Изгнанник. Каприз Олмейера - Джозеф Конрад
Виллемс взывал к суровому небу, отчаянно доказывая хмурым тучам чистоту и превосходство своей расы, кричал, закинув голову, неистово размахивая руками, худой, оборванный, побитый – долговязый безумец, негодующий по одному ему ведомой причине, нелепый, омерзительный, убогий шут. Лингард, смотревший себе под ноги, словно погруженный в глубокие раздумья, быстро взглянул на него из-под нависших бровей. Аисса стояла, заламывая руки. На другом краю двора старуха – бледный дряхлый призрак – бесшумно выглянула поверх марева горящих углей костра и тут же незаметно опустилась обратно. Поток слов Виллемса наполнял двор, нарастал и, набрав полную силу, вдруг остановился, словно вода, переставшая бежать из опрокинутого кувшина. Стоило ему замолчать, как в свои права вступил гром, заявивший о себе низким рыком из-за холмов. Раскат грома начался с неуверенного бормотания, которое нарастало, как волна, и превратилось в рев, катящийся по речному руслу, пролетевший мимо с оглушительным треском и тут же затихший, рассыпавшись на монотонные, глухие отзвуки в бесконечных извилистых низовьях реки. Безбрежная, непоколебимая тишина хлынула в пустоту, оставленную грохотом, и вновь нависла над великим лесом, над неисчислимыми полчищами неподвижных деревьев и живых людей, все такая же глубокая и абсолютная, как будто ее веками ничего не нарушало. В этом безмолвии слух Лингарда уловил голос реки, тихий, слабый и грустный, подобный кротким бесплотным голосам, сетующим о прошлом в спокойном сне.
Капитан ощутил в душе великую пустоту. Ему казалось, что внутри у него образовалось большое темное пространство, в котором мысли потерянно бродили, не находя ни покоя, ни смерти, ни выхода наружу, чтобы освободиться от жуткого гнета. Уговоры, действия, гнев, прощение – все это представлялось бесполезным и тщетным, не заслуживающим усилий рук и ума. Казалось, что он мог бы простоять так – в полном бездействии – до скончания времен. Его как будто удерживала на месте невидимая тяжелая цепь. Нет, так не пойдет. Он немного отступил от Виллемса и Аиссы, отделив их от себя, и взглянул на них со стороны. Ему показалось, что они стояли от него намного дальше, чем на самом деле. А ведь он всего-то сделал три шага. Еще один шаг, и голос их умолкнет – навсегда. Их фигуры выглядели меньше натуральной величины, имели четкие контуры, как статуэтки, вырезанные тщательно, до мельчайших деталей, рукой опытного мастера. Лингард опомнился. К нему вернулась его обычная решительная рассудительность. Он как бы посмотрел на пару с большой, недосягаемой высоты.
– Ты одержим дьяволом, – медленно произнес капитан.
– Да, – мрачно согласился Виллемс, – и этот дьявол красив, вы не находите?
– Такие рассуждения я слышал уже не раз, – отмахнулся Лингард и, сделав небольшую паузу, продолжил: – Я ни о чем не сожалею. Я подобрал тебя в порту, как полудохлого котенка, ей-богу. И не жалею ни об этом, ни о других поступках. Абдулла, еще два десятка других, несомненно, сам Хедиг – все они были против меня. Для них это бизнес, ничего личного. Но чтобы и ты… Деньги идут к тому, кто способен их подобрать и кому хватает сил их сохранить, но ты – другое дело. Я считал тебя частью своей жизни. Старый дурак…
Так оно и было. Дуновение этих слов снова раздуло тлевшую в груди Лингарда искру отеческой прихоти, выделявшую его, хитрого и неразборчивого в средствах авантюриста, из шумной толпы подлых, довольных собой, беспринципных людей, так на него похожих.
– Дьявол не я, – быстро вставил Виллемс. – Не ищите дьявола во мне, капитан Лингард.
– А откуда же он взялся, будь ты проклят! Откуда? – перебил его Лингард, повышая голос. – Ты когда-нибудь видел, чтобы я крал, обманывал, лгал? Скажи! Видел? А? Из какой преисподней ты вылез, когда я подобрал тебя на улице? Да что теперь… Ты больше никому не сможешь причинить зла.
Виллемс придвинулся, глядя на своего покровителя с большой тревогой. Лингард, чеканя, продолжал:
– На что ты надеялся, когда попросил меня о встрече? На что? Ты же меня знаешь. Я Лингард. Ты жил со мной. Ты слышал, что обо мне говорят. И ты прекрасно понимаешь, что натворил. Ну так чего ты ожидал?
– Почем я знаю? – простонал Виллемс, заламывая руки. – Я был один среди толпы адских дикарей, полностью преданным в их руки. Когда дело было сделано, я был настолько растерян, настолько слаб, что призвал бы и дьявола в союзники, если бы он еще мог помочь мне, а не сделал уже свое дело. Во всем мире есть только один человек, которому я не безразличен. Только один белый человек. Вы! Уж лучше ненависть, чем одиночество! Даже смерть лучше! Я ожидал… сам не знаю чего. Чего-то, что вызволило бы меня отсюда. Прочь с ее глаз!
Виллемс расхохотался. Смех напал на него против воли, прорвавшись на поверхность из-под слоя горечи, презрения к себе, отчаянной неспособности постигнуть собственную натуру.
– Подумать только. Когда я впервые ее увидел, мне показалось, что всей моей жизни не хватит, чтобы… А теперь, когда я смотрю на нее – это же она все сделала! Я, должно быть, тронулся умом. Так и есть. И всякий раз, когда я ее вижу, она напоминает мне о моем безумии. Как страшно… Подумать только, вся моя жизнь, мое будущее, разум, труд, – все пропало, осталась одна она, причина моего разорения, да еще вы, кого я смертельно оскорбил.
Виллемс на мгновение спрятал лицо в ладонях, а когда опустил их, выражение относительного спокойствия на нем сменилось диким смятением.
– Капитан Лингард… куда угодно… хоть на необитаемый остров… я обещаю…
– Заткнись! – грубо оборвал его Лингард.
У него внутри вдруг все окаменело.
Чахлый свет туманного утра с видимой неохотой медленно уползал со двора, с
