Родерика так дрожали колени, что он еле удерживал в руках бинокль; бах! – и «Салинас» неподвижно замер прямо напротив залива, а пожар все усиливался, треск огня, рев сирен не смолкали ни на секунду, пламенеющее диминуэндо[142], а спустя полчаса из города прибыл великолепный пожарный катер с башенкой-вышкой, как бьющий копытом конь, как справляющий малую нужду динозавр, спасательный плот, средневековая, но вместе с тем сверхсовременная фантазия, творение Леонардо да Винчи – и катастрофы удалось избежать, главное – чтобы не загорелась разлитая по воде нефть; и решетчатый мол заводского пирса четким геометрическим силуэтом проступил сквозь клубы дыма и пара; самолеты летали туда-сюда, пытаясь сфотографировать пожар для газет; и «Салинас», на борту которого, кажется, не было ни души, отходил малым ходом, медленно и виновато, прочь в направлении Порт-Бодена; потом волнение улеглось, и до самого вечера – небо безумного цвета, солнце точно раскаленная втулка гигантского колеса с черным диском и радужной шиной, плывущий над водой едкий запах сгоревшей нефти, ближе к ночи любопытствующие зеваки подгребли к шипящей пристани на веселых лодках, а следующим утром, ей-богу, хотя причал наполовину выгорел, «Салинас», все так же медленно, тихо и виновато, вернулся из Порт-Бодена к нефтеперерабатывающему заводу – коттедж на противоположном зеленом берегу неспешно сдвигался от носа к корме, минуя мостик, минуя грот-мачту, минуя дымовую трубу, пока танкер с опаленным огнем, почерневшим от копоти правым бортом медленно и виновато, словно крадучись, подбирался к заводскому причалу, на обломках которого вдалеке тонкой белой линией все еще поблескивал одинокий брайндспойт; «Салинас», идущий к причалу, напоминал горького пьяницу в тяжком похмелье, что прямо с утра возвращается в бар, откуда его выгнали вечером накануне: флаг компании, неубедительно делавший вид, будто он гордо реет на низкой фок-мачте, походил на потрепанный галстук, наспех завязанный дрожащей рукой, американский флаг на корме уныло обвис в совершенно безветренном воздухе хмурого раннего утра, точно «хвост» незаправленной в брюки рубашки, и сразу было понятно, что танкер, будь его воля, обошел бы завод по широкой дуге, но обойти не получится, это тоже понятно (ведь так тянет зайти), и при всем омерзении к себе, подобно изрядно побитому, но не побежденному хитроумному Дон Кихоту – из-за каких-то бесчинств, приключившихся здесь накануне, о которых он знать не знает или напрочь не помнит (но в любом случае вся вина за вчерашний дебош будет возложена на него), лучше бы пройти мимо на цыпочках, не привлекая внимания, но уже в следующую секунду – видит Бог, нынешним утром ему хватило и мужества, и силы духа, смело приблизиться к раздраженному и уставшему нефтяному трактирщику, – танкер во всей своей хмурой похмельной красе пришвартовался к полуразрушенному заводскому причалу, словно оперся локтем о разбитую барную стойку, точно на том же месте, что и вчера… «Так вот, дружище, как я уже говорил, пока нас так грубо не прервали…» И стоял на приколе до позднего вечера, точно на том же месте, с беззастенчивым и вызывающе разудалым креном на правый борт – и как будто болтал без умолку, доверительно наклонясь к причалу. А следующим утром – вот вам и символы и предчувствия беды! – рассвет в чистом небе был свежим и ясным, волны в белых барашках пены бились о пристань у нефтеперерабатывающего завода, и причал выглядел совершенно неповрежденным, «Салинас» отбыл восвояси и продолжал свой невинный поход где-то на синих просторах Тихого океана, его похмелье прошло без следа, и пожара будто вовсе не было, запах гари рассеялся, грохот прекратился, сирены умолкли, осталась лишь свежая зелень леса да бледно-серый дымок лесопилок на фоне зеленых холмов, небо утратило безумные краски, горы были высокими, море – синим, холодным и чистым, и над всем этим великолепием светило невинное солнце…
– Где слишком много религии, там погибель. Красные, белые фонари и детородный орган снаружи, – задумчиво пробормотал гид, обнаружив на мостовой перед некогда респектабельным лупанарием еще один указатель. – Формальности! – Он внимательно рассмотрел этот теперь бесполезный, необычный знак, возможный предшественник всех будущих уличных указателей. – Человек спрашивал: «Как мне найти этот дом?» Ему отвечали: «Дойдешь до фонтана, и там в тридцати шагах влево, прямо на мостовой, должен быть указательный орган». Человек шел… – Гид изобразил пантомимой, как именно шел человек. – Заходил внутрь. Там внутри все культурно, все чисто, отдельные комнаты для любви, прекрасный сад, где можно пройтись для начала, чтобы накопить возбуждение… – Синьор Салаччи устал и на минутку присел отдохнуть на обломках разрушенной стены. Мерзость запустения, стоящая на нечестивом месте. – Очень грязные улицы, – добавил он, когда они пошли дальше. – Контрасты во всем. Упадок Римской империи начинался с Помпеев… Древний мрамор разбит, – горестно произнес он и указал на печальный одинокий бюст, омытый ярким солнечным светом. – Копия Аполлона… по размеру такая же, но… – Гид втянул щеки, изображая тонкое вытянутое лицо. – С женоподобным лицом, потому что у греков все было изящным и нежным, а у римлян таким… – Он взмахнул растопыренной пятерней в воздухе под подбородком: – С бородой.
– Римлян погубила их страсть к величию, – продолжил он чуть погодя. – Каждое преувеличение в жизни есть поражение, а значит, падение неизбежно… Как вы видите сами, – сказал он, указав на пример данного феномена, – известняк крепче мрамора. Мрамор крошится со временем, известняк держится дольше. Осторожнее, джентльмены, тут поворот! – Гид обогнул одиноко стоящую дорическую колонну доримского стиля. – Каламбур, – пояснил он. – По-английски curve – «поворот», а curva по-итальянски – «продажная женщина». – Они приблизились к груде каких-то обломков. – Американцы сбрасывали здесь бомбы… Американцы будут сбрасывать бомбы повсюду, – произнес синьор Салаччи со скорбным восторгом. – Студенты гуляют в саду. – Фэрхейвены огляделись по сторонам, но не увидели ни студентов, ни сада. – Греческий театр, армейские казармы, ночной амфитеатр, сосновая роща, – пробормотал гид. – Где слишком много религии, там погибель. Красные, белые фонари и детородный орган снаружи. Формальности! Сморите, современный водопровод.
Да, подумал Родерик, глядя на искореженные обломки широких свинцовых труб, у римлян некогда действительно был современный водопровод.
Человек, которому не довелось собственноручно построить дом или помочь другим строить дом, как он сам помогал Уилдернессам со строительством их домика на берегу (размышлял Родерик), может быть, и преисполнится чувством собственной неполноценности при взгляде на древние греческие колонны. Но если он помогал строить своими руками хотя бы простенький пляжный домик, он не ощутит себя неполноценным, даже если и не понимает всех принципов архитектуры дорических храмов. Ствол колонны, капитель и карниз, соединяющий колонны сверху, – в общем-то, интуитивно понятные элементы. Ствол был аналогом кедровых свай, которые они вбивали в прибрежный
