Дом разделенный - Перл С. Бак
Тут Юань запальчиво воскликнул:
– Правда состоит в том, что вы прячете своих бедняков! Вы их стыдитесь, как человек стыдится какой-нибудь непотребной болезни…
Шэн перебил его, весело заявив:
– Ну, идем, не то кузен совсем нас заболтает! Спектакль начинается через полчаса!
Из всех незнакомцев, что окружали Юаня в той стране, он смог подружиться еще с тремя людьми. Один из них был старым седовласым учителем, чье лицо сразу понравилось Юаню, потому что оно было доброе, отмеченное тихими мыслями и правильной жизнью. Со временем он стал для Юаня больше, чем просто учителем. Старик охотно проводил время за беседами с Юанем и читал его заметки к книге, которую тот надеялся однажды написать, и порой делал мягкие замечания к тем местам, где, по его мнению, Юань ошибался. Всякий раз, когда Юань заговаривал, он умолкал и внимательно его слушал. В приветливых голубых глазах учителя читалось такое понимание, что Юань с годами проникся к нему большим доверием и делился с ним самым сокровенным.
Помимо прочего, он рассказал учителю и про бедняков, которых видел в городе, и о своем недоумении – как среди таких несметных богатств люди по-прежнему могут жить настолько скверно? Тут он вспомнил и про чужеземца-священника – как тот опорочил народ Юаня своими гнусными фотографиями. Старый учитель слушал все это в задумчивом молчании, а потом сказал:
– Думаю, не каждому дано видеть картину целиком, во всей полноте. Давно уже сказано, что люди видят лишь то, что ищут. Мы с тобой, глядя на землю, думаем о семенах и урожаях. Строитель видит ту же землю и думает о домах, которые можно на ней возвести, а художник думает о красках. Священник хочет спасать людей, и, конечно, всюду подмечает лишь тех, кто нуждается в спасении.
Обдумав слова учителя, Юань с неохотой признал его правоту и теперь при всем желании не мог бы ненавидеть священника прежней лютой ненавистью, но все же он до сих пор считал, что тот был неправ, и потому сказал:
– И все-таки у него сложилось слишком уж ограниченное представление о моей стране.
На это старик спокойно отвечал:
– Возможно, однако большего и нельзя ждать от человека с ограниченным умом.
Благодаря подобным разговорам, как в классе, так и на поле, Юань смог полюбить этого белокожего старца. А тот полюбил Юаня и с каждой беседой все ласковей смотрел на него.
Однажды он обратился Юаню с такой нерешительной просьбой:
– Мне бы хотелось, чтобы сегодня ты пошел со мной, сынок. Мы люди простые… будут только моя жена, моя дочь Мэри и я… Всего три человека… Мы будем очень рады, если ты согласишься с нами поужинать. Я столько им о тебе рассказывал, что они захотели познакомиться с тобой лично.
Впервые за все эти годы кто-то обратился к Юаню с подобным приглашением, и Юань был глубоко тронут. То, что учитель приглашает ученика в свой дом, показалось ему знаком особого расположения, и он, застенчиво опустив глаза, произнес со всей учтивостью, как это было принято у него на родине:
– Я недостоин!
Тогда старик распахнул глаза, улыбнулся и сказал:
– Ты еще не видел, как скромно мы живем! Когда я поделился с женой, что хотел бы пригласить тебя в гости, она сказала: «Боюсь, он привык к куда более богатой обстановке».
Тогда Юань, для приличия поколебавшись, согласился. И вот, пройдя по тенистой улице, он вошел в небольшой квадратный дворик, а оттуда – в старинный деревянный дом с несколькими верандами, которого с улицы было не видно из-за высоких деревьев. На пороге Юаня встретила супруга учителя, сразу напомнившая ему мачеху. Две эти женщины, разделенные тысячами миль, говорившие на разных языках, с разной кровью и разным цветом кожи, имели все же некоторое внешнее сходство. Белые приглаженные волосы, заботливый материнский взгляд, простые манеры и честные глаза, тихий голос, мудрость и терпение, запечатленные на лбу и губах, – все это делало их очень похожими. Однако была и разница, которую Юань заметил чуть позже, когда все сели в самой большой комнате дома: жена учителя излучала внутреннее удовлетворение и спокойствие души, которых не было у его мачехи. Казалось, эта женщина добилась всего, чего желало ее сердце, а другая – нет. Двумя разными путями они пришли к одному и тому же почтенному возрасту: одна шла светлой дорогой и в доброй компании, а путь другой был темен и одинок.
Тут вошла дочь хозяев, и она оказалась не такой, как Ай Лан. Эта Мэри была девушкой совсем иного рода. Чуть старше Ай Лан и выше ее ростом, она была не так хороша собой и держалась очень тихо, постоянно следя за своим голосом и лицом. Все сказанное ею казалось очень разумным, а ее черно-серые глаза – приглушенного оттенка, когда она была серьезна, – то и дело весело вспыхивали, стоило ей ввернуть в речь какую-нибудь остроту. С родителями она разговаривала почтительно и без страха, а те общались с ней на равных, и это не могло ускользнуть от внимания Юаня.
Он очень быстро понял, что она необычная девушка. Когда старый учитель заговорил о сочинениях Юаня, Мэри проявила осведомленность в этой теме и задала столь уместный и дельный вопрос, что Юань в потрясении спросил ее:
– Откуда вы так хорошо знаете историю моего народа, что вам известны даже такие древние мастера, как Чжао Цзо?
На это девушка ответила скромно, однако в глазах ее светилась улыбка:
– О, я всегда чувствовала родственную связь с вашей страной и много читала о ней. Рассказать вам то малое, что мне известно о Чжао Цзо? Тогда вы поймете, что я притворщица и на самом деле ничего не знаю. Он ведь писал о сельском хозяйстве, верно? Помню, я выучила отрывок из его эссе. В переводе он звучал приблизительно так: «Преступления начинаются с бедности; бедность есть нехватка пищи, проистекающая из недостаточного возделывания почвы. Без такого возделывания человек остается без связи с землей, а без этой связи он охотно покидает родные места и родной дом. Тогда он делается подобен птицам небесным и зверям земным. Ни крепостные стены, ни глубокие рвы, ни суровые законы, ни жестокие наказания не могут обуздать кочевой дух, что так силен в нем».
Эти слова, хорошо известные Юаню, Мэри произнесла округлым, ясным и чистым голосом. Видно было, что она хорошо понимает их и они ей по душе, потому что лицо ее стало серьезным, а взгляд – загадочным, как у человека,
