Услышь нас, Боже - Малькольм Лаури
Но экскурсовод ждал их у входа, сидя между руинами, и они в мгновение ока оказались в его цепких лапах. Кстати, Родерик смутно припоминал, как Тэнзи говорила, что отказаться от гида нельзя, что каждый, кто приезжает в Помпеи, чуть ли не по закону обязан взять экскурсовода. На сей раз он вообще не участвовал в переговорах, предоставив все Тэнзи, хотя беседа велась на английском. К счастью, Тэнзи была слишком поглощена своим восторгом от всей ситуации и не заметила смущения Родерика, хотя, надо сказать, это смущение вовсе не обернулось неприязнью к гиду, который чем-то напомнил Родерику его старшего брата: смуглый, резкий в движениях мужчина в поношенном костюме, среднего роста, с орлиным носом, горящими глазами и военной выправкой.
– Помпеи были школой безнравственности. Не то что нынешнее лицемерие, – задумчиво произнес он, шагая чуть впереди. – Синие горы, синее небо, синее море и белый мраморный город.
Фэрхейвены заулыбались. Небо и горы впрямь были синими – теперь, когда грозовые тучи ушли, – и будь отсюда виден Неаполитанский залив, он, без сомнения, тоже казался бы синим. Но в том, как гид произнес эти слова, было что-то зловещее, подумал Родерик, когда они шли за ним по темным руинам погребенного и эксгумированного из пепла города, а он гордо добавил, улыбнувшись Тэнзи: «Sì, я помпеец», – будто этот древний римский Акапулько-тире-Куэрнавака, экспортер рыбного соуса и камня для мельничных жерновов, был для него не грудой руин, а настоящим, живым и сверкающим городом, процветающим и населенным людьми и море не отодвинулось от него на многие мили, а плескалось практически у порога.
– Когда вулкан уничтожил Помпеи, – продолжал гид довольно поспешно, но все так же задумчиво, быстро взглянув на Везувий, – христиане развернули энергичную пропаганду. Они говорили, что это их Бог уничтожил Помпеи за грехи. Помпейцы отвечали: «Говорите, Помпеи – порочный город? В таком случае Везувий должен был извергаться каждый день, чтобы нас наказать».
Родерик улыбнулся, проникаясь симпатией к экскурсоводу, и тоже взглянул на Везувий, теперь четко видимый на фоне ясного неба; вулкан с обычным дымным плюмажем над верхушкой казался слишком далеким и вовсе не грозным, даже не верилось, что когда-то он мог причинить столько ущерба. Хотя, отдавая вулкану справедливость, уместно отметить, что его внешняя безобидность наверняка во многом обусловлена тем громадным ущербом, который он причинил, продолжал рассуждать Родерик, обращаясь к Тэнзи.
Увы, все последнее столетие бедный старик Везувий действительно вел войну на истощение, на собственное истощение. Огнедышащая гора вовсе не прирастала за счет разрушаемых ею территорий, наоборот – все разрушения происходили за ее собственный счет, каждое извержение, каждое вызванное им наводнение уменьшали ее, и теперь, в прямом смысле слова разворотив в клочья свою верхушку, оно оказалась не более чем далеким холмом. Везувий был Парикутином наоборот. Хотя, возможно, даже сейчас, в эти самые минуты, он в ожидании урочного часа копил бурлящую ярость, возможно, суровому богу, которому хочется, чтобы в него верили, вправду не сможет слишком часто являть себя через огонь, подавать слишком много прямых знамений своего присутствия.
На самом деле Везувий пугал Родерика, если он вообще об этом задумывался. Теперь он, конечно же, вспомнил, как буквально позавчера они с Тэнзи поднялись к вершине вулкана в компании каких-то греков, «навещающих свои старые пажити», как сказала Тэнзи. Там, на склоне вулкана, в голову не придет его недооценивать, подумал Родерик, украдкой перекрестившись, когда они миновали храм Венеры и вышли на Форум. Горячие угольки забивались им в обувь, окутанные туманом проводники с дорожными посохами походили на черных магов и громкими криками подгоняли туристов к вершине, Тэнзи все сокрушалась, что теперь уже нельзя спуститься прямо в кратер, как спускался Альфонс де Ламартин, ведь из-за недавнего землетрясения на пути вниз, в гремящую и разбитую вдребезги бездну, появились широкие трещины. Родерик прикурил – на удачу! – прямо от камней под ногами.
Он с трудом поспевал за экскурсоводом, который теперь даже выглядел как-то иначе, вероятно, потому, что весь его вид излучал непреложную уверенность в принадлежности к этому месту – чуть ли не в роли хозяина, – что придавало ему некое безусловное достоинство; и сейчас он казался Родерику этаким дородным, преуспевающим, жизнерадостным бизнесменом в тщательно продуманном консервативном костюме: темно-серый пиджак в тонкую светлую полоску, светло-серые фланелевые брюки, темно-серый галстук, белая рубашка. Пиджак, из кармана которого торчали какие-то бумаги, был ему маловат и еле-еле сходился на животе, рукава слегка задрались, брюки чуть размахрились снизу – все это вместе создавало впечатление общей потрепанности. Но в то же время в нем сквозило что-то от воина: армейская стать и широкий солдатский шаг, напоминавший Родерику его старшего брата, – шаг, уносивший его самого и Тэнзи вместе с ним далеко вперед, так что степенно шагавшему Родерику приходилось периодически их догонять. Вот и теперь они наискосок пересекли Форум и исчезли под сенью высоких почерневших колонн.
– Перед нами храм Августа, – говорил гид Тэнзи, когда Родерик их догнал. – Видите? Желудь и лавр: сила и мощь. Римляне говорят: «Каждый миг упущенной любви – миг испорченной радости…» Римляне говорят: «Жизнь – долгий сон с открытыми глазами, – обратился он к Родерику. – Когда глаза закрываются, это конец. Прах и тлен…» Любовники были как звери… Проводили жизнь в сладости и меду.
– Он имеет в виду пчел, – пояснила Тэнзи, заговорщически обернувшись к Родерику. – Звери, пчелы… Желудь, лавр, мясники, рыбный рынок. Ветерок с моря продувал город, уносил дурной запах.
– Да, – сказал Родерик. – Der Triumphbogen des Nero.
– Что, милый?
– Арка Нерона. Просто я подумал, по-немецки звучит внушительней.
– Sì. Арка Нерона… Римляне говорят: «Жизнь – череда формальностей, которые воспринимаются слишком серьезно», – доверительно сообщил гид. У него было забавное имя: синьор Салаччи[137].
И вне всяких сомнений, снова подумал Родерик, этот город, который есть и которого нет, для великолепного синьора Салаччи
