Дом разделенный - Перл С. Бак
Однако он приобрел гораздо больше. У него появились твердые убеждения. Теперь он точно знал, что жениться должен на девушке из своих. Он не такой, как Шэн. Его не пленяют ни белая кожа, ни светлые глаза, ни кудрявые спутанные волосы. Где бы ни жила его будущая избранница, она похожа на него: у нее такие же черные глаза, темные и прямые гладкие волосы и кожа того же оттенка. Словом, это девушка его крови.
Ибо с того вечера под вязами Мэри, которую он успел узнать очень близко, стала ему чужой. Она ничуть не изменилась и каждый день была ровно такой, как прежде, уверенной, всегда вежливой, понимающей и сопереживающей – но чужой. Если они и успели сойтись душами, жили эти души в двух совершенно разных обиталищах. Лишь однажды Мэри попыталась вновь приблизиться к Юаню. Вместе с родителями она отправилась провожать его на поезд, и, когда он на прощанье протянул ей руку, она вдруг крепко стиснула ее, серые глаза ее потеплели и потемнели, и она тихо, с чувством воскликнула:
– Неужели мы и писать друг другу не будем?!
Тогда Юань, который никому не причинял боли без веского на то повода, опешивший от явственной боли в ее глазах, пробормотал с запинкой:
– Почему… Конечно, мы можем друг другу писать, почему нет?
Однако Мэри, пытливо вглядевшись в его лицо, уронила руку и больше не сказала ни слова, даже когда ее мать поспешно вставила:
– Разумеется, Юань будет нам писать!
И Юань заверил их, что действительно будет им писать и рассказывать обо всем. Но он знал – и Мэри знала, он увидел это по ее лицу, когда поезд отъезжал от перрона, – что никому писать он не будет. Он возвращается домой, а они чужаки, и рассказывать им ничего не нужно.
Как выбрасывают изношенное платье, Юань выбросил из своей жизни последние шесть лет, оставив лишь полученные в университете знания да сундук с учебниками… Однако теперь, на борту корабля, вспоминая прожитые в чужой стране годы, он против собственной воли обнаруживал в сердце любовь к этой стране, потому что там было столько хорошего, чего не было у него дома, и потому что ненавидеть Уилсонов, которые оказались по-настоящему добрыми людьми, он не мог. И все же то была любовь против воли, ибо по дороге домой он начал вспоминать то, о чем успел забыть. Юань вспомнил отца, узкие людные улицы, грязные и неприглядные, и еще он с ужасом вспомнил три дня, проведенные в тюрьме.
Однако, стоило ему вспомнить это, как он успокаивал себя, что за шесть лет, прошедших с начала революции, все, несомненно, изменилось к лучшему. Конечно, изменилось! Когда они с Шэном бежали на корабле, Мэн был в бегах, а теперь, говорят, стал большим начальником в революционной армии и волен делать что вздумается и бывать где угодно. Были и другие перемены, о которых Юань узнал от своих соотечественников. На борту того корабля таких молодых мужчин и женщин набралось десятка два. Они тоже отучились в чужой стране и теперь возвращались домой. Собираясь за одним столом, они вместе ели и обсуждали все произошедшее, и от них Юань узнал, что в городах снесли старые узкие улочки, а вместо них проложили широкие и просторные, как везде в мире, и что в деревнях теперь ездят на автомобилях, причем даже те крестьяне, что раньше таскались пешком или в лучшем случае на спинах ослов, и что новая революционная армия располагает множеством пушек, самолетов-бомбардировщиков и вооруженных солдат, и что мужчины и женщины теперь равноправны, и что продавать и курить опиум запрещено законом, и обо всех старых бедах можно забыть.
Они рассказывали о таких неслыханных вещах, что Юань решил выбросить из головы прежние воспоминания и стал с еще большим нетерпением ждать встречи с родиной. Он был рад, что застал эти времена молодым, и сердце его трепетало в груди, когда он сказал за общим столом:
– Как здорово, что мы родились именно в это время, что мы можем быть свободны и жить так, как нам хочется!
И все они, эти молодые мужчины и женщины, восторженно переглянулись, а одна девушка топнула хорошенькой крепкой ножкой и воскликнула:
– Взгляните на меня! Если бы я родилась во времена своей матери, думаете, у меня были бы такие же здоровые крепкие ноги?
И все они засмеялись, как смеются дети над какой-нибудь понятной только им шуткой. Однако смех девушки имел глубокий смысл, и кто-то сказал:
– Впервые в истории нашего народа мы совершенно свободны – впервые со времен Конфуция!
Тут другой веселый юноша крикнул:
– Долой Конфуция!
И все подхватили:
– Долой Конфуция! Пусть катится к чертям со своими ненавистными древними мудростями и почитанием родителей!
Порой разговоры за столом становились серьезнее, и молодые люди с волнением рассуждали о том, что каждый из них может сделать для родины, ибо среди спутников Юаня не было ни одного, кто не мечтал бы служить своей стране. Почти в каждом предложении звучали слова «родина» и «любовь к родине», и молодые люди всерьез обсуждали свои недостатки, достоинства и таланты и сравнивали себя с другими. Они говорили:
– Западные люди превзошли нас в изобретательности, энергичности и целеустремленности.
И кто-то спросил:
– А мы в чем превосходим их?
Тогда все переглянулись и сказали:
– Мы терпеливее, выносливее и вдумчивее.
А девушка, топнувшая ножкой, нетерпеливо воскликнула:
– Наше долготерпение – это наша слабость! Лично я ничего терпеть не собираюсь! И всех своих соотечественниц я тоже научу ничего не терпеть. Я никогда не видела, чтобы чужеземки терпели неудобства и унижения, вот почему они добились таких успехов!
А один остряк прокричал в ответ:
– Да-да, у них все терпят мужчины, и нам, пожалуй, стоит у них поучиться, братья!
Все покатились со смеху, как умеют смеяться лишь молодые, а остряк украдкой залюбовался отважной и своевольной девушкой, не собиравшейся никому уступать.
Так проходили дни Юаня и остальных молодых людей на корабле: в величайшем
