Под крики сов - Дженет Фрейм
– Позор вам. А теперь марш-бросок, девочки, пальцы ног касаются пола, марш-бросок. Все, кроме Фрэнси Уизерс.
Фрэнси Уизерс грязная. Фрэнси Уизерс бедная. Уизерсы не выходят в свет по выходным, они не живут в Саут-Хилле, у них нет пылесоса, они не учатся танцевать или играть на фортепиано, они не устраивают вечеринки в день рождения, их фотографии, сделанные в студии «Деликатес», не выставят в пятницу на витрине для всеобщего обозрения.
У Фрэнси Уизерс есть брат, очень низкорослый. Она не смогла принести китайский шелк для шитья, ей пришлось взять обычный шелк, потому что она бедная. Ее мать никогда не носит нарядной одежды. У них нет нарядов, а у Фрэнси нет сменной обуви, и штаны у нее не из настоящего черного итальянского сукна.
У нее нет школьного пиджака с монограммой.
Но Фрэнси Уизерс – Жанна д’Арк, и она пела в саду:
С пчелкой я росу впиваю,
В чаще буквиц отдыхаю;
Там я сплю под крики сов,
Под крики сов, под крики сов.
Но я больше не засну под крики сов.
На кипарисах и кордилинах живут совы, и они кричат «у-ху, у-ху», иногда ночью из-за деревьев кажется, что дождь идет вечно и солнца больше не будет, а только «у-ху» и темнота.
А для Фрэнси день, когда она покинула школу, будет навсегда тем днем, когда все завтракали, а отец уходил на работу, от него пахло табаком, мылом для бритья и порошком, которым он присыпает ноги.
– В какую смену, Боб?
– В позднюю, Эми. Дома к десяти.
Но очень часто он называл ее не Эми, а просто матерью или мамой, как будто она действительно была его матерью.
И она называла его отцом или папой, как будто, выйдя за него замуж, она обрела другого отца.
После дедушки Фрэнси.
И Бога.
– Да, в позднюю смену, Эми. Домой к десяти.
– Ох, папа, так ты никогда не выспишься.
– Если завтра будет выходной, я починю канализационную трубу.
– Ее нужно починить.
– Конечно, нужно. Я столько раз предупреждал, чтобы ты не сливала туда жир и прочую дрянь.
– Воду после мытья посуды я выливала во дворе, на розы, чтобы жучки не заводились.
– А вчера ночью?
– Я забыла, папа.
– Господи, нашла время! И держи детей подальше от свалки, в городе уже сплетничают, что они вечно играют на свалке. По-моему, они даже не отличают мусор от нормальных вещей.
– Хорошо, папа.
Он почти целует свою жену и удаляется, заворачивая на велосипеде за угол, а Эми стоит и смотрит ему вслед. Она вытирает руки о мокрый фартук, он всегда мокрый, большое мокрое пятно там, где она касается раковины, когда моет посуду.
На мгновение Эми, поскольку романтична, задумывается о себе и Бобе, и о том времени, когда он ухаживал за ней и даже пел, и что это была за песня:
Приходи-ка на мой дирижабль,
Приходи среди звезд полетать,
Приходи, обогнем мы Венеру
И отправимся Марс покорять;
Поцелуй наш никто не увидит,
И услышит нас Млечный путь,
Приходи-ка на мой дирижабль,
Чтоб у лунного моря уснуть.
Когда они гуляли по долине Ваикава, настолько близко к луне, насколько это возможно, им встретился старый маори, убегающий от призраков, и он крикнул: Доброй ночи, мисс Хеффлин, произнеся ее фамилию очень похоже на «небыль», и она рассмеялась.
Возможно, Эми задумается об этом на мгновение, или только в книгах, где пишут о зовущих лунах, люди о таком думают?
А потом дети идут в школу, а младшая играет на заднем дворе, это Цыпка, цыпленок, потому что она маленькая и смугленькая; и Фрэнси там, уже не маленькая, ей двенадцать, будет тринадцать после Рождества, и она бросила школу, чтобы пробиться в мир и преуспеть.
И быть частью дня, который навсегда.
Теперь Фрэнси думает, что сейчас девочки в школе идут на молитву. Начался новый семестр. Директриса будет стоять на трибуне и поднимать руку не для того, что призвать к тишине, ведь все уже притихли, а потому, что ей нравится так поднимать руку. Она большая, с бычьей головой и без шеи, и вы никогда не узнаете, что на ней надето под мантией, которая обволакивает ее, словно тайна. Она величественно стоит перед школой и говорит:
– Доброе утро, девочки.
А потом звучит национальный гимн и директриса поздравляет всех с началом нового семестра, поет вместе с ними, ну или открывает рот, как будто поет:
Господь, свою милость направь
На тех, кто стоит пред тобой,
На истинный путь нас наставь,
Даруй нам свою любовь,
И нас от беды защищай,
Благословеньем укрой.
– Господь, – говорит директриса после аминь, – очень-очень близко.
И еще таинственнее оборачивает мантию вокруг своего тела.
Затем она открывает Библию и читает о Нагорной проповеди:
– И, увидев множество людей, взошел он на гору.
– А теперь, – говорит она, – заповеди блаженства. Блаженны миротворцы и нищие духом и скорбящие, и как учил их Христос.
Затем они повторяют Молитву Господню, наизусть, со специально добавленными словами на случай Войны, чтобы воины не боялись; и они поют длинный гимн под управлением глухой учительницы музыки, которая читает по губам и приходится родственницей Бетховену; и в гимне так много стихов, что в жаркий день некоторые девушки падают в обморок или вынуждены выходить на прохладный воздух, а потом могут хвастаться этим:
– Мне стало дурно. Пришлось уйти с собрания, когда пели длинный гимн.
О, дай мне ухо Самуила, поют они. Его часы держал малыш, маленький левит. Настоящие часы, тикающие, которые нарезают и раздают день, как вкуснейший пирог, или часы, которые наблюдают, как ты живешь, просиживая всю жизнь в темном доме, словно в ящике, на случай, если придет враг?
Печальный гимн, гимн про маленького левита, и некоторые девушки, хотя у них есть двухэтажные дома и машины с прицепами, будут плакать; однако, едва песнопения заканчиваются, вокруг них снова школа, и директриса ничуть не стала ближе к Богу; словно и не было ни Библии, ни Иисуса, восходящего на гору, где воздух прохладен и вереск тянется вверх и вверх; и Он проходит мимо мертвой овцы, которую съели ястребы, и нескольких живых овец, сидящих в траве неподалеку и жующих свою жвачку. И Он в самых красивых горах во всей географии, Южных Альпах, но на уроках никогда не учат писать их название, а только
