозревает. Олмейер не стал болтать об Аиссе. Но если узнает, мне крышка. Если бы не мальчишка, я бы… сбежал от обеих». Такая мысль действительно промелькнула у него в голове. Нет, это не дело! Он женат. Приносил торжественную клятву. Нет. Узы брака святы. Взглянув на жену, Виллемс впервые в жизни почувствовал нечто похожее на угрызения совести. Их связывала великая клятва, принесенная перед алтарем. Джоанна не должна знать. Ох, да где же эта лодка! Надо сбегать за револьвером. С этими баджо лучше иметь дело вооруженным. Он должен забрать пистолет, пока ее нет. Виллемс не решился спускаться к реке и кричать гребцам и вместо этого подумал: «Она может меня услышать. Надо забрать патроны. Тогда я буду готов. Это все, что требуется».
Пока он стоял и думал, бежать ли к дому, отчаявшаяся, убитая горем Джоанна продолжала умолять, держа его за руку, теряя надежду с каждым новым взглядом на его лицо, которое казалось ей маской суровой добродетели, строгого благочестия, беспощадной справедливости. Она смиренно умоляла, теряясь под непреклонным взором того, с кем так скверно обошлась, нарушив людские и Божьи законы. До сознания Вилемса не доходило ни одного ее слова, пока она не повысила голос.
– Разве ты не видишь, что я всегда любила тебя? Мне рассказывали о тебе ужасные вещи. Моя собственная мать! Мне говорили, что ты… что ты изменял мне, и я…
– Это наглая ложь! – воскликнул Виллемс, на мгновение разбуженный праведным возмущением.
– Я знаю! Знаю. Будь великодушен. Подумай, как я страдала, когда ты уехал. Ох! Я была готова вырвать себе язык. Я больше никогда никому не поверю. Посмотри на нашего мальчика. Будь милосерден. Я бы не успокоилась, пока не нашла тебя. Скажи хоть слово… одно слово.
– Какого черта ты от меня хочешь? – воскликнул Виллемс, глядя на реку. – Где эта чертова лодка? Почему ты их отпустила? Дура!
– Ох, Питер! Я знаю, что в душе ты меня простил. Ты так добр. Я хочу, чтобы ты сказал это вслух. Скажи, ты меня простил?
– Да! Да! – нетерпеливо ответил Виллемс. – Я тебя прощаю. Только не глупи больше.
– Не уходи. Не оставляй меня здесь одну. Нам грозит какая-то опасность? Мне так страшно. Ты здесь один? Точно один? Давай уедем!
– Теперь ты дело говоришь, – сказал Виллемс, все еще тревожно поглядывая на реку.
Джоанна, тихо всхлипнув, прижалась к его плечу.
Виллемс увидел головы трех мужчин, плавно скользящие над крутым берегом. В том месте, где берег уступом опускался к месту причаливания, появилось и пристало большое каноэ.
– Вот они, – оживился Виллемс. – Я только сбегаю за револьвером.
Он сделал несколько поспешных шагов к дому, как вдруг краем глаза заметил какое-то движение и вернулся к жене. Джоанна встревожилась, заметив внезапную перемену на его лице. Виллемс был явно чем-то расстроен и, немного заикаясь, сказал:
– Возьми ребенка. Ступай к лодке и скажи им, пусть они спрячут ее за кустами, только быстро. Слышишь? Быстро! Я скоро к тебе приду. Живее!
– Питер! В чем дело? Я тебя не оставлю. В этом жутком месте тебе грозит какая-то опасность.
– Ты пойдешь или нет? – Виллемс перешел на раздраженный шепот.
– Нет, нет, нет! Я тебя не оставлю. Я не хочу тебя снова потерять. Скажи мне, в чем дело?
Из-за дома послышалось тихое пение. Виллемс тряхнул жену за плечо.
– Делай, как я говорю! Беги!
Джоанна в отчаянии повисла у него на плече. Виллемс закатил глаза, словно призывая небо в свидетели кошмарной глупости этой женщины.
Пение стало громче, но вдруг оборвалось, и появилась Аисса с охапкой цветов. Она медленно вышла из тени за углом дома на солнце. Яркий, нежный, ласкающий свет, казалось, исходил от нее самой, от ее лучезарного, счастливого лица. Аисса оделась как на праздник, отмечая памятный день возвращения любимого, возвращения нежности, которой не будет конца. Овальная пряжка вышитого пояса, скреплявшего саронг на ее талии, сверкала в утренних лучах
