Избранное. В 2 томах [Том 1] - Леонгард Франк
Счастливый конец ничего не меняет в романе. Благополучие возвращается к героям случайно и висит на волоске. Роман «Оксенфуртский мужской квартет» — это роман о развеянных иллюзиях, о несбывшихся мечтах. Но присутствует ли в нем тема утверждения, есть ли в нем образ, воплощающий положительный идеал Франка?
Да, есть. Это юноша Томас Клеттерер — сын огородника Клеттерера. Подобно Юргену Кольбенрейеру — герою романа «Бюргер», он верит в идею социалистического преобразования общества. При этом он свободен от психологической раздвоенности и противоречивости Юргена Кольбенрейера и почти совсем лишен романтической мечтательности, столь свойственной его сверстникам в других произведениях Франка.
Франк наделил Томаса ясностью и определенностью, связывая эти черты (в авторской декларации) с воздействием революционных событий эпохи.
Однако революционные устремления Томаса только продекларированы, но не реализованы ни в его размышлениях, ни в его поступках. Он критикует свое окружение и противопоставляет себя отцам не столько с революционных позиций, сколько с позиций так называемой «нейе захлихкейт» («новой деловитости» или «новой вещности»), умонастроения, чрезвычайно характерного для жизни Германии 20-х годов.
«Нейе захлихкейт» иронизировала над романтической мечтательностью и чувствительностью, высмеивала мещанский «уют», отрицала многозначительные полутона, символическую загадочность и недоговоренность; «нейе захлихкейт» преклонялась перед техникой, прославляла стремительные темпы, восхищалась конструктивистской четкостью и сухостью, избирала в герои сильного человека со спортивными наклонностями и отрывистой волевой речью. Писатели и художники, создававшие произведения в духе этой «новой деловитости», вероятно, не всегда чувствовали, что они облекают в художественные образы зависть немецкого буржуа к преуспевающему и опередившему его американскому собрату, ибо хотя в основе этого течения лежали симпатии к американскому пути развития, в искусстве симпатии эти выступали в далеко не прямой форме. Недаром даже такой далекий от идеализации Америки писатель, как Франк, в образе Томаса отдал дань идеалам «новой деловитости», заставив юношу думать о своем будущем пути как о пути «сэлфмейдмена», сильного одиночки.
Сочетать убедительно черты молодого социалиста и молодого «сэлфмейдмена», конечно, не удалось, и потому так неубедителен роман в той части, где положительные идеалы Франка должен воплощать образ Томаса.
Зато бесконечно убедительнее писатель там, где он изломанным, бесплодным и бессильным переживаниям доктора Гуфа и его сестры противопоставляет любовь, юную любовь Томаса и Ханны Люкс — очень чистую и очень земную. Конечно, 20-е годы XX века не эпоха раннего Возрождения, и одного только восславления здорового, сильного, прекрасного человека и его любви, пожалуй, маловато в качестве идеала для писателя, размышляющего над социальными вопросами, но эти страницы романа наряду со страницами и главами сатирического и драматического звучания наиболее убедительны. К тому же они полемически направлены против декадентской изломанности, уродующей человека. Спасая Ханну от увлечения доктором Гуфом, Томас избавляет ее от трагической судьбы художницы Софи («Слева, где сердце») после ее сближения с доктором Крейцем.
Великолепно написаны в этом романе дети — озорные, смелые, любознательные. Быть может, именно в этих образах всего сильнее звучит надежда писателя, с ними связаны самые светлые мотивы книги.
Ни надежды, ни света нет в беспросветном и безнадежном странствии безработных в романе «Из трех миллионов трое», который возник, как рассказывает сам Франк, под впечатлением кризиса 30-х годов.
Голод гонит по дорогам Германии трех безработных, обездоленных, отчаявшихся, нищих. Франк не дает им ни подробной предшествующей биографии, ни настоящих имен — только прозвища: портной, секретарь, Стеклянный Глаз. В секретаре и Стеклянном Глазе по их прозвищам да по некоторым сохранившимся чертам характера мы узнаем Видершейна и Мангера из «Разбойничьей шайки» и «Оксенфуртского мужского квартета». Но сейчас они лишены каких бы то ни было связей со своим прежним вюрцбургским существованием. Единственное, что еще, пожалуй, осталось у них от детства и юности, — надежда найти свою долю за океаном. Друзьям сказочно повезло: какой-то эксцентричный англичанин швыряет им, как подачку, банкноту в сто фунтов стерлингов, и им удается добраться до Южной Америки. Этот неожиданный, никак не мотивированный ход только на первый взгляд случаен в романе. Роман во многом написан как символическая притча, и в его символике подарок англичанина играет очень важную роль.
Даже счастливый случай не спасает безработных от их судьбы — вот смысл этого мотива. Волны экономического кризиса докатились до Южной Америки. Предприятие, где они рассчитывали работать, закрывается. И после долгих мытарств, после фантастических приключений в Америке и Европе они возвращаются в родной город, схоронив одного из неразлучной тройки и все свои надежды на чужой земле, а навстречу им идут люди, покинувшие этот город, как они покидали его в начале романа. Круг замыкается, затягивается, как петля. Никакие случайности не могут спасти тех, кто выброшен капиталистическим производством за борт. Эта тема звучит и в подтексте и в тексте романа, в рассуждениях героев о социальной несправедливости.
В романе «Слева, где сердце» Франк рассказывает: «Роман «Из трех миллионов трое», несмотря на положительные отзывы в критических статьях, не привлек к себе большого внимания. Мало у кого тогда были деньги на книги. Одну из критических статей Михаэль с удивлением перечитал еще раз: Эмиль Фактор закончил свою в общем благожелательную рецензию словами: «Слабость романа в том, что его автор не знает средств против экономического кризиса и безработицы».
При всей наивности этого замечания, особенно в той форме, в какой оно было высказано, в нем все же было схвачено характерное противоречие творчества Франка. Смелый в изображении язв капиталистического строя, он не был достаточно последовательным в своей положительной программе, и тема рабочего движения, тема классовой борьбы пролетариата, возникшая — пусть неполно и несовершенно — в романе «Бюргер» и в некоторых рассказах 20-х годов, почти совсем не прозвучала в романе «Из трех миллионов трое». И все-таки эта книга показывает, что в его творчестве антиимпериалистические мотивы становятся все резче
