Саттри - Кормак Маккарти
Ну, сказал Саттри.
Жопа, сказал Хэррогейт.
Что случилось с твой постелью?
Хэррогейт показал через плечо. Я туда матрас втащил. Даже не знал, что такая холодрыга бывает.
Так отрывай задницу, пошли в верхний город.
Я сколько-то назад в гостиницу ходил. А этот черномазый подходит и спыршивает, чего мне надо, вот и пришлось уйти опять.
У тебя деньги есть?
Ни ятого дайма.
Ну так собирайся, пошли. Ты ж тут замерзнешь.
Так я уже. Жопа.
Хэррогейт поднялся, и сплюнул, и вздернул плечи жестом содроганья от отчаяния, и двинулся по мерзлой земле к лестнице. Под армейской курткой, что на нем была, различались очертания его лопаток. Оба взобрались на верхнюю улицу, руки в карманах.
Ты что-нибудь ел?
Хэррогейт покачал головой. Бля, нет. От меня одна тень осталась.
Ну, давай тогда засунем тебе в тощее пузо немного бакалеи.
У тебя деньги есть?
Пока нет.
Жопа, сказал Хэррогейт.
Они топали по холодной и унылой улице. Поднялся ожесточенный ветер, и комочки сажи поскакали по дорожкам. Взмыли и затрещали в переулке старые газеты, и наутек пустился картонный стаканчик. Эти одинокие фигуры, пробиравшиеся по нагим улицам, материли холодину, а нечто вроде солнца тужилось в десять часов, захудалое и нежаркое за мерзлыми тлетворными миазмами, что обволакивали весь городок.
У «Аптеки Лейна» они заглянули внутрь.
Закрыты.
Сегодня Благодарение.
Хэррогейт огляделся. Вот же черт, сказал он.
Пойдем в «Уолгрин». У них всегда есть обед с индейкой.
Внутри стеклянного фасада висели крупные плакаты. Исходящая паром тарелка индюшатины с подливой и картошкой, с горохом и клюквенным соусом. Цена пятьдесят девять центов.
Как тебе такое? спросил Саттри.
Хэррогейт лишь покачал головой.
Гуськом они прошли в дверь, и Саттри сразу двинул к кассе. Из-за стойки приподнялась очкастая блондинка с блоками сигарет, которыми надо заполнять полочки. Эй, красавчик, сказала она.
Привет, Мэри-Лу.
Что делаешь?
Поесть пришел.
Она взглянула мимо него и огляделась. Ладно, сказала она.
Я друга привел.
Ладно, сказала она.
Он улыбнулся и причмокнул губами в поцелуе, и они с Хэррогейтом прошли вдоль стойки и взобрались на табуреты.
Два обеда с индейкой, сказал Саттри.
Она записала на зеленом талоне. Вам обоим кофе надо?
Кофе хочешь, Джин?
Черт, ну еще б.
Два кофе.
Они прихлебывали воду из маленьких картонных конусов в ажурных подставках.
Хватит так нервничать, Джин.
Ага, ага, ну да, ну да, ответил Хэррогейт. Он пялился на кричащие картонные вывески над стойкой с газировкой, с их сливочными морожеными и образцовыми сэндвичами. Огляделся и подался к Саттри. Ты же вроде сказал, что у тебя нет денег, прошептал он.
Ты же вроде сказал, что у тебя есть.
Я пошел отсюдова нахуй.
Саттри схватил его за рукав. Я просто пошутил, сказал он.
Точно?
Точно.
Хэррогейт расстегнул куртку и принялся озираться спокойнее. Принесли кофе.
Как ты ночью спал?
Ложечкой он нагребал здоровенные черпаки сахара. Говенно, ответил он. Ты?
Саттри лишь покачал головой. Юнец на табурете с ним рядом, цапельные ноги свесивши, вонял прокопченным суспензорием. Даже у официантки глаза сделались немножко чудны́ми, когда она проходила рядом, при том, что и сама она была отнюдь не розовым садом.
Глянь только, сказал Хэррогейт.
Она поставила перед обоими по белой тарелке. Индейка ломтиками, а сверху облита густой подливой, и парящее картофельное пюре и горох, и плюха клюквенного соуса кларетового цвета, а еще горячие булочки с кусочками сливочного масла. Глаза у Хэррогейта сделались огромными.
Вам обоим еще кофе?
Да, мэм.
Хэррогейт так набил рот едой, что у него выпучились глаза.
Полегче давай, Джин. На дне тарелки приза нет.
Хэррогейт кивнул, сгорбился над тарелкой и обхватил ее одной рукой, а другой загребал выпадавшие куски на вилку и тащил их к нижней челюсти. Никакой беседы. Дальше у стойки кто-то сидел и читал газету. Вокруг валандались официантки, возили пакостные кухонные полотенца по технике из нержавейки. Пока ел, Саттри озирал эту сцену каменноглазой скуки. Он бы и по второй тарелке заказал, если б не привлекло внимания.
С набитым животом физиономия у Хэррогейта сделалась миленькой, глаза начали разъезжаться. Попили еще кофе. Он наклонился к Саттри поближе.
Слышь, Сат. Давай я чеки возьму, и мы выскользнем на другую сторону и поглядим там на журналы, пока не увидим, что горизонт чист, а потом свалим наружу.
Все в порядке.
Черт, да деньги ж сэкономишь. Нам могут понадобиться. Слышь, они тут не строгие.
Саттри покачал головой. Они за тобой следят, сказал он.
В каком это смысле – следят?
Ты подозрительно смотришься.
Я смотрюсь? А ты?
Они с одного взгляда определят, что со мной все нормально.
Ах ты ж говножопа.
Саттри хохотал, булькая кофе во рту.
Ладно тебе, Саттри. Черт, да ты можешь первым выйти, если хочешь, а я за тобой.
Саттри вытер подбородок и взглянул сверху вниз на острое и странно иссохшее детское личико, поглощенное замыслом кражи. Джин?
Ага?
Умора с тобой.
Ага. Ну.
На улице они встали лицами по ветру, ковыряясь в зубах.
Что делать намерен?
Не знаю. Колотун.
Разве ты никого за горкой не знаешь, к кому как бы в гости можно?
Не знаю. К Руфусу, что ли, можно сходить.
Заберись куда-нибудь. Я схожу гляну, как там старик. Что-нибудь придумаем.
Я уверен, что это конец света.
Что?
Хэррогейт не сводил взгляда с мостовой. Повторил еще раз.
Посмотри на меня, сказал Саттри.
Тот поднял голову. Печальное сморщенное лицо, исполосованное копотью.
Ты серьезно?
Ну а ты что об этом думаешь?
Саттри рассмеялся.
Не смешно, сказал Хэррогейт.
Сам смешной, дурацкий сукин ты сын. Считаешь, что мир закончится только потому, что тебе холодно?
Не мне ж одному. Везде холодно.
У печки Руфуса – нет. Тащи-ка ты туда свою жопу. Потом увидимся.
Вверх по реке из-за моста дул ветер холоднее. Саттри поспешал дальше, как горбун. Перебравшись на другую сторону, ссыпался по мерзлой грязи откоса и нырнул под мост. Костра не было.
Хо, крикнул он.
О, ответил голос с арок.
Он вошел и огляделся. Стариковская постель, и стариковская тележка, и горы всякой дряни и тряпья, и мебель. С муфтовых соединений сточных труб над головой свисали замерзшие протечки. Саттри повернулся, и снова взобрался по берегу на улицу, и снова перешел реку по мосту.
Поднялся по Рыночной и на горку до Лозового проспекта к полудолларовой ночлежке, старый потемнелый кирпич и мансардная крыша со
