Дом разделенный - Перл С. Бак
– Видишь, как умна и мудра моя дочь? Встречал ты когда-нибудь такую, как она?
Юань не мог не выразить в ответ своего восхищения, и с тех пор, когда девушка заговаривала, он почтительно слушал и чувствовал в ней родственную душу. Из ее уст даже самый незначительный пустяк звучал хорошо и уместно, и Юаню казалось, что на ее месте он выразился бы точно так же.
Да, Юань в самом деле очень быстро почувствовал себя среди этих людей как дома и почти забыл, что они – чужеземцы, однако по временам все же ощущал некую странность, некую чуждость, которую не мог понять. Когда все перешли в комнату поменьше и заняли места за накрытым овальным столом, Юань взял в руки ложку и собрался приступить к еде. Однако он увидел, что другие медлят: старый учитель склонил голову, и остальные последовали его примеру, но не Юань. Тот не понимал, что происходит, и переводил удивленный взгляд с одного на другого, пока старый учитель вдруг не обратился вслух к некоему незримому богу. Он говорил немного, зато с большим чувством, вроде бы благодаря этого бога за дары. Затем все без дальнейших церемоний приступили к еде, и Юань не стал расспрашивать их, что это значит, но принимал живое участие в разговоре.
И все же после, когда они с учителем сидели в сумерках вдвоем на просторной веранде, Юань не сдержал любопытства и спросил, что это было, дабы в следующий раз поступить так, как велит местный обычай. Старый учитель некоторое время молчал, покуривая трубку и умиротворенно глядя на тенистую улицу. Наконец он взял трубку в ладонь и сказал:
– Юань, я уже не раз думал о том, как лучше заговорить с тобой о религии твоего народа. То, что ты сейчас видел – религиозный обряд. Так мы благодарим Господа за пищу на нашем столе. Кажется, что ритуал этот не очень важен, но в то же время он есть символ самого важного, что есть в нашей жизни, – веры в Бога. Помнишь, как ты говорил о богатстве и могуществе нашего народа? Я убежден, что это – плод нашей веры. Я не знаю, во что веришь ты, Юань, но мне пришлось бы предать свои убеждения, если бы я позволил тебе жить здесь, посещать мои занятия и, надеюсь, мой дом, не рассказав тебе сперва о своей вере.
Пока старый учитель это говорил, на веранду вышли женщины. Мать села в кресло, которое слегка покачивалось под ней, словно на него дул ветер. Там она сидела и слушала мужа с мягкой улыбкой одобрения на лице, а когда тот ненадолго прервал свой рассказ о богах и загадках богов, обретающих человеческую плоть, она воскликнула кротко, но с чувством:
– Ах, мистер Ван, с тех пор, как доктор Уилсон рассказал мне о ваших успехах в учебе, о том, как вы пишете, я сразу подумала, что вы должны обратиться в христианство! Какое благо вы принесли бы родной стране, если бы смогли преуспеть здесь, принять учение Христа и вернуться домой с благой вестью!
Все это глубоко поразило Юаня, ибо ему было неведомо значение этих слов, но из вежливости он улыбнулся, опустил голову в коротком поклоне и уже хотел заговорить, как вдруг раздался голос Мэри, резкий и холодный, как металл, и в нем звучали новые ноты, каких Юань прежде не слышал в голосе этой девушки. Она сидела не в кресле, а на верхней ступеньке крыльца, и все это время прилежно слушала отца, уперев подбородок в сложенные ладони. И тут сумерки огласил ее голос – странный, нетерпеливый, режущий подобно ножу:
– Не пойти ли нам в дом, отец? В креслах сидеть удобнее… И дома светло.
На это ее отец ответил в некотором удивлении:
– Конечно, Мэри, пойдем, если тебе так хочется. Но ты же любишь сидеть здесь по вечерам. После ужина мы всегда выходим…
Девушка с некоторым своеволием возразила:
– Да, но сегодня мне хочется света, отец.
– Как пожелаешь, дорогая, – отозвался старый учитель, медленно поднялся, и все вернулись в дом.
В ярко освещенной гостиной он больше не заговаривал о божественных тайнах. Вместо него беседу стала вести дочь. Она засыпала Юаня сотней вопросов о его родной стране, притом таких неожиданных и глубоких, что порой ему приходилось честно сознаваться в собственном невежестве. Пока она говорила, он не мог не наслаждаться ее речью. Хотя Мэри и знала, что она не красавица, лицо у нее было живое и заинтересованное, кожа нежная и белая, губы тонкие и чуть красноватые, а темные волосы – едва ли не такие же черные, как его собственные, но гораздо тоньше и мягче, – блестели на свету. Глаза у девушки были красивые, почти черные в мгновения серьезности и серые, когда она улыбалась, а улыбалась она часто, хотя и не смеялась. Ее руки тоже говорили – беспокойные, гибкие, тонкие, не маленькие и, быть может, слишком худые, угловатые, но все же наделенные особой силой.
Однако Юань был пленен не только внешностью Мэри. Он понял, что она из тех, для кого тело не самоценно, а служит лишь оболочкой для души и разума. Это было ему внове, прежде он не встречал таких женщин. Стоило ему на миг разглядеть в ней внешнюю красоту, как ее тут же затмевала вспышка неожиданно глубокой мысли или остроумная фраза, ненароком слетевшая с ее языка. Тело Мэри подчинялось движениям разума, а разум не тратил времени на мысли о теле. Потому Юань видел в ней не столько женщину, сколько сущность – изменчивую, сияющую, пылкую, иногда прохладную и то и дело замолкавшую, но замолкавшую не от внутренней пустоты, а от желания бережно разъять на части и внимательно изучить те или иные слова Юаня. В таком молчании она нередко забывалась и забывала отвести взгляд от глаз Юаня, хотя тот уже заканчивал говорить, и в этой тишине он ловил себя на том, что все глубже и глубже заглядывает в зыбкий темный омут ее глаз.
Ни разу она не заговаривала о божественных тайнах, и старшие тоже больше их не упоминали до тех пор, покуда Юань не собрался уходить. Тогда старый учитель взял его за руку и попросил:
– Если хочешь, сын мой, пойдем с нами в воскресенье в церковь. Посмотришь на все собственными глазами.
Юань,
