Дом разделенный - Перл С. Бак
Больше он ничего не сказал, и остальные тоже молчали. Когда он договорил, лишь старый учитель, поднимаясь, сказал:
– Юань, ты ведь сообщишь мне, если тебе удастся что-то разузнать?
Тогда Юань тоже вскочил, вдруг испугавшись, что старики уйдут и оставят их с Мэри вдвоем, и покинул дом Уилсонов. На сердце у него было тяжело: он боялся, что новость подтвердится. Он не смог бы вынести такого позора, особенно потому, что девушка втайне винила его за другое, и это утвердило бы ее в мысли, что он слаб. Оттого Юаню еще сильнее хотелось доказать ей, что его народ ни в чем не повинен.
Больше Юань и Мэри ни разу не виделись наедине. День ото дня Юаня все сильней охватывало страстное желание оправдать свой народ, и он пришел к выводу, что, сделав это, он сможет оправдать и самого себя. Все последние недели учебного года он посвятил этому делу и усердно учился, шаг за шагом пытаясь доказать, что его страна ни в чем не повинна. Все именно так, в первый же день спокойно сказал ему Шэн по телефону, газеты не врали. Тогда Юань в ужасе воскликнул:
– Но зачем? Почему?!
И голос Шэна ответил столь непринужденно, что Юань почти воочию увидел, как тот пожимает плечами:
– Как знать? Сборище коммунистов… Фанатики… Выдумали себе повод… Откуда нам знать, что у них в голове?
Но это не уняло страданий Юаня.
– Невозможно поверить… Должен быть повод… Какая-нибудь угроза или… Хоть что-то!
Шэн тихо ответил:
– Правды мы никогда не узнаем.
И попытался сменить тему:
– Когда мы с тобой встретимся, Юань? Мы так давно не виделись… Когда ты возвращаешься домой?
Юань смог выдавить лишь:
– Скоро!
Он знал, что должен вернуться; если очистить имя своего народа нельзя, он должен вернуться как можно скорее, сразу после сдачи всех экзаменов.
Поэтому он не стал тратить время на походы в дом и сад Уилсонов и больше не встречался с Мэри наедине. Оба делали вид, что по-прежнему дружны, однако ни о чем не говорили друг с другом, и Юань планировал свое время так, чтобы с ней не видеться. Не в силах оправдать свою страну, он испытывал все большую неприязнь к своим единственным здешним друзьям.
Старики тоже это почувствовали и, хотя по-прежнему были очень ласковы и добры с ним, едва заметно отдалились – нет, они ни в чем его не винили, наоборот, сочувствовали его горю, хотя и не понимали его.
Юань же думал, что они его винят. На своих плечах он нес бремя вины всего своего народа. Ежедневно читая газеты и видя новости о том, что делает любая армия, шествуя с победой по стране, он испытывал ужасные страдания. Порой он думал и об отце, потому как армия революционеров уверенно продвигалась к северным равнинам, одержав победу на всех остальных территориях.
И все же отец по-прежнему был где-то далеко. А здесь, прямо рядом с Юанем, оставались эти ласковые безмолвные чужаки, чей дом он по-прежнему был вынужден посещать, потому что они этого хотели. Больше ни единым словом не обмолвились они о новостях, стараясь избавить его от любых упоминаний того, что заставляло его сгорать от стыда и боли. И все же сама их сердобольность уязвляла, само их молчание служило Юаню укором, как и их серьезные печальные лица и молитвы перед вечерней трапезой, которую он вынужден был с ними разделять, когда старик после обычных благодарностей добавлял с тихой тревогой: «И убереги, Господи, твоих верных слуг в далеких краях, коим грозит такая великая опасность». Его жена тогда добавляла со всей истовостью: «Аминь!»
Юаня больно ранили и молитвы, и старухино «Аминь», и особенно невыносимо все это было из-за Мэри, которая предупреждала его о вере своих родителей, а теперь почтительно склоняла голову в молитве, и вовсе не потому, что уверовала. Просто опасность, послужившая причиной отцовых молитв, стала для Мэри ближе, и она объединилась с родителями против него – или так он думал.
Вновь он остался один, и в полном одиночестве заканчивал учебу, и в одиночестве сдавал экзамены. В одиночестве он вышел на сцену – единственный представитель своего народа, – и получил диплом. В одиночестве услышал свое имя среди тех, кого отметили за особые успехи в учении. Поздравить его подошли несколько человек, но Юань решил, что ему все равно, подойдет кто-нибудь или нет.
В одиночестве он собирал вещи и складывал книги. Прощаясь с Уилсонами, он решил, что старик со старухой даже рады его отъезду, хотя те по-прежнему были добры к нему. Он запальчиво говорил себе: «Вот они радуются, что я не женюсь на их дочке!»
Он вымученно улыбался и верил, что так оно и есть. А потом, думая о Мэри, вновь говорил себе: «Хотя бы за это я ей признателен – она спасла меня от обращения в христианство! Да, один раз она меня спасла, а в другой раз я спасся сам!»
III
Как в детстве Юань любил и ненавидел отца, так теперь, покидая эту чужую страну, он любил и ненавидел ее. Любил, пусть и против собственной воли, как любят все молодое, красивое и сильное. Любя всякую красоту, он не мог не любить поросшие лесом горы, свободные от могил луга, где пасся здоровый, сытый и довольный скот, и опрятные городские улицы, не залитые человеческими нечистотами. Однако полюбить их безраздельно Юань не мог, ведь, если все это красиво, то могут ли быть красивы голые бесплодные холмы его родины? И нехорошо, когда мертвые лежат в доброй земле живых, прямо посреди возделанных полей, а он помнил, что у него дома так и было. Глядя на тучные пашни и густые леса, проплывающие за окнами поезда, он думал: «Если бы эта красота была моей, я любил бы ее всей душой. Но она не моя». Отчего-то он не мог в полной мере любить красивое и благое, если оно ему не принадлежало. И полюбить людей, обладавших этими благами, он тоже не мог.
Вновь сев на корабль и отправившись в родные края, Юань посвятил много времени размышлениям о том, что ему дали шесть лет учебы, что он приобрел? Несомненно,
