Дом разделенный - Перл С. Бак
– А как же твои соотечественники, лишенные покоя и удовольствий? – спросил Юань, чувствуя, что в груди у него все клокочет от ярости.
– Разве я могу им помочь? – ответил Шэн. – Разве не устроен мир так, что испокон веков были бедные и богатые, были войны, голод, засухи и наводнения? Разве я глуп, чтобы полагать, будто смогу одной своей жизнью это исправить? Я просто сгину в этой борьбе, утрачу вот это свое благородное «я», самого себя – ради чего мне бороться с судьбой целого народа? Проще сразу кинуться в море, чтобы осушить его и превратить в плодородные земли…
Юань не нашелся с ответом на красноречивые доводы Шэна. Той ночью, когда Шэн уснул, он еще долго лежал без сна и прислушивался к грохоту большого, постоянного меняющегося города, пульсирующего прямо в стенах дома.
Слушая этот пульс, он испугался. Его мысленный взор проник сквозь тонкую стену, отделяющую его от странного, темного, ревущего мира, объял слишком много, и Юань осознал свою ничтожность, и внял разумным словам Шэна, и ухватился за тепло комнаты, освещенной уличными фонарями, за стол и стулья и прочие бытовые мелочи жизни. Вот его маленький безопасный мирок посреди необъятной бездны перемен, смерти и неизвестности. Поразительно, что рядом с Шэном, так уверенно отдавшим свое предпочтение безопасной и легкой жизни, собственные великие мечты казались Юаню глупыми. Рядом с братом Юань будто переставал быть самим собой – смелым, полным ненависти, – а становился ребенком, нуждающимся в защите и заботе.
Однако они не все время проводили только вдвоем. У Шэна было много знакомых и друзей в этом городе, и вечерами он часто уходил на танцы с какой-нибудь девушкой, а Юань, даже если шел с ним, оставался в одиночестве. Поначалу он сидел в стороне от веселья, мысленно дивясь и немного завидуя красоте Шэна и легкости, с какой тот заводил друзей или знакомился с девушками. Порой Юаня даже посещало желание последовать примеру брата, но потом ему попадалось на глаза какое-нибудь неприятное зрелище, и он в ужасе отворачивался, и клялся себе не иметь дела с женщинами.
А причина заключалась вот в чем. Женщины, с которыми Шэн знакомился на танцах, нередко оказывались женщинами другой национальности – белокожими или смешанных кровей. Юань прежде никогда не прикасался к таким женщинам. Что-то ему мешало, вызывало в нем странное отторжение. Он и раньше видел их на танцах в том приморском городе, где жили и свободно общались друг с другом люди всех кровей и национальностей. Но сам он никогда не приглашал такую женщину на танец. Во-первых, их наряды казались ему бесстыжими: почти всегда у них были голые спины, и партнеру по танцам приходилось класть ладонь прямо на их обнаженную белую плоть. От одной мысли об этом к горлу Юаня подкатывала тошнота.
Однако была и другая причина. Наблюдая за Шэном и женщинами, что улыбались и кивали, когда он к ним подходил, Юань стал замечать, что улыбаются лишь женщины определенного поведения, а более скромные, красивые и благовоспитанные сразу отводят глаза или сами отходят в сторону, и танцуют только с подобными себе. Чем больше Юань за ними наблюдал, тем тверже убеждался в своей правоте, и даже Шэн как будто это знал: он приглашал на танец лишь самых улыбчивых и беспечных. В Юане зрела глубокая обида. Ему было обидно за двоюродного брата, и за себя, и за весь свой народ, хотя он и не до конца понимал, почему женщины ведут себя таким образом, а поделиться своими наблюдениями с Шэном ему не позволяли застенчивость и страх. Оставалось лишь мысленно ворчать: «Вот бы Шэну хватило гордости уйти и не танцевать с ними вовсе! Раз он не вполне хорош для лучших из них, пусть не танцует вовсе!»
Так страдал Юань, ибо гордости у Шэна не было, и он охотно плясал с кем угодно. Удивительно, что все злобные речи Мэна в адрес чужеземцев не сумели пробудить в Юане ненависти, зато теперь, видя, как эти гордячки сторонятся Шэна, Юань чувствовал, что может ненавидеть, и ненавидел, и переносил свою ненависть с нескольких гордых красавиц на весь народ. Разозлившись, он часто уходил домой один, потому что не мог смотреть, как Шэном пренебрегают, и многие вечера проводил за книгами, созерцанием звездного неба или городских улиц, размышляя о своих чувствах и печалях своего сердца.
Итак, летом Юань терпеливо таскался за Шэном по всему городу. Друзей у Шэна было множество. Стоило ему зайти в какой-нибудь ресторанчик, где он часто покупал еду, кто-нибудь непременно приветствовал его радушным криком: «Привет, Джонни!» – так его здесь называли. Юань приходил в ужас от подобной фамильярности. Он шепотом спрашивал Шэна: «Почему ты терпишь это грубое прозвище?» А Шэн только смеялся: «Слышал бы ты, как они называют друг дружку! Я даже рад, что меня прозвали так мягко. К тому же они ведь обращаются ко мне по-дружески, Юань. С теми, кто им нравится, они говорят свободнее всего».
И действительно, Юань видел, что у Шэна много друзей. Вечерами они часто приходили к нему в гости – по два, три, а то и по десять человек. Заваливаясь на кровать Шэна или расположившись прямо на полу, они курили, смеялись, делились безумнейшими мыслями и затеями и пытались перещеголять в этом деле друг друга. Юань никогда не слышал таких пестрых речей. Порой ему казалось, что эти люди замышляют бунт и хотят свергнуть правительство, и ему делалось страшно за Шэна, но спустя несколько часов их разговор, повинуясь новому ветру, неожиданно менял направление и заканчивался тем, что все единодушно выражали одобрение существующему положению вещей и презрение всему новому, после чего эти молодые люди, воняя табаком и спиртным, которое они приносили с собой, начинали шумно прощаться, невероятно довольные собой и всем миром. Иногда они откровенно обсуждали женщин, и Юань, не смея вставить ни слова – что он мог знать об этом, ведь его любовный опыт сводился к прикосновению одной-единственной девушки? – молча слушал, краснея и ужасаясь услышанному.
Однажды, когда гости разошлись, Юань угрюмо спросил Шэна:
– Может ли все ими сказанное быть правдой? Неужели есть на свете такие порочные и развратные женщины? Неужели все женщины этого народа такие, и нет среди них целомудренных,
