Герман Кестен - Казанова
С фальшивыми окнами, с бесчисленными причалами и гондолами, с никуда не ведущими переулками, с неожиданно открывающимися кулисами, с беззвучно закрывающимися потайными дверцами, с тысячами балконов и сотнями тайных ходов Венеция была раем авантюристов и влюбленных. Каждые полгода устраивали карнавал. Sior maschera (господин в маске)- звали дожа, sior maschera гондольера.
От церковного алтаря на площадь Риальто, от святыни к проституткам, с запада на восток, с маскарада под свинцовые крыши тюрьмы всегда был только шаг. Лестница Гигантов вела к месту флирта. Траты на искусство были колоссальны, как и любовь к жизни.
В самой реакционной из республик Европы, где бедность и богатство шествовали неприкрыто и локтями задевали друг друга, Казанова был никем и ничем, внук вдовы сапожника, наследник умершего танцора, сын комедиантки, уехавшей заграницу.
В соборе святого Марка патриарх творил отлучения, на площади танцевал народ. В театральных ложах пировали аббаты с женами аристократов и дочерьми плебса. Панталоне проказничал, Арлекино хихикал. Карло Гоцци писал сказки, Карло Гольдони поставил две сотни комедий. Гондольеры пели песни на слова Тассо и Ариосто. Сладострастие шествовало обнаженным и под маской. Сладострастие изображал Джамбаттиста Тьеполо. Бальдассари Галуппи смеялся над ним в семидесяти комических операх. Сладострастие звучало из открытых дверей церкви в тающих мелодиях церковных хоров, днем и ночью лилось в баркаролах, разносящихся над водой. В Венеции Гендель и Глюк писали оперы. Моцарт шел на карнавал.
О небесных голосах венецианских певцов мечтали Гете и Руссо, чья Джульетта вероятно была той, что обменивалась с Казановой рубашками, панталонами и поцелуями. Месье де Брос грезил о земной любви венецианских монахинь. Каналетто, Гуарди и Лонги изображали венецианские дворцы и обычаи, тающие краски вечеров и "felicissima notte" (счастливейшей ночи) этого нептунического города.
Джакомо вернулся из Падуи на краешке юбки своей бабушки. Желая стать врачом, он изучал ненавистную юриспруденцию, потому что мать и опекун хотели определить его в адвокаты. Но бабушка желала чтобы он стал проповедником. Поэтому священник Тозелло дал ему должность в своей церквушке Сан Самуэле, где когда-то его окрестил. Патриарх Венеции, бывший матрос, принял его постриг. Через двенадцать месяцев Казанова принял четыре нижних посвящения. Он был уже господином аббатом, находясь на нижней ступени длинной церковной карьеры.
Священник Тозелло ввел его в палаццо богатых сенаторов Малипьеро.
С самого начала жизни Казанова доказал свое искусство нравиться людям. У него рано опредилилась склонность к великим мира. Он искал любого случая, который вел его к богатым или влиятельным людям. Он во многом был обязан их рекомендациям. Всю жизнь он собирал рекомендательные письма. Он использовал каждый случай. Он хотел полностью раскрыться. Он не сдавался. Он не позволил вести себя на поводу. Он никогда взаправду не отдавался. Более всего он любил свободу. Полный эгоист - без жены, без семьи, без родины, принципов или законов - он искал полной независимости. Но из этого буйного кружения случайностей в конечном счете возникла профессия, качество, определенное явление, характер, точный и предопределенный жизненный путь, от которого он отказался лишь в самом конце и с чрезвычайными усилиями, и на котором с самого начала он превратил свою мнимую свободу в служение. Так сильны условности жизни, так подавляют формообразующие силы цивилизации. И так все мы находимся в заключении. Так основательно высмеивается наша мнимая свобода.
Малипьеро, беззубый подагрический холостяк семидесяти шести лет, который "отрекся от всего, кроме себя", любил молодежь за ее талант к счастью. Он заботился о молодых и учил их, как удержать счастье при помощи разума.
У Малипьеро уже были две любимицы. Августа, пятнадцатилетняя дочь гондольера Гардела, писаная как на картине, позволяла хитроумному старцу на пути к счастью учить себя танцам. Прелестная и причудливая семнадцатилетняя Тереза Имер, дочь директора театра и любовника Дзанетты Казановы, за его деньги была ученицей в театре. Ее мать, старая актриса, ежедневно утром вела ее к мессе, а после полудня к Малипьеро. Однажды при матери и Казанове Малипьеро просил Терезу о поцелуе. Тереза отказала, так как утром приняла причастие и господь наверное еще не покинул ее тела. Мать Терезы выбранила жадного старца.
Каждый день Казанова был свидетелем подобных эротических сцен. "Какое зрелище для меня!", восклицает он. Едва Тереза и ее мать уходили, старик пересказывал мальчику философские максимы. "Почему вы не женитесь на Терезе?", спросил Джакомо. Старец ответил, что она его побьет.
"Надо брать женщин силой, или ты их упустишь!" Старцу не хватало прежде всего физической, а не моральной силы. Джакомо закричал: "Вы убьете Терезу!"
Сенатор советовал вместо Аристотеля читать Гассенди, проповедника счастья и ученика Эпикура. Казанова не должен высказывать в обществе какие-нибудь взгляды, он слишком юн, чтобы иметь их. Малипьеро позволил ходить на свои званые вечера, где прекрасные дамы сидели рядом с остроумными философами красоты. Так Казановы изучил и хорошее и плохое общество Венеции. Он познакомился с матронами, которые брали его на проповедь в церковь со своими дочерьми и племянницами. "Молодой незначительный аббат" мог даже посещать юных девушек в их комнатах.
"Так много приятных знакомств с дамами comm il faut", пишет Казанова, придавало ему стремление нравиться элегантной одеждой и приятным видом. Вскоре он стал тщеславным модником, каким и оставался всю жизнь. Священник Тозелло порицал его прическу и ароматную помаду, ссылаясь на экуменический указ 1721 года, который проклинал клириков, ухаживающих за своими волосами. Однажды утром с согласия бабушки священник Тозелло проник к постели спящего Джакомо и большими ножницами состриг его прекрасные локоны. В маске Джакомо побежал по улицам к адвокату, который рассказал, как он разорил целое семейство всего лишь из-за отстриженных усиков одного словенца. Если Джакомо за кражу локонов хочет вчинить иск священнику, ему надо только сказать.
Но Малипьеро помирил его со священником, и на вторую ночь рождества Джакомо произнес проповедь в церквушке Сан Самуэле на тему строфы Горация. Проповедь ли или молодой проповедник так понравились, но служка нашел в чаше для подношений 50 цехинов для молодого проповедника и - к возмущению благочестивых - много любовных записочек. Казанова уже собирался стать властелином кафедры. Не был ли он для этого слишком тощим?
В интересах нового поприща он каждый день ходил к священнику и влюбился в его прелестную племянницу Анджелу. Однако чересчур разумная девушка не отвечала ему ни малейшей благосклонностью; она выйдет за него лишь когда он получит духовный сан. Он же хотел победить без такой жертвы со своей стороны, и, как он говорит, влекомый роком влюбился еще больше; поэтому из-за Анджелы он втянулся в две другие любовные истории, а потом и еще во многие другие, чтобы под конец взаправду получить духовный сан и стать "жертвою женщин".
Вторая проповедь Джакомо в Сан Самуэле была его последней проповедью. Перед ней он пообедал с графом Монте Реале, который жил в том же доме. Когда его позвал церковный служка, он поднялся на кафедру с полным желудком и красным лицом и запнулся на первых же предложениях; паства засмеялась; он упал в обморок - настоящий или притворный.
Дома он надел короткую сутану сельского священника, уложил рубашки, взял у бабушки денег и поехал к доктору Гоцци в Падую, готовиться к докторской степени.
Осенью он приехал по приглашению графини Монте Реале в ее поместье в Пассано. Утром, когда он еще лежал в постели, очень молодая девушка принесла кофе. Ее белая кожа, ее черные волосы, ее огненные глаза, развитая фигура и невинный облик склонили его взгляд на ее грудь, полуприкрытую рубашкой, и на ее голые ножки, совсем не прикрытые юбочкой.
Она сказала, что ее зовут Люсия, что она дочь домоправителя и будет каждое утро приносить кофе. Люсия помогла ему надеть халат, присела на постель и болтала, пока он пил свое кофе. Пришли ее родители. Она весело выбежала, вернулась одетой и бросилась отцу не колени.
На другое утро он нашел невинность Люсии столь возбуждающей и двусмысленной, что - из психологического любопытства - отважился на смелую ласку. Она отстранилась и вся ее веселость исчезла. Из страха неправильно понять его или обычаи мира, она тотчас снова приблизилась, полная невинности и новой радости. Он решил каждое утро систематически соблазнять ее страстными чувственными речами и вкрадчивыми приемами.
Когда она пожаловалась на утренний холод, он предложил свою постель. Милый ребенок боялся, что к нему не вовремя зайдут. Он успокоил ее, но сам боялся вмешательства матери. Тогда она успокоила его, сказав что мать об этом не станет думать.
