Герман Кестен - Казанова
Венецианские врачи предсказывали, что Джакомо истечет кровью. Баффо "спас жизнь Казановы": врач из Падуи, с которым Баффо письменно проконсультировался, посоветовал смену воздуха. Гримани разыскал в Падуе дешевый пансион.
Мать и сын спали в одной, кавалеры в другой каюте. Под утро Дзанетта открыла окно. Джакомо со своей нижней койки увидел деревья, марширующие вдали по берегу, как зеленые солдаты.
"Деревья ходят?", спросил он, как только появились кавалеры. "Это мы плывем", ответила Дзанетта, вздыхая.
Тогда Джакомо открыл гелиоцентрическую систему мира: "Значит солнце тоже стоит, а мы движемся с запада на восток."
"Идиотик!", закричали актриса и аббат. Однако Баффо сказал: "Правильно, Джакомо! Вращается земля, а не солнце. Всегда думай логично и заставишь людей смеяться!"
"Какая глупость!", объявила Дзанетта. Тогда Баффо сделал целый доклад о Копернике.
Через шестьдесят лет Казанова написал, что его первым настоящим удовольствием в жизни было то, что "идиотик" оказался правым перед матерью и опекуном. Без Баффо он стал бы трусливым конформистом. Баффо помог ему найти наслаждение в собственном разуме. Оно развлекало его в одинокие часы. Оказывается, пресловутый соблазнитель Казанова был интеллектуалом. Он был им даже в объятиях любви.
Джорджо Баффо, о котором говорили: "Он высказывается, как девственница, а думает, как сатир", - был последним в семье патрициев. Человек некрасивый и в жизни чрезвычайно застенчивый в своих скабрезных стихах был безудержно дерзким. Это первый поэт, которого Казанова видел и слышал въявь, он был первым покровителем Казановы, он первым распознал в ребенке следы духа. И вероятно именно с него взял Казанова свои представления о поэтах и кавалерах: чувственный поэт стал образцом для чувственного автобиографа.
Актриса, аббат и двусмысленный поэт быстро сдали больного ребенка в дом одной хорватки, которая выглядела как переодетый солдат. За шесть месяцев отсчитали шесть цехинов. Напрасно старуха ворчала, что этого слишком мало за еду, жилье и уход. Второпях они приказали ребенку слушаться и исчезли.
"Так они избавились от меня", пишет Казанова, через шестьдесят лет все еще полон горечи.
Хорватка показала ему каморку под крышей, где стояло пять кроватей в ряд: для него, еще троих детей и служанки.
На обед давали водянистый суп и треску, вечером доедали остатки супа. В общей миске дети торопливо шарили ложками, пили из одной кружки. Ночью их кусали общие вши, клопы и блохи. Даже крысы бегали. Когда утром Джакомо попросил свежую рубашку, его высмеяли и дети и служанка. Они были привычны к нищете.
Во второй половине дня его повели к доктору Гоцци, молодому священнику, которому хорватка ежемесячно платила сорок сольди за уроки, двенадцатую часть ее цехина. Доктор Гоцци посадил Джакомо за свой стол. Уже через месяц ребенок перешел в класс грамматики. Новая жизнь, голод и воздух Падуи вылечили его. Ночью из коптильни хорватки он крал копченую селедку и колбасу, пил яйца в курятнике. Он тащил все и в кухне Гоцци. Он стал тощим, как селедка.
Через четыре или пять месяцев он был первым учеником и исправлял работы тридцати одноклассников. От голода продажный, он получал от нерадивых учеников жареных рябчиков и цыплят, он брал даже деньги и шантажировал хороших учеников, пока не был выдан, разоблачен и отстранен.
По совету Гоцци он написал бабушке что умирает от голода, но может за два цехина в месяц перейти в дом своего учителя. Бабушка, которая писать не умела, приехала посмотреть на доктора Гоцци. Это был красивый священник двадцати шести лет, круглый и почтительный. Она оплатила пансион за год и купила Джакомо наряд аббата и парик, так как из-за вшей его остригли наголо. Как обещал доктор Гоцци, Джакомо будет спать вместе с ним на его широкой постели, "и за это благодеяние я был ему очень благодарен".
Доктор Гоцци, говорит Казанова, был лицемер, хотя в семейном кругу становился веселым, любил кружечку пива и хорошую постель.
Мать Гоцци была бранливая крестьянка, восхищавшаяся сыном, отец - сапожником, говорившим только по праздникам, когда он заполночь возвращался из кабака и пел песни на стихи Тассо.
Сестра Гоцци, Беттина, тринадцати лет, красивая, "une riense de premier ordre" (насмешница первого сорта) и заядлая читательница романов, сразу же понравилась маленькому Джакомо, "я не понимал почему". Она бросила, говорит Казанова, в его сердце первые искры той страсти, которая впоследствии им завладела.
В следующие два года Казанова выучил все, что знал Гоцци: логику Аристотеля, небесную систему Птолемея, латынь и немного греческий, он читал классиков и играл на скрипке. Кроме того, он выучил нечто, чего не знал доктор Гоцци. Днем и ночью он читал все напечатанное и среди прочего латинскую порнографию, например, Мурсия.
Своему учителю Казанова выносит тяжелый приговор. "Доктор Гоцци не был философом." Фигура философа была идеалом восемнадцатого века и Казановы. Век понимал под этим скептическую оппозицию аристократии мантии и короны. Казанова же под этим понимал людей, похожих на себя, бонвиванов с широкими познаниями и смелостью в суждениях.
Доктор Гоцци осуждал все суждения, в которых был так силен Казанова. Они рождали сомнение, мрачнейший грех после плотского греха. Молодой священник, не расположенный к женщинам, настроил против Казановы других своих учеников.
Дзанетта невольно содействовала первой любви Джакомо и его литературному честолюбию. Она выступала на античной арене Вероны в комедии с музыкой "La Pupilla" ("Опекаемая"), которую написал ее земляк Карло Гольдони специально для нее и ее нового директора Имера, побуждаемый комической связью директора со своей субреткой. Старый Гольдони писал в автобиографии изданной на французском языке в Париже: "Дзанетта Казанова была прелестной и очень ловкой вдовой. Не умея прочесть ни единой ноты, она пела очаровательно и нравилась!" Ее гравированный портрет появился в венецианском издании трудов Гольдони: крупная женщина с острыми чертами лица, хорошей фигурой и прекрасной осанкой.
Перед турне в Санкт-Петербург она позвала Джакомо и его учителя на два дня в Венецию, где снимала дом с большим залом, в котором принимала своих кавалеров и грабила их за игорным столом. Там ребенок Джакомо увидел жизнь, которую вел впоследствии: игорные страсти и радости, легкомыслие и сладострастие; и людей своей жизни: театральных дам и литераторов, кавалеров и аббатов.
Доктор Гоцци опускал глаза долу перед открытой грудью Дзанетты. Аббат Гримани и поэт Баффо делали ему комплименты за отличное здоровье и разум его ученика. Дзанетта бранила светлый парик Джакомо, который не подходил к его черным глазам и бровям и к оливковой коже. К всеобщему хохоту Гоцци пробормотал, что его сестре было бы легко следить за ребенком.
"Она замужем?", спросила Дзанетта, и Джакомо громко крикнул, что Беттина самая красивая девушка квартала и ей уже четырнадцать лет. Дзанетта обещала подарок Беттине, если она согласиться причесывать Джакомо. Тем она сделала детей ближе друг к другу.
За столом литератор-англичанин обратился к доктору Гоцци на латыни. Ко всеобщему веселью доктор Гоцци ответил, что не понимает по-английски. Джакомо вмешался. Смеющийся англичанин процитировал латинский дистих с вопросом из грамматики: в каком случае латинские вокабулы для мужских родовых частиц являются женскими, а для женских - мужскими. Джакомо с места ответил латинским пентаметром, что раб носит имя хозяина. Дзанетта все точно перевела. Громкие аплодисменты сделали ее сына счастливым. Англичанин подарил ученику свои часы, Дзанетта учителю - свои. Она также разбудила в Джакомо литературное честолюбие. Так пишет он в своих воспоминаниях. Восхваленный и одаренный за латинскую непристойность, он расточал еще много непристойностей и разбрасывал латинские цитаты всю свою жизнь, но за это ему уже часов не дарили.
В Падуе он передал Беттине подарки Дзанетты: пять локтей черного шелка и дюжину пар перчаток. С тех пор Беттина причесывала его каждый день. Через шесть месяцев он больше не нуждался в парике. Ему было уже двенадцать лет, он быстро вырос и рано созрел.
Во время причесывания он полулежал в постели. Она умывала ему лицо, шею и грудь и ласкала его со всей невинностью детства. Это волновало, но она была на три года старше - слишком много по его мнению, чтобы его полюбить.
Смеясь садилась она на постель. "Ты опять подрос", говорила она, и щекотала и целовала его, и смеялась над его застенчивостью. Тогда он стал отвечать на ее поцелуи. Но когда его желания росли, он в смущении отворачивался. Почему оно могла делать с ним все так спокойно, а ему было так тревожно? Каждый раз он пытался заставить себя пойти дальше, но не хватало решимости.
Когда Гоцци взял в дом трех других пансионеров и среди них пятнадцатилетнего крестьянского невежу по имени Кордиани, который быстро подружился с Беттиной, Джакомо почувствовал, что в нем растет благородное презрение к Беттине. Однажды утром он уклонился от ее ласк. "Ты ревнуешь к Кордиани", сказала она со смехом.
