Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон
Дивная картина развеяла мрачное впечатление, созданное полупустым зрительным залом и полотнищами тумана. Занавес подняли, и наконец сэр Филипп увидел Барбару. Казалось, никогда еще эти изумительные глаза не сияли так ярко: их алмазный блеск отвлек сэра Филиппа от бледных, ввалившихся щек Барбары. Каждый ее взгляд был исполнен трагизма, светился пламенем редкого дарования. Герцогиня Мальфи стояла перед сэром Филиппом, изливая свои страдания, – невинная беспомощная жертва жестоких и кровожадных людей, которые обманывали и притесняли ее. Запутанный сюжет и странная натура в интерпретации Барбары Стовелл представлялись естественными. Сэр Филипп обратил к ней не только слух – внимал Барбаре всей своей душой, словно пьеса была ему в новинку, а между тем он знал ее наизусть, ведь Барбара, раскрыв образ герцогини Мальфи, сделала эту роль одним из своих главных достижений.
Сэр Филипп как завороженный впитывал каждое слово, пожирал глазами бледную прелесть лица, но в то же время хотел, чтобы пьеса поскорее кончилась. В планах его было дождаться Барбару на выходе из театра, проводить в меблированные комнаты, задержаться у нее, чтобы обсудить их общее счастливое будущее; и пусть она пообещает, что выйдет за него, как только снимет черные вдовьи одежды. Ради Барбары сэр Филипп был готов смириться с ничтожнейшей из условностей: уже настроился выждать весь срок траура, положенный женщине к соблюдению, даже если муж терзал и мучил ее.
Пьеса тянулась, а четвертый акт, где сошлись вместе все мыслимые кошмары – жуткая маска безумца, гробовщик, глашатай, погребальная песнь, палачи, гроб, веревки, – и вовсе казался бесконечным. Барбара напоминала бледного призрака, тень себя самой, существо, которое уже вырвалось из оков бренного прозябания и не страшится смерти. Даром что зал был заполнен только наполовину, шорох падающего занавеса потонул в шуме аплодисментов. Сэр Филипп неотрывно смотрел на темно-зеленое полотнище, будто пригвожденный к месту гаснущим взором Барбары, в то время как остальные зрители спешили вон из зала, озабоченные тем, как бы успеть усесться в наемный экипаж или перехватить юного факельщика, который всегда найдет путь в туманном мраке.
Вздох заставил сэра Филиппа обернуться – едва слышный скорбный вздох, от которого кровь леденела в жилах.
Он увидел Барбару – она стояла перед ним, не переменив платья после финальной сцены. Более похожее на саван, платье болезненно напомнило сэру Филиппу о смерти. Барбара простерла к нему руки, словно моля о чем-то. Он ринулся к ней, хотел взять ее ладони в свои, но она с содроганием отшатнулась и замерла в тени дверного проема – сама скорее тень, чем живая женщина.
– Бесценная моя! – воскликнул сэр Филипп в изумлении и восторге. – Я ведь хотел дождаться вас на выходе. Мне не терпится поговорить с вами, увериться в вашей любви теперь, когда вы свободны и можете сделать меня благословеннейшим из людей. Родная, мне столько нужно сказать вам! Вы впустите меня в ваш дом, не так ли? Позволите ехать с вами в одном экипаже?
Он еще не окончил своей прерывистой речи, когда разом погасли театральные огни. Барбара снова вздохнула, на сей раз еще легче, отчасти жалобно, отчасти нежно, и удалилась. Ни единым словом она не осчастливила сэра Филиппа, но само ее кроткое молчание он счел куда как значительным.
Он покинул темный театр, завернул за угол, к двери, откуда выходили актеры, но не остался на виду, а притаился на другой стороне узкой улицы, настроенный ждать, когда выкликнут экипаж миссис Стовелл. Именно здесь, в тщетных надеждах, в почтительном бездействии провел он множество вечеров и успел изучить привычки возлюбленной.
Два наемных экипажа стояли, укрытые туманом. Вот появился мальчуган с горящим факелом; за ним, отдуваясь, спешил джентльмен в коричневом плаще и таком же парике. Факельщик с джентльменом пересекли мостовую и скрылись за театральной дверью.
Рассеянно сэр Филипп задался вопросом, какая надобность привела в театр одышливого джентльмена.
Он ждал долго – во всяком случае, так казалось ему в его нетерпении, – но экипаж миссис Стовелл все не выкликали. Вышла оживленная компания актеров, пересекла улицу и зашагала по противоположной стороне. Джентльмен в коричневом вышел тоже, опять в сопровождении факельщика, и засеменил прочь, поглощенный туманом. Наконец, на пороге возник привратник, оглядел улицу и, по всей видимости, собрался гасить фонарь и запирать дверь.
Сэр Филипп Хезлмер бросился к нему и воскликнул:
– Почему вы запираете? Ведь миссис Стовелл, кажется, все еще в театре!
Он сам не был в этом уверен – из-за тумана мог проглядеть.
– Да, сэр; там ей, бедняжке, и быть до утра, а утром иначе как вперед ногами этих стен не покинуть.
– Господь-вседержитель! Что вы имеете в виду?
– Печальная кончина для такой-то красоты, – вздохнул привратник. – А началось все из-за этого подлеца, муженька ее. Чахотка у ней была, вот уж три месяца хворала она, несчастная; про то весь театр знал. А нынче, как вошла она в эту вот самую дверь, я возьми да и ляпни: «В гробу бы ей лежать, такой-то бледной, а не на сцене играть». И что ж? Только занавес опустили, она и рухнула будто подкошенная. Смотрим: кровь этаким тонюсеньким ручейком изо рта бежит да на платье каплет – платье-то белое, кровь-то багровая. Померла она сразу, ее и до гримерки не донесли. За доктором Баддом послали, который с улицы Генриетты, да поздно. Не стала миссис Стовелл дожидаться, покуда доктора ее на тот свет препроводят.
Все так: сэр Филипп смотрел в призрачное лицо, в печальные глаза, в которых светились любовь и жалость невыразимой силы, а истерзанная душа Барбары в это время уже отправилась на небеса.
Доктор Каррик
Глава 1
Доктор Каррик был гением, но жизнь его сложилась неудачно. В свой сорок пятый день рождения он мрачно оглянулся назад и осознал, что карьеру его ни при каких условиях нельзя было назвать успешной. Большинству людей время
